***
За окном хлестал дождь. В отличие от снега и града — твердых осадков, энергетический купол вокруг Города пропускал его внутрь, и потому на улице сейчас была практически удушающая влажность, и единственное, чего в это мгновение хотелось больше всего — сидеть дома с кружкой чая, читая какую-нибудь книжку или смотря хороший фильм. Монотонный стук капель навевал меланхолию и сонливость, хотелось спрятаться от всего мира и никогда больше не выходить на улицу — стало быть, давали знать о себе человеческая часть его сути. Уюта хотелось. Тепла. Со всё нарастающей тоской Тани-Лив понимал, что у него дома не было ничего из вышеперечисленного — даже книг, фильмов и чая, ведь он, по сути, там до этого только ночевал, проводя все время или в клинике, или с Эрри. Он, прислонившись к стене, стоял и размышлял — а надо ли это ему вообще, но он был уже одет и от холодного ветра его отделяли только коридор, прихожая и дверь. Так не хотелось уходить… Эрри смотрела как всегда — печально и устало, и так не хотелось ее оставлять. Но, не имея на то позволения, он не смел… Девушка, практически девчонка (она ведь на десять лет его младше!) была на редкость самостоятельной, как и он в ее возрасте, и в отличие от многих приближенных к Верхнему Городу граждан, была ментально старше своих сверстников. Она была на редкость сообразительна, лишена всяких шор на глазах, на что порою жаловалась даже, однако потом признаваясь, что свою способность видеть несовершенство окружающего их мира ни на что не променяла бы, ведь она была сутью любого деятеля искусства. Сутью любого творца. В квартире Эрри всегда пахло красками, тонкий шлейф растворителей, немного режущий, но по-своему очаровательный, вместо духов всегда следовал за ней. У неё были очень тонкие и длинные пальцы с твёрдыми, острыми коготками, очень бледная, почти как у Фурий, кожа под которой, казалось, проглядывались кровеносные сосуды. Её лицо казалось снежным на фоне темно-фиолетовой, переливающейся в тусклом свете чешуи крыльев и хвоста. Вся она была словно изваяние из мрамора — тонкая, изящная и хрупкая. Беззащитная. Но это было обманчиво — стоило ей развернуться, разметав по плечам кипельно-белые волосы, и корона из рогов начинала казаться настоящей короной — венцом принцессы. Когда она все же отмывала с себя запах своей профессии — медовость акварели и терпкость масла, ее кожа словно пахла морозом и электрическими разрядами — озоном. Грозой. Если бы гроза и имела материальное и разумное воплощение, то выглядела бы она точь-в-точь, как его Эрри. Его? А когда она успела стать его? А не все ли равно? Ведь скоро, совсем скоро все кончится, ведь он уже почти готов признаться во всех своих грехах, исповедаться этому самому светлому существу, из всех им встреченных. Скоро. Практически сейчас… Он расскажет ей все, без утайки и подмены понятий, всю правду о том кусочке себя самого, который он от нее утаил, желая уберечь, спасти от себя самого, но теперь ведь было ясно, как день в Верхнем Городе, — слишком поздно пытаться, осталось только признаться. Поведать, как без всяких сожалений, без сострадания отнимал жизнь у избалованных детишек, переступивших черту, из-за которой не было возврата. Как жалко пытался оправдывать себя, монстра, какой-то высшей мыслью, на деле вымещая всю свою ненависть к этому миру на конкретных личностях. И будь что будет. Ведь он безоговорочно верил ей! Верил! И если она решит донести на него, спасти этим ещё десятки жизней, то — пускай. Смерть, неизбежную и неотвратимую, что последует за арестом и судом, из ее рук он примет. Ведь своими поступками и действиями, своими мыслями и преступлениями он не заслужил ничего иного — отребье истребляло другое отребье, чтобы в конечном счёте быть уничтоженным самому. — Оставайся. Слово-надежда. Слово-приговор… Сейчас. Этот дождь за окном был лишь поводом — ведь она сама предложила, прекрасно зная, что он согласится. Согласился. Конечно, согласился! Дождь сделал вечные сумерки Нижних Уровней настоящей ночью, но тут — на верхних уровнях порою можно было увидеть солнце. Ночь накладывала свой отпечаток, творя свое особое колдовство, волшебство, делая все нереальным, ненастоящим, сказочным и словно приснившимся, ведь не могло этого всего быть в реальности. Он обратно снял верхнюю одежду, повесил ее на крючок у двери — совсем как у него дома. В квартире было темно, и это тоже накладывало какую-то нереальность, и только из кухни, находившейся за углом коридора, падал свет — теплый, желтоватый и очень, очень уютный, даривший такой долгожданный покой на душе. Эрри хозяйничала на кухне, готовя что-то там, возможно, все тот же чай, только новое сочетание диких трав и ягод. Он подошёл к ней со спины. Сейчас… Обнял, обвивая руками, прижимая к себе и с отстранённостью понимая, что стоило ей дёрнуть головой назад, то корона из рогов пронзила бы ему череп. — Я кое-что сказать тебе хочу, — прошептал Тани ей на ухо. Девушка замерла. — Чем это мне грозит? Вот вроде и шутливо сказала она, и было что-то тревожное в этих ее словах, и почему-то сердце упало вниз, в живот куда-то. — Не знаю… Шёпот жаркий, влажный и какой-то надрывный. — Говори уже! — хихикнула Эрри звонко, заливая в заварочный чайник кипяток, накрывая его специальной шапкой, и чуть-чуть не ударив Тани локтем в бок, прямо в печень. Эта беззаботность, появлявшаяся по-настоящему только в его компании, была великолепна, и так не хотелось разбивать её своими словами, но она же придавала ему уверенности, отчаянной решимости идти до конца. До любого конца. — Я убил их. Всё. Жребий брошен. Рубикон пройден. — Что? — выдох, даже не слово, и сама Эрри обратилась словно в ту самую мраморную статую — закаменела вся, замерла, не дыша даже будто. — Это я убил их всех, — с истеричной ноткой усмехнувшись, повторил Тани. — Я — Сумеречное Возмездие. А дальше случилось то, чего он ждал меньше всего. Эрри расслабилась. Обмякла в его руках, но ни вырываться, ни пытаться ударить, ни кричать, обвиняя в чем-то или от страха, она не стала. Почему? — А я всё ждала, когда скажешь, — тихо рассмеялась она, вторя его мысли. Что? Но… — Я уже давно поняла это.***
— Это и есть те, кого ты мне так хотел показать, Итуш? Те, кто стал для тебя такой проблемой? — Да, Владыка! Мой дар вам. — Не забывайся, Вожак. Это не ты поймал и отдал мне чужемирцев, а я позволил тебе сделать это. Помни — не позволь я им здесь оказаться, не было бы тут и меня. — Западное Гнездо всегда будет передано вам, Владыка. — Мне не нужно слепое преклонение. Мне нужен ваш ум. Был бы ты, Итуш, хоть в десятую долю так умён, как твой отец, все было бы иначе. — Тагуш давно мертв! — Нет. Он ходит по миру в новом облике, и не исключено, что именно старший из этих Дар’ка — его воплощение. Верно? Узнал отца, к которому приревновал власть, и теперь решил от него показательно избавиться? — Всё не так, мой Король! — Не сметь мне врать! Ты не стоишь и чешуйки с крыла своего отца, и только просьба моей дочери удерживает меня от твоего отстранения. Но Арека может и передумать. Помни это. — Но… — Эти двое пойдут со мной. — Да, Владыка.***
Ужасно несчастный случай произошёл с семьёй Лутара — его старшие братья, сестра и отец погибли в результате кошмарной случайности, в результате которой невзрачный с виду паренёк оказался хозяином всей фермы, где выращивался Мукафий. Да, жутко несчастный случай. Столь несчастный, что он просто не мог быть таковым. Конечно, подстроенная кем-то гибель его родственников пошла только на пользу Лутару, и печалиться об их безвременной кончине он не собирался. Некогда было. Да и видит Небо, начали бы не отказавшиеся от большей части наследства младшие сестры и больная мать, он бы прах погибших отправил бы на удобрение полей. Однако, для этого нашёлся иной источник, и весьма выгодный — ГримКом, одна из самых известных компаний, занимавшихся продажей Безвольных, но единственная столь широко развернувшаяся, что под шумок ещё и поставляла некоторым заинтересованным лицам прах дарˈка, заметно снизила цены на свой не совсем легальный товар. Вообще, в прахе самом по себе не было ничего противозаконного, особенно если он принадлежал Безвольным. Вопросы Карателей могли бы вызвать масштабы по его, так сказать, производству. А точнее — сырьё. Ведь наверняка в печах крематориев оказывались не только безвременно ушедшие Жути, но и какие-то свободные граждане, и не важно, имевшие проблемы с законом, или нет. Теперь, когда Лутар закупил своим рабочим респираторы, чтобы не дохли от опасной пыльцы милых цветочков, он как раз остро нуждался в новом источнике удобрения, и ГримКом оказался самым лучшим решением в этой ситуации — повышенная урожайность в разы окупала необходимые затраты. Да и на новых рабочих больше тратиться не приходилось — смертность в их рядах стала совсем маленькая, что не могло не радовать. Лутар даже нанял специально врача, который регулярно проводил профилактические осмотры Жутких Жутей, а так же занимался лечением тех, кого отправили в карантин — организмы этого вида дарˈка были наиболее уязвимыми для всех болезней, что только существовали на Аритуме, и даже тех, что были безопасны для остальных видов. Конечно, парень это делал не от доброты своей душевной, а лишь потому, что здоровые Жути хорошо работали. Скупость отца была отличным примером для Лутара. Примером того, как поступать не надо. И теперь, довольно смотря на своих Жутких Жутей (большую часть которых он закупил у всё той же ГримКом) — рослых, сильных и… совершенно бескрылых, он понимал, что доволен. Дело было в том, что часто воспитываемым для работы на ферме Жутким Жутям ещё в младенчестве ампутировали совершенно бесполезные для них крылья — единственные конечности, протез к которым создать на сегодняшний момент было невозможно. Организм дарˈка эту потерю компенсировал весьма своеобразно — шёл в рост, что было несвойственно щуплым по своей природе Жутям. И потому такие вот неполноценные работники очень ценились у фермеров — они были выносливее, сильнее, но, увы, не такими сообразительными, как обычные Безвольные, что, впрочем, не было критично. Для функции, ими выполняемой, они были идеальны. И полностью окупали свою стоимость. Конечно, цена для таких Безвольных была выше — выживал после процедуры только каждый третий младенец, что накладывало свой отпечаток. (Сколько же в удобрении было праха таких вот детей?) Впрочем, фермерские Жути были не единственными бескрылыми дарˈка — ими ещё являлись Хвостоколы, коих, в свою очередь, в безвольных обращать никто не собирался, ведь связываться с этим видом было себе дороже. Впрочем, Лутар Хвостоколов в своей жизни не видел ни разу, просто в Школе ещё запомнил, что конкретно этот вид, как и некоторые другие, жили обособленно на одном из мелких архипелагов, и одиночки среди них встречались исключительно редко. Такие не выживали одни. Но даже одиночки-Хвостоколы были крайне опасны — они были одними из немногих, кто наиболее полно сохранил в себе признаки дракона одноимённого с ними вида, а именно — ядовитую железу на хвосте, и парализовали они дарˈка не хуже, чем когда-то драконов или людей. Впрочем, это всё было неважно, ведь его ферма наконец процветала, и смысла рваться в Город теперь точно не было. И не похоже, что будет. Слишком уж в Городах неспокойно…***
Разумные ко всему привыкали — это правило, казалось, было самым главным в жизни всех Жутких Жутей и тех несчастных, что за свои грехи, придуманные или реальные, оказались здесь, в самом низу. На дне. Не только на дне Города — на дне этой жизни, этого проклятого общества, этой системы. Баа’Нор не был Жуткой Жутью, но и каторжанином он не был — ему, обыкновенному Змеевику, просто не повезло появиться на свет в семье точно таких же обыкновенных рабочих Нижнего Города, потомков таких вот осуждённых за неизвестные преступления, и потому у него не было дороги наверх. Только вниз… В крематорий. А жить хотелось отчаянно — даже так. Даже вкалывая каждый день на проклятом заводе по пятнадцать часов в сутки, даже живя впроголодь и питаясь только там, в заводской столовой, и ходя постоянно в ненавистном всем и каждому комбинезоне рабочего. Вкалывать даже не за гроши — за талоны на еду, одежду и предметы первой необходимости для своей семьи. Пока — для уже немолодой матери. Потом — для детей. Если они будут… У него не было, по сути, ничего своего — все ему дал Город, и все отберёт, вздумай он взбрыкнуть, попытаться возмутиться своим положением. Даже имя — не свое. Не данное родителями. Имена свои только у сосланных, у местных — регистрационные номера и клички. Баа’Нор — Ноль-Шесть. Не имя — порядковый номер, просто произнесенный на старом наречии. «Ноль-Шесть Пятнадцать Двести тридцать семь Эн-Эс». Они, рабочие Шестого Завода, все поголовно — потомки каторжан, изготавливали детали для оружия, которым убивали их предков, угрожали им. То самое оружие, которым пользовались Каратели. Какая смешная шутка судьбы. Какая досада. Пути наверх не было, не было пути даже в бок — ни улететь, ни выбраться из Города они не могли, и даже не из-за щитов — тайные проходы контролировали Каратели и некоторые банды. Нет, дело было в том, что выход стоил дорого. А откуда у них деньги? Выхода не было. Выход был только в никуда.***
Сезон дождей, неправильное, ненозмальное их лето, в этот скромный Город пришёл в срок, точно по прогнозам, по климатической норме, но всё равно неожиданно для большинства жителей, избалованных комфортом даже на улицах и самых крохотный переулках. Не то чтобы шокировало их обилие луж, которые ни уйти по трубам к поверхности не могли, ни банально испариться — влажный и душный воздух просто отказывался принимать ещё воду, но… Сезон дождей — сезон преступлений. Плохое время. Неспокойное. Вода смывала все следы и запахи, в разы увеличивая и без того немалое в последние месяцы количество «клиентов» моргов, и добавляя головной боли Карателям, оказывавшихся в это время практически беспомощными. Об этом знали и окрещённые вездесущими журналистами Сумеречные Мстители, осмелевшие в конец. Однако, кто бы что не говорил, но Первый из Мстителей был в какой-то степени художником — каждый его труп стал таковым по-разному, и всегда — уникально, пусть отличия порою крылись в самых мелких деталях. Подражатели же отличались в первую очередь тем, что действовали одинаково всегда, пусть жертвы и были схожи. Невнимательные эксперты, быть может, даже не обратили бы на это внимания… Но сейчас перед ним лежали две работы Художника, как прозвали его следователи, не признавая это громкое «Сумеречное Возмездие», и картина была как всегда — практически безнадёжной, особенно для не привыкших мыслить нестандартно вчерашних школьников, которых им прислали в отдел. Ему, Муа’нору Торашш, опытнейшему патологоанатому в следственном отделе Карателей этого грёбанного Города, в помощники прислали сопливых зелёных новичков! Искать Художника — с новичками?! Идиотизм. Ладно он — немолодой Громорог, повидавший много всего на своем жизненном пути, и не с такими мясниками, точнее их «творениями», имевший дело, но эти бледные юноши точно не годились для этого дела! — Муан, чего там? — разбил тишину морга Шеек’ор, коллега патологоанатома, эксперт из лаборатории. Он, тонкий и щуплый (тростиночка!), вырос за спиной рослого Громорога, с интересом разглядывая готовый быть убранным в холодильник труп. Но внешность не могла обмануть ни глаз опытного бойца, ни внимательного взора патологоанатома — Кор был великолепным полевым агентом, просто более полезен он был именно в лаборатории возле сложных приборов, совершавших настоящие чудеса. Ветераны своей службы, они, Каратели следовательского отдела, с насмешкой глядели на молодняк, присланный из Авешширской Школы. Наивные. Глупые. Неспособные понять ужаса происходящего и прятавшие свой страх за показной бравадой. Кор с интересом наблюдал, как Муан не торопясь убирал тела в холодильную камеру, отточенными, какими-то механическими движениями закрывал её и, развернувшись на миг к гостю своего мрачного царства специальной мятной мази и яркого света, уселся на кресло, чтобы заполнить до конца протокол вскрытия. — Могу сказать только одно, — вздохнул мужчина наконец, — это наш Художник. Кор сразу нахмурился. Из всех Сумеречных Мстителей только оригинал, первый из них был настоящей проблемой, остальные беспокоили лишь своим количеством. И потому очередные жертвы Художника удручали. Нет бы ему успокоиться! Нет бы ему перестать оставлять следы в виде трупов и залечь на дно, переждать — ведь всем же лучше бы стало! Но нет! Сезон дождей — сезон убийств! — Скольких он уже порешал? — вздохнул Шеек’ор устало — этот «висяк» был тем самым случаем, когда закрыть безнадежное дело и отправить его в архив было нельзя. Подражатели Художника сбивали следствие со следа, дожди смывали следы и запахи, ни единой зацепки, кроме примерного описания способностей убийцы не было, зато был приказ рыть землю, металл и бетон до положительного результата. — Вместе с этими, — сказал патологоанатом, указав на дверцы холодильных камер с самыми свежими трупами, — пятьдесят два дар’ка за полтора года. — Продуктивно, — цинично усмехнулся Кор. Действительно, продуктивного. Даже самые отпетые живодёры прошлого, жившие на территории Южных Городов, такое количество разумных уничтожить могли минимум лет за пять, а то и за все десять. И все Каратели, всегда во время учёбы своей изучавшие самых известных и таких вот «продуктивных» убийц прошлого, без учёта охотников за головами, естественно, прекрасно знали — всего несколько имён, пугавших мирное население годами, а то и десятками лет, могли похвастаться более длинными списками жертв. И только наемники, зачастую бывшие выходцами из Нижних Городов, были способны впечатлить перечислением собственных «подвигов». — И это только те, о ком мы знаем, не только прошедшие через мой стол… — вновь тяжело вздохнул Муан. — А сколько ещё гниют на улице, обглоданные зверями бродячими? — А Бездна то знает… Не пойму одного — неужто мужик не осознает, что ему будет за эти его подвиги? Хороший, кстати, вопрос. — Ну, что я могу сказать — Художник действительно мужчина, — лекторским тоном начал Муа’нор, — высокий и сильный, и молодой, явно принадлежащий к Загадочным или Разящим. — Ему же за такое публичная казнь светит… — Поймать его ещё надо. Проклятый дождь — ни следа, ни чешуйки! — почти рычал Громорог. — Ну, как зацепка — Художник явно разбирается в физиологии дар’ка и великолепно знает, как скрыть собственное присутствие. — Кто это может быть? — Не знаю. Фурия. Дневная, Ночная или полукровка. Любой медик. Разнокрыл? — Возможно… Возможно…***
Итуш всегда считал себя достойным большего, чем то, что у него было, ведь он — сын самого Тагуша, того самого Брата Арана, одного из ближайших его сподвижников, но будучи птенцом этой легендарной личности, он оказался в его тени, и был там до самой смерти отца. До его трагической гибели. Ему было уже больше двух тысяч лет — возраст более чем солидный для дракона, но с отвращением и обидой Итуш понимал, что даже в свои годы он не достиг того, что Тагуш сумел добиться в свои меньше полутора веков. Он больше, чем в десять раз был старше своего отца, но так и не сумел заставить всех видеть его, а не тень Советника. Это было невероятно обидно. И особенно обидно было то, что лишь немногим старше него человек видел его насквозь и приходилось ползать перед ним на брюхе, лишь потому что — Король. Владыка. Противостоять его воле было совершенно невозможно, и это продолжало бесить Итуша, что тогда, двадцать три века назад, по молодости да по глупости отказался он уйти в другой мир, где был бы свободен от этого клейма. Но теперь он вынужден был пожинать плоды своей нерешительности, склоняя голову перед учениками Владыки, — проклятыми выродками Аритума, мерзкими гибридами, совмещением несовместимого. А ведь история могла пойти совершено по иному пути, отправься от вместе с бунтарями на Аритум, тогда, больше двух тысяч лет назад, и прими власть над ними. Если бы они были более организованными… Если бы они были более решительными… Тогда этих проклятых дарˈка, позора крови Фурий, не существовало бы в принципе, и не приходилось бы теперь Итушу смотреть в глаза, так похожие на глаза его братишки, погибшего в той бойне, названной впоследствии Великой Смутой. Владыка ошибся и не отца видел в этом странном дарˈка Итуш, а брата. Брата, которого мог спасти, но не спас, ибо при нём живом не видать ему было власти. Смотреть в глаза своей ошибки было невыносимо, как и невыносимо было осознавать себя убийцей своего последнего родного существа, понимать, что он, Итуш, был недостоин благосклонности Госпожи Ареки, которой, несмотря ни на что, дракон был предан. Из чувства вины он спас дочь Владыки, но… Хватит сожалений. История не знала сослагательного наклонения.***
Огромный по своему размаху тур их музыкальной группы был едва не прерван начавшимися беспорядками по всему Авешширскому Архипелагу, которые, подобно смертельно-опасной заразе, подобно самой страшной эпидемии распространялись по соседним островам. Ну, как — беспорядки? Убийства. Движение Сумеречных Мстителей росло и ширилось, а пойманных убийц можно было пересчитать по пальцам — они, одиночки, были совершенно неуловимы. Впрочем, они никогда не появлялись на верхних уровнях Среднего Города. Сама Эника искренне желала оказаться как можно дальше от всего этого беспредела — в своей уютной квартирке, а лучше у себя в загородном доме, расположенном в глухом лесу, где можно было не бояться, но… Директор её группы, которому они были вынуждены подчиняться безоговорочно, — марионетка данисского правительства. Данисс — марионетка соседнего с ним Берссити. Марионетка Дагура? Нет! Не думать об этом — эта тема, политика, была для неё абсолютно запретной. Искусство было далеко от политики, и не могла смешиваться с этой грязью, пусть правительство их контролировало, чтобы в массы не пошла опасная для него информация вместе с творчеством дар’ка. Без творчества вообще было нельзя — танцуя под песни, подпевая им, смотря голофильмы, народ находил выход своей излишней энергии. А как без этого? Как иначе? Она, Эника Джейн, не знала. Зато знала, что дома, за закрытыми дверями под молчаливые взгляды своих Жутей, она могла, не беспокоясь ни о чем, писать музыку, которую так отчаянно хотела показать всему миру, но прекрасно знала, что не сумеет этого сделать. Не могла она обличить правительства и Карателей, открыто поддержав тех же Сумеречных Мстителей, ведь цензура просто не пропустила бы эти песни в массы. А с ней случился бы очень несчастный случай. Естественно, виновные будут найдены и наказаны, но ее уже в таком случае все равно не будет, и это девушку не устраивало. Совершенно. Хотелось кричать в голос дар’ка, чтобы они одумались, сняли шоры с глаз и поняли, насколько утонули в этой грязи, насколько они оторваны от прекрасного, чтобы увидели — их мир катится в бездну, откуда не было пути назад. Они скоро достигнут точки невозврата, и только они могли что-то изменить. Но пока те, кто делал хоть что-то, назывались преступниками, пока один вид принижали просто потому, что он слабее, пока вседозволенность Карателей будет достигать все тех же масштабов, Эника могла сказать с уверенностью — они были обречены.***
Стены, освещённые первыми лучами солнц этого странного мира голубых рассветов, древнего монастыря неизвестного, давно канувшего в бездну учения, внушали уважение и трепет своими размерами — громадный комплекс строений явно был намного старше, чем последняя цивилизация А’Ксаана. Конечно, не Фрио’Тал с его неприступными Храмами, бывшими зачастую частью самих по себе скал, но тоже впечатляли. Особенно учитывая то, что эти строения, где они сейчас находились, были ещё древнее. Намного древнее. За время пребывания на планете, Ариис сумел немного более подробно разузнать её историю, и общительность Виита в этом только помогала. Конечно, немало было известно из записей древних Одарённых Аритума — многие из них были аксаанцами или их потомками, и потому часть старой истории загадочного и невероятного древнего мира была открыта Братству. Однако… По каменной площадке носились двое дар’ка, за боем которых Мастер и Ученик наблюдали с благоговейным трепетом — это зрелище стоило того, чтобы быть увековеченным, а ведь это только тренировка. Никто из Мастеров Братства не мог двигаться так — изящно, хищно и неуловимо точно и совершенно смертоносно. Они были более резкими, более предсказуемыми, пусть только для других Фурий, но все же… Не такими. Впрочем, эти двое тоже достойны стать самой настоящей легендой. АˈКсаан был намного больше Аритума, в этом мире был пусть и один, но зато громадный, материк, энергия мира, намного более структурированная, протекала через одну точку, и это были не полюса, и в этом мире, казалось бы, было невозможно найти двоих Разумных, но… Ничего невозможного не было, как оказалось. Названные братья Ноттен — Деймос и Альтаир (являвшийся на самом деле Иккингом Хеддоком, неизвестно как выжившим наследником Города Берк) — были воплощением реальности невозможного. В тайне увлекавшийся астрономией, что, в отличие от всего остального мира, в их Братстве, как ни странно, не воспрещалось и даже всячески поощрялось и приветствовалось, Виит рассказал как-то своему Мастеру об этой занимательной звезде, о «парящем орле» — Альфе земного созвездия орла. А рассказать было что. Альтаир был, как ни странно, одна из ближайших звёзд к миру, века назад колонизировавшему Аритум, был виден и на небе родного мира дарˈка, и на небосводе А’Ксаана — это была одна из самых ярких звёзд в этих мирах, всегда двенадцатая по счёту, пусть и на каждой из планет созвездие, в которые входил «парящий орёл», были разными, всё равно название светила оставалось неизменным. Всё же и Аритум, и А’Ксаан были колонизированы землянами, и даже спустя века несли следы человеческой культуры, особенно связанные с небом и с космосом. Хотя, надо заметить, аксаанцев людьми назвать было можно, но, скорее, подвидом Homo Sapiens, следующей ступенью эволюции. Ведь, как заметили Виит и Ариис по своим немногим встречам с местными жителями, все они были похожи на своего Владыку — поголовно Одарённые, они несознательно ещё в незапамятные времена позволили циркулировавшей через них энергии изменять тела их предков, что привело к вот такому результату. Пусть это было малозаметно на жителях равнин — черноволосые, смуглые и черноглазые, они внешне мало отличались от людей, хотя человека земного образца увидеть ни одному дарˈка из ныне живущих, так и не довелось. Зато горцы, наподобие Сао-Лара, так гостеприимно их принявшего и указавшего дальнейшую дорогу, выглядели иначе — на фоне светлой радужки узкий зрачок был слишком очевиден, ведь глаза аксаанцев были неотличимы от глаз дарˈка, только количество цветов было более разнообразным. Но это всё было неважным. Важным было иное — беглый Наследник. Последняя надежда Аритума на положительные перемены для ближайших поколений. Кипело и бурлило уже очень давно, и не приходилось сомневаться, что мировая революция рано или поздно охватила бы своим пламенем скромный спутник газового гиганта, но лучше уж пусть разрушать старое, чтобы построить новое, будет уверенный и сильный, умелый руководитель, а не марионетки и местечковые лидеры, которых тоже потом сметут. Иккинг был символом — новое поколение, что видело иной путь. И за ним пошли бы такие же, как и он — молодые, отчаянные и готовые сделать всё, ради лучшего будущего. Уже позже, на справедливый вопрос, зачем ему в таком случае брать себе псевдоним, Таи (придуманная ими сокращённая форма этого имени) только посмотрел удивлённо в ответ. — Иккинг официально мёртв, — ответил за него Дейм, как всегда коротко и ясно. Это многое упрощало, и многое усложняло. Рано или поздно правда откроется миру, и никто не мог спрогнозировать реакцию дарˈка, хотя, надо признать, в неизвестную Фурию молодые умы вряд ли поверят. Потому несколько лет придётся собирать по кусочкам, по осколкам различные группы несогласных, чтобы сколотить из них более-менее способное противостоять нынешнему разрушающему мир порядку. Чувствуя приближение конца собственного ученичества, братья во всю готовились к нему, и к последующему за ним возвращению на Аритум, чтобы навести там наконец-то порядок. И положат этому начало именно они — НовˈВииˈТар и Ша’Рии’Сса. (Таковой была просьба Владыки АˈКсаана, великого Кровавого Стража, или же просто Мастера Арана, если для своего круга. Но просьба для существа его ранга всегда была равносильна приказу.) И именно поэтому Иккинг попросил называть его придуманным именем — чтобы успеть привыкнуть к нему и начать откликаться. Чтобы не путаться, не запинаться. Не выдавать себя. А выбор конкретно этого имени парень объяснил (и ведь снизошёл до них, простых сметных, с этим объяснением!) тем, что родился под этой звездой, ярко сиявшей на небосклоне Аритума в тот год. Деймос и вовсе отказался комментировать, почему именно «ужас». И если задуматься, Ноттен и Хеддок… нет, на так! Ноттены были похожи так, словно действительно были родными братьями, только одному из них невероятно повезло родиться более сильным и вырасти в обеспеченной, пусть и неполной семье, а другой, как выяснилось, был бродягой, часть детства которого прошло в Библиотеке. Наёмник, дикий Одарённый, который полагался на свои знания и ловкость, умело используя преимущества своего вида. Их вида. Одинаковые зелёные глаза, схожие черты лица, чёрные волосы и ещё некоторые важные моменты. Только телосложение у них было разным — на фоне высокого и жилистого Иккинга, Деймос казался совсем подростком — так он был строен и изящен, «словно ледианец, только рост мелковат», как выразился Аран. Однако, как внезапно для всех оказалось, Деймос действительно был на почти полтора года младше Иккинга, и внешнему сходству нашла объяснение всего одна произведённая генетическая экспертиза, вовсе поставившая братьев в тупик. Братья… Они ими были! Кровными, а не названными братьями. Потому — так похожи. Потому — была практически идентична их Аши, похожая на чёрный туман или холодную воду. И это ощущение неизменно заставляло вспомнить силу Арана, словно напоминая, кто был Учителем этих двоих, перед кем они преклонили колени и за кем следовали всюду, особенно в стенах находящегося в ином измерении монастыря, где время текло иначе. Где они провели несколько месяцев, бок о бок с братьями по виду, тренируясь и узнавая новое. Будучи уже не Учителем и Учеником, а двумя Учениками одного Мастера. Пусть они таковыми и не являлись до конца. Скорее они стали вассалами, подчинёнными Учеников этого Мастера, по собственной воле решив следовать за ними до конца. Ведь именно в руках Одарённых была надежда на спасение. Ведь именно они сами по себе были ей. Они — Одарённые, новый орден детей синего неба, единого для всех и для каждого, кто был рождён на крохотном по космическим меркам водном шарике Аритуме. Осталось только вернуться домой. На Аритум. И Аран обещал им в этом помочь…***
Вигго холодно рассматривал лежавшие перед ним отчёты — он уже прочитал их, и не один раз, и теперь оставалось только осмыслить все, что он только что узнал. Конечно, его организация не была идеалом законопослушности, особенно силовая её часть, всё же специфика деятельности накладывала на дар’ка свой отпечаток, но такого никогда раньше не было, и именно этот донос говорил как ничто ясно — нужны срочные перемены. Нужно встряхнуть это болото. Нужно сделать что-то показательное, что призовёт его подчиненных к порядку. За всю историю клана Гримборнов существовало священное правило — из организации уйти можно было только вперед ногами прямиком в крематорий. Ну или мирно, состарившись, но верно отработав всю свою жизнь на Клан, уйти на пенсию. И потому выгнать Наглецов Вигго просто не имел права — это было бы слишком мягким наказанием за подобный неслыханный проступок! Прийти на службу даже не пьяными — со свежими и очень, очень явными следами Алого Сна в крови и без малейшего огонька раскаяния в бесстыжих глазах. Запугивать своих дар’ка не хотелось — тут и перестараться можно было, но… А как иначе? Ведь они, принадлежавшие ему с потрохами, просто не понимали по-другому! Конечно, избавляться от этой троицы ему было жаль — всё же они принадлежали ему, а всё своё Вигго привык беречь, но, впрочем, не в ущерб делу, и будучи готовым ради выгоды пожертвовать частью этого своего. Потому приходилось их воспринимать, как отработавшее своё материал, как… испортившийся механизм. Не подлежащий починке. Потому Вигго не просто избавится от этих идиотов — от сделает это максимально показательно, протранслировав казнь всем своим подчинённым, чтобы раз и навсегда они усвоили — испортившимся инструментам место в пламени мусоросжигательной печи. Мужчина тяжело вздохнул, признавая, что у власти в Клане сможет стоять ещё лет двадцать-тридцать, а потом он просто слишком устанет от всего этого безобразия, скинув всё на наследника. Но своих детей у него, как известно, не было и не предвиделось… Вот почему нельзя подходящего дар’ка назвать своим племянником, и уже его ребёнка вырастить, как своего наследника? Хотя… Кто сказал, что нельзя? Ведь это великолепный выход! Любой возвышенный им до звания собственного племянника, а перечить ему не мог никто, уже никогда никуда не денется от Клана, особенно пока он, Вигго, был его главой. Осталось только выбрать подходящую кандидатуру… И желательно девушку — чтобы объяснить сим то, почему он отдаст власть над кланом внуку, а не племяннику. Вот только не было кандидатов на то, чтобы удостоиться такой чести. Вообще. И что ему делать?***
За окном опять стеной воды стоял дождь — веселое лето выдалось в этом году, самый влажный сезон этих широт, и сумерки теперь казались полноценной ночью, за одним лишь исключением — свет с улицы почти не проникал в её квартирку. Ничего особенного в этом не было, ведь окна Эрри, как это было модно тут, на Верхних Уровнях, были с внешней стороны зеркальными, тонированными, и сквозь них почти не попадали лучи. Дожди шли уже слишком давно, устанавливая соответствующее настроение у населения. Унылое. Тоскливое. Меланхоличное. И теперь Эрри ничем не отличалась от всех остальных — она точно так же по необъяснимым на первый взгляд причинам грустила, в очередной раз провожая своего… парня? Однако если разобраться, у неё-то как раз таки были достаточно веские причины беспокоиться — в свете того, к каким выводам она пришла внезапно, ведь те с каждым днём всё больше находили подтверждения, к ужасу девушки. Когда Эрри стала замечать, что все убийства, совершённые Сумеречным Возмездием, были совершены в тот период, когда Тани задерживался или был занят, она ещё пыталась оправдать его перед собой мыслями о том, что он просто очень занят был в своей клинике, что у него было просто слишком много клиентов в те дни, что он не… Но когда подобное повторилось больше трёх раз, стало ясно — не случайность. Не совпадение… Была ещё робкая надежда найти опровержение собственной догадке, и Эрри стала незаметно наблюдать за Тани, в каждую из последующих их встреч. И чем больше она наблюдала, подмечая упускаемые ранее детали, тем больше осознавала, что надежда её таяла, словно лёд на жарком солнце — неумолимо, неотвратимо. Если раньше тонкий запах крови девушка списывала на специфическую профессию Тани, то теперь она всё же воспользовалась своим обонянием (ещё одной отличительной чертой её вида) на полную, пытаясь определить — кто, что и как. И определила, себе на голову. Это была кровь дар’ка. Потом, уже ни на что не надеясь, она стала замечать, как часто от ветеринара буквально несло чужими ужасом и отчаянием — у эмоций тоже были свои запахи, по крайней мере Ищейки и Разящие чуяли их только так. Картина сложилась воедино. Пути назад не было. Но самым страшным во всей этой ситуации было то, что Эрри, несмотря на все его страшные деяния, боялась не Тани, а за Тани — она отчаянно не желала, чтобы он оказался пойманным, чтобы Каратели схватили его, чтобы предать своему вроде как справедливому суду. Боялась его потерять. Отчаянно. Безнадёжно. Это стало решающим фактором — сами по себе деяния Тани не вызывали отторжения в душе девушки, и потому ей оставалось только смиренно ждать, когда же он решится признаться, уже не лелея в душе надежду, что её догадка окажется просто порождением бурной творческой фантазии. И чем дальше все шло, чем больше дней, недель, месяцев даже проходило, тем больше девушке казалось, что они оба неизлечимо больны. Больны друг другом? Они безумны. Ведь всё это — страшно, всё то, что творил Тани, всё то, на что она закрывала теперь глаза. Но не ожидала она, что признание его случится только после того, как решится она сама сказать это доселе всегда застывавшее на кончике, чтобы так и остаться не произнесённым «останься». Не знала, что ответить «я знала» будет так легко. Не ожидала всего, что последует за этим — этой нежности, этой веры в лучшее, этого безумия… Да, они больны. Да, они безумны. И пусть!***
Бластер лежал в руках, словно они были созданы лишь для того, чтобы стискивать удобную рукоять, держа палец на кнопке, будучи готовым сделать выстрел в любой момент. Пятеро братьев и командир шли впереди — точно такие же, как и он сам, в полной боевой выкладке, готовые в следующий миг активировать полный режим силового щита и отразить атаку отчаявшегося противника, который, загнанный в угол, был опасен своей численностью и приспособленностью к местным условиям. Воздух был отравлен выбросами производства, здесь располагавшегося, уже давно и безнадёжно — очистить атмосферу этих уровней не представлялось возможным. Сколько учёных всего мира боролись с этой проблемой! Конечно, пока что верхушка общества боролась с последствиями — полностью изолировала Нижний Город от остальных уровней, и над этой частью города был купол, как над самим Городом, только, в отличие от него, материальные объекты не пропускавший. Поддерживание этого купола было первоочередной задачей многих дарˈка — они на это жили, посвящали этому всё своё существование. Ведь не только токсичный воздух, порождавший мутации, был страшен, и не только с лёгкостью разносимые эпидемии, а сами жители Нижнего Города, и не только мутировавшие — отребье общества. Тут хорошо чувствовал себя только криминал. Большим вопросом было то, как именно он сюда добирался, как и то, как так случилось, что он контролировал большую часть выходов из Города, расположенных на поверхности. Впрочем, учитывая тот факт, что они, Шаанис и его боевые товарищи, тоже находились сейчас здесь, это было вполне возможно и объяснимо — нужно было только договориться с теми, кто контролировал межуровневые лифты. Они не были преступниками, но тоже находились по другую сторону закона, и посему Карателям попадаться не стоило. Впрочем, Господин Гримборн, по сути — хозяин их судеб, заботился, чтобы у его бойцов было всё необходимое, в том числе и отсутствие опасности со стороны властей. Конечно, только в том случае, если служили они верой и правдой. Были в рядах им подобных и откровенные головорезы, жаждавшие резни и чужой крови, коим чужды были не то что законы, но и даже какие бы то ни было моральные принципы, пусть и даже отличные от общепринятых для дарˈка. Шаанис, например, никогда не убивал гражданских — простых жителей Города, мирных обывателей, безвредных, ленивых и сытых, и никогда бы не направил своё оружие на детей (про женщин он такого сказать не мог, они порою были опаснее многих иных мужчин, ведь, право слово, не люди же они), даже если бы ему приказали. Конечно, ему не раз приходилось стрелять в Диких Жутей, многие из которых были совсем уж малышами, но приходилось признавать, что у этих ребят не было будущего иного, чем заразиться какой-нибудь дрянью и в тёмной подворотне сдохнуть в муках и полном одиночестве. Именно потому то, что они делали — милосердие. Милосерднее было оборвать жизни этих несчастных так, очень быстро и почти безболезненно, вернув потом их прах земле, их и породившей. «На земле рождённый снова должен стать землёй!»* Ведь так? Они — не убийцы. Они — Чистильщики, нёсшие свой закон жителям Нижнего Города, и даже криминал боялся с ними связываться, потому что они знали, тёмно-серый — смерть. Воры и наёмники обходили их стороной, и даже не потому, что им, державшим в подрагивавших руках какую-то рухлядь и защищённым «картонками», выдерживавшими разве что удар когтистой руки, и потому опасались связываться с вооружёнными по последнему слову техники и науки Чистильщиками. Они просто не хотели переходить дорогу тем, кто служил Гримборнам. Этот Клан был широко известен в своих кругах, и не только в своём родном Даниссе, соседнем с ним Берссити и всём Северном Архипелаге, но и на многих других Архипелагах, и входивших в Союз, и не входивших. Пусть в остальном мире эту фамилию знали только как основателей и бессменных владельцев ГримКом. Так или иначе, их, Чистильщиков, деятельность была тяжёлой, часто неблагодарной, но крайне важной, особенно с учётом некоторого изменения её направленности. После торжественного выступления Вигго Гримборна, который с силовиками общался крайне редко, надо заметить, обычно передавая свою волю через своего брата, главного Чистильщика, они узнали, что теперь приоритетным был не поиск младенцев Жутей, а истребление Диких, которые могли стать страшной угрозой для всего мира. О печальной судьбе командира пятого отряда, несколько раз провалившего операцию, Шаанису было прекрасно известно — эту историю не умалчивали, наоборот. И Вигго даже снизошёл до объяснения своих действий (чтобы пресечь беспорядки и недовольство в рядах бойцов, стало быть), сказав, что наказал идиота не за его провал, а за бездействие и отсутствие попыток хоть как-то исправить ситуацию. Недавняя акция с показательной казнью троих молодых идиотов, решивших, что раз у них в руках оружие, то вместе с ним и вседозволенность, и потому явившихся на медосмотр с остатками каких-то неприятных веществ в крови. И это при том, что Клан никогда не скрывал своего отношения к наркотикам и тем, кто их употреблял! Впрочем, эти мысли отвлекали Шааниса от его задачи — наблюдать за обстановкой вокруг, чтобы успеть вовремя среагировать и сделать выстрел. Координатор в наушнике тихо зашипел, сообщая, что в двух кварталах от них находилось «гнездо» Диких Жутей, где с последнего рейда появились ещё несколько новичков, судьба которых была, естественно, уже предопределена. Энергетическое оружие, в отличие от кинетического, не оставляло открытых ран, из которых могла бы течь кровь, однако оно оставляло сильнейшие ожоги (из-за чего приходилось стрелять в голову, сердце или живот, ведь остальные части тела, по большей части, были защищены огнеупорной чешуёй) и сильно перегружало нервную систему, что и объясняло действие режима парализатора. Конечно, для обладателей слабого сердца или ещё каких-нибудь патологий даже парализующего режима хватало, чтобы приказать долго жить. Впрочем, если с близкого расстояния и в боевом режиме выстрелить в голову, то велика вероятность, что она, подобно переспелому фрукту, просто лопнет. Он уже был подобному свидетелем несколько раз, и мог с уверенностью сказать, что зрелище это совсем малоаппетитное, и даже врагу не пожелаешь подобной печальной участи. Так. Мысли прочь. Сейчас — работа.***
Исследование пустоты, утечки в энергии всё же было начато — после того, как Следящие удостоверились в том, что Аши угомонились и более покидать их мир не собиралась — «Провал» ведь мог высосать жизненную силу из любого живого существа, которому не посчастливилось оказаться рядом с ним. В итоге они всё же сумели проникнуть в библиотеку и изучить место, где всё произошло, но понять, что именно случилось в ритуальном зале древней Библиотеки не представлялось возможным. Увы, единственный на все Братство дар’ка, способный видеть память предметов, «пропал без вести» в этом самом Провале. Конечно, предположительная и даже слишком вероятная гибель Ша’Рии’Сса и его Ученика была печальным событием для всего Братства — их и так было немного, всего несколько тысяч на весь мир, и почти весь их вид был тут, в Храмах, особенно учитывая то, что второго такого обладателя подобного Дара, способного им пользоваться, не было пока. Конечно, Ариис вернётся, новым воплощением, новой инкарнацией, как и Виит. Как и все они… Но, с другой стороны, смерть мятежного Мастера, несшего крамолу и ересь в их учение, была как ничто иное кстати в это неспокойное время. Конечно, не трудно было понять, что от бунтаря просто избавились — его опасность была выше, чем ценность его Дара, тем более он же не Видящим был, и его потеря была ощутимым ударом, но оправданным. Личные же чувства в дела Братства было не принято вплетать, и потому ей приходилось молчать. Она, Тала’Нии’Сса, была, несомненно, опечалена гибелью брата, но как Мастер — рада тому, что стало на одного мятежного Сына Тени меньше. Как все сложно… Вообще, то, что они с Ариисом были родственниками, женщина поняла по фамилии друга — имена детей, отобранных у родителей силой ли, уговорами ли, идеалами ли, никогда не меняли, ведь таков был священный обычай всех Одаренных. А вообще — традиция именования у Ночных Фурий была весьма сложной штукой, и в тоже время — простой и лёгкой для понимания тех, кто вырос среди других Детей Ночи, был воспитан по всем обычаям. Первое Имя — клан, к которому принадлежала Фурия. В Братстве, чуть изменяя традицию, Кланом называлась группа Инициированных, в которую попадал ребенок, а главой Клана был их Куратор. Второе Имя (она же в общепринятом понимании — фамилия) было родом отца, и именно от него оно давалось ребёнку. В случае же, если отец был неизвестен, или он не был Фурией, Второе Имя давала мать. Если же ни один из родителей не был Фурией, то какая-либо семья, или один из Мастеров давал ребенку своё Второе Имя, оставив ему только то, что было дано ему при рождении в качестве личного. И именно благодаря этому Аниис узнала, что у них с Ариисом был один отец. Или разные, и неизвестные, отцы, но одна мать. Личное Имя же давала мать, и представляться им можно было только очень близким дар’ка в неформальной обстановке. Именно по личному имени можно было понять — к одному из родов принадлежит дар’ка или же он найдёныш. Краткое же Имя соединяло в себе Личное, последнюю букву Первого, (если на стыке две согласных — то это не делалось) и первую букву Второго, и именно так можно было представляться в обществе, особенно среди тех, кто в традициях Фурий был не сведущ, и Полное Имя выговорить не мог. Эта традиция пошла ещё с тех времён, когда Фурии были драконами. Вообще, у драконов кланами были стаи внутри одного Гнезда, и Главы этих Кланов подчинялись непосредственно Вожаку или Королю, а также его Советникам. Говорят, на А’Ксаане, откуда и пришли крылатые на Аритум, Фурии все ещё были драконами, и именно так строились там гнёзда. Правда, с поправками на то, что внутри одной стаи, возглавляемой своим Вожаком, было до двенадцати кланов, и внутри каждого Гнезда, а по сути — территории, ему принадлежавших, было несколько стай — и во главе всего стоял Король. Роль Короля выполнял в Братстве их Гранд-Магистр, Вожаков — Магистры, а простые Мастера — Главы Кланов, пусть и с некоторыми отличиями, ведь далеко не все достигшие мастерства Одарённые брали на себя курирование клана Инициированных. Простые же Странники, Охотники, Смотрящие, Говорящие, Следящие, Защитники, Хранители и прочие Рыцари учили молодых дар’ка каким-либо общеобразовательным или даже специальным дисциплинам, до тех пор, пока они не сдадут экзамены, после чего в течение года их всех разбирали в Ученики. Те же, кто так и остался в Инициированных, зачастую подавались в Исследователи, Странники или просто дожидались совершеннолетия, помогая воспитателям, и покидали Братство, получив документы. Загвоздка была в том, что диплом, подтверждавший то, что у них было образование, не выдавался из-за слишком большой разницы с простыми Школами, и потому в Города ушедшим дорога была заказана. Таким вот — прямая дорога в криминал, в наемники зачастую. Некоторые потом, обзаведясь нужными связями, в Братство условно возвращались, числясь там как Следящие и Охотники. Сама Аниис была Куратором, сменив на этом после ушедшего на покой Мастера Авори, а до этого десять лет пахала на Братство в качестве Следящей, что плохо сказалось на ее здоровье — что физическом, что ментальном, ибо до преподавания ее допустили только после полного курса реабилитации у Целителей Душ. Хорошие они ребята. Только дотошные. Зато — весёлые, правда юмор у них своеобразный, черный, словно крылья. Видимо, сказывалось общение с пациентами.***
Диасси была исполнительной помощницей и, конечно же, всеми силами старалась показать, как она незаменима для своего Хозяина, с лёгкостью согласившись исполнять обязанности его секретаря, получив чёрную зависть со стороны других воспитанниц их группы и непостижимое сочувствие со стороны своих предшественниц. Быть настолько близко к тому, кто порабощал её вид веками, и в то же время дарил им возможность на вполне сытую жизнь, вместо существования и постоянной борьбы за выживание, было странно. В чём-то даже страшно. Всё же она в чём-то тоже помогала своему Хозяину — каждым своим действием, каждым документом и переданным на подпись Хозяину приказом она помогала угнетать остальных Жутких Жутей. Часть из них была обречена лишиться крыльев и отправиться к фермерам, часть — обучиться всему, что должны были знать порядочные слуги. Часть — просто училась быть самыми обыкновенными офисными работниками. Как она. Она привыкла и к своим, не входившим в обговорённые условия, некоторым странным и неприятным обязанностям. Например — тот случай с провинившимся Дином Дашшˈи, и его смертью от её, Диасси, руки, крепко и уверенно сжимавшими бластер, и с последующей бумажной волокитой по поводу транспортировки тела в крематорий. Её учили даже защищать своего Хозяина. В случае покушения на него она оставалась той преградой, в которой никто не заподозрил бы телохранителя, хоть, признаться, Вигго Гримборна Диасси боялась больше собственной гибели в случае его защиты и потому робость и дрожание голоса не были наигранными. Она просто их не скрывала. Так… А пока — проверить отчёты седьмой группы. С завистниками, сочувствующими и прочими идиотами она разберётся потом.***
Равета была буквально опустошена — новый её класс измучил женщину, заставляя её с печалью и полной теплоты улыбкой вспоминать свою предыдущую группу, выпустившуся совсем недавно — чуть больше, чем год назад. Эти ребята были добрее, старательнее и, что самое главное — трудолюбивее. Они были лучше. Так печально это — все её ребятишки разъехались по всему Архипелагу, а некоторые даже — за его пределы, и с большинством из них связаться не представлялось возможным. Однако, некоторые все же отваживались созваниваться с ней, радуя одинокую женщину своими историями. Например, не так давно с ней связывалась Эрри Варн — одна из немногих её девчонок, которая, сиротка при живых родителях, сумела выбиться наверх и даже, кажется, найти себя. И это было замечательно. Она не хотела этого признавать, но упрямая и старательная девчонка, сильная духом, не сломленная предательством семьи, трудолюбивая и талантливая, в какой-то степени почти гениальная, была любимицей Раветы. Подобных ей не было на потоке, и это печалило. Впрочем, все ещё впереди, и, быть может, она сумеет воспитать из сытых, довольных жизнью, образцовых детишек тех, кто был способен понимать мир, легко видимый художниками, выросшими в неблагоприятных условиях, как бы странно это ни звучало. Учителя, как и учиники, жили в Школе на протяжении всего учебного года, и потому почти ненавистный и ставший родным за годы преподавания домик не казался безопасным местом, где можно уйти в свои мысли. Потому сообщение о неожиданных и нежданных гостях не удивило, пусть и застало врасплох. На пороге открывшейся двери застыла фигура в светло-серой, почти белой, броне, и фиолетовая чешуя крыльев и хвоста матово поблескивала в свете уличных фонарей. — Госпожа Доррив? — раздался глухой из-за маски-шлема женский голос. — Верно, — кивнула женщина, пропуская Карателя в дом, чем и воспользовалась девушка, судя по всему, приняв приглашение. При комнатном освещении незваная гостья из доблестных стражей порядка, которых, признаться, представители деятелей искусства не особо жаловали, оказалась удивительно похожа на всё ту же Эрри — вплоть до белых волос и характерных черт лица. Только её ученица была старше — по усталой радости и спокойной уверенности в ее взгляде, что легко просмотривалось на голограмме, можно было сказать, что у нее все наладилось. Особенно по тому, как пару раз за её спиной мелькала мужская фигура. За учиницу Равета была рада. Особенно в свете того, что теперь, как не трудно догадаться, есть, кому за ней присмотреть. Как узнала женщина, ученица, бросив свою высокооплачиваемую работу тут, в Даниссе, отправилась навстречу неизвестности, чтобы осесть в одном из городов Авешширского Архипелага, где девушка устроилась в какую-то местную компанию. Название того Города так и не осталось бы в памяти, если бы именно оно не ассоциировалось с местом, где впервые проявили себя Сумеречные Мстители. И именно потому можно было предположить, что это сестра Эрри. Та самая сестра, что бросила ее вместе со своими родителями ради лучшей жизни. — Тавила Варн, полагаю? — спросила Равета, уже обдумав все и приняв некоторые решения, в том числе — не показывать свою неприязнь. — Верно, — согласилась гостья. — У меня к вам есть несколько вопросов. — Касательно чего? — Касательно моей сестры.***
Девчонка лет двенадцати от роду растерянно смотрела на браслет, украшавший ее правую руку и теперь на ближайшие несколько лет обещавший стать её постоянным спутником. Браслет этот не столько украшение и не столько символ, хотя он был красив, особенно привлекала в нём вязь рун древнего афурита, назначение его было простым и скучным — в нем находился информационный чип с ее именем, датой рождения, видом, личным кодом. «Ша’Верр’Ушш» — гласит он, — 03.09.1347, Ночная Фурия, 09-NF-4803-0.1» Её единственный теперь документ… Хотела ли она теперь называться «Аверру»? Её отняли у родителей, мирных Змеевицы и Скрилла, отняли даже имя — оставили только сокращённую его форму, которой она даже не сумеет никому представиться. Инициированная центрального Храма Братства Детей Тени, воспитанница Клана Ша, она теперь хотела только одного — вернуться домой. Преподаватели были личностями странными, вдалбливали в голову девчушке и ее согруппникам (товарищам по несчастью!) прописные истины этого ордена, мягко и ненавязчиво утверждая, что без Братства они — ничто и пути у них другого нет. В таком темпе прошло несколько месяцев, за время которых им откровенно не давали времени на размышления. Приходилось пахать — учиться, тренироваться, вливаться в общество других Инициированных, с раннего детства или с самого своего рождения живших в храме. Они «найдёнышей» не любили — те всегда были чужими, несли в себе крупицы наружного мира, а потому, по мнению даже преподавателей, почти всегда бывших выходцами из одного из Родов, были опасны для Инициированных. Опасны своими принесёнными мыслями — крамольными, мятежными. Чужими. Приходилось молчать, приходилось делать вид, что ей все равно, что её все устраивало, и копать, копать, копать… Искать истину, искать ответы, искать новые знания, проводя все свободное время в библиотеках или слушая истории старых мастеров, занимавшихся воспитанием ясель или просто наблюдением. Как выяснилось, хотя это известно всем, кто уже давно является Инициированным, Кланом называли некую группу Инициированных, которых курировал Глава Клана, по сути — заведующий отделения, как в Школе. Крамолу тут не любили. О плюрализме идей, как и в остальном мире, тут словно и не слышали. Главное, что усвоила девчонка — пусть Братство и противопоставляло себя остальному Аритуму, оно во многом походило на него, и это даже бесило. Как бесило и собственное бессилие. Бессилие против обстоятельств и против Братства. Пришлось ещё полгода прожить в Храме, учась и присматриваясь к происходящему, чтобы внезапно, в день своего тринадцатилетия, осознать, что видела скрытые течения настроений, незримые и тайные группы инакомыслящих, всех тех, кого Совет боялся, кого так безуспешно пытался выявить, чтобы, если те были слабыми менталистами, «перевоспитать» их, слепив новую личность, либо же отправить на самоубийственное задание. Как Мастера Ша’Рии’Сса и его Ученика. Конечно, об этом вслух не говорили — Совет бывал порою слеп, но глуп он не был никогда, приходилось таиться. Но, как выяснилось, на Куратора ребята из Клана Ша не обращали внимания в плане идейном, провозгласив Мастера Арииса чуть ли мучеником и святым. Ша — Клан мятежников. Бунтарей. Ведь так?***
Тогда, год назад, воя от злости на себя и на Братство за то, что его никто не хотел брать в Ученики за его строптивость, он, НовˈВииˈТар, дарˈка вида Ночная Фурия пятнадцати на тот момент лет от роду и представить не мог, что теперь, спустя не столь большое количество времени, его жизнь сделает столь крутой поворот. А нужно для этого было всего лишь обрести Мастера. Теперь, наблюдая за уже ставшим привычным голубым рассветом, его последним рассветом на А’Ксаане, парень с удовольствием воспользовался внезапно обнаружившимся свободным временем, чтобы обдумать и проанализировать всё то, что случилось за последние месяцы. И ведь подумать было о чём, тем более, что начать надо было именно с того дня, когда он сетовал на злодейку-судьбу, не дававшую ему учиться дальше, развиваться. Тогда ему повезло — учителя он отхватил себе под стать, за что и поплатился уже позже. Вечные приключения были, конечно же, делом интересным, но, надо заметить, весьма опасным для жизни, а жить-то ой как хотелось… Особенно теперь! Теперь, когда на родном Аритуме они уже давно числились пропавшими без вести, а то и мёртвыми, то есть они были абсолютно свободными и не зависимыми от вездесущего Братства Детей Тени. Теперь, когда они побывали в другом, абсолютно не похожем мире. Теперь, когда они сумели прикоснуться к знаниям столь древним, столь могущественным, что становилось просто страшно. Так же страшно, как и в присутствии хранителя этих знаний — страшных, запретных для мальчишки-Инициированного, но вполне приемлемых и необходимых для нормального Сына Ночи. Для Фурии. И не важно, кто эта Фурия — дракон или дарˈка. Владыка А’Ксаана оказался под стать своему миру — властным, в меру жестоким и совершенно авторитарным, пусть он и не носил корону, в нём чувствовался даже не руководитель — Лидер, Предводитель. Король. Владыка. Пусть всё это крылось за мягкостью голоса, за непрошибаемым спокойствием и извечной мягкой, чуть насмешливой иронии уставшего от своей жизни, бесконечно мудрого существа, которое просто не имело права уходить за грань, его выдавали бесконечно упрямый взгляд и полный Воли жесты. За ним хотелось идти, его хотелось слушать, ему хотелось подчиняться, даже если бы он потребовал принести на блюде головы мятежных лидеров. В этом и была сила Арана. Ему не нужно было ничего доказывать — не нужно было обвешивать себя царским регалиями, цеплять на голову венец и тонуть в золоте, его Воле просто было совершенно невозможно сопротивляться. И теперь, после месяца (по внешним меркам, а внутри монастыря прошло намного больше времени) пребывания в непосредственной близости от легендарного Стража, после месяца учёбы и бесконечных тренировок, ему вместе с Мастером пришла пора возвращаться домой. На Аритум. Но как не хотелось… Здесь, как ни странно, было невероятно спокойно, невероятно… Просто невероятно. И возвращение в вечную суету и грязь чужих мыслей означало конец чуда, конец какого-то важного этапа в его жизни, но, стало быть, в тоже время было и новым началом. Виит, как и его Учитель, добровольно приняли роль вестников грядущих перемен, которые начнут собирать несогласных. А ведь их было всё больше… Надо было хотя бы показать им, что они — не одиноки! Но для того, опять же, необходимо было вернуться назад, на Аритум, чтобы начать разбираться с наверняка всё ещё царившим там бардаком. Впрочем, поиск несогласных был второстепенной задачей — они были обязаны искать Одарённых, от которых беспечно отмахнулось Братство и лишь потому, что те не были Фуриями. Впрочем, как показала история многих миров этой галактики, Одарённые всегда были или теми самыми мятежниками, борцами с системой, или теми, кто стоял во главе этой самой системы, и вполне возможно, что ими были одни и те же личности, просто в разные периоды своей жизни. Но всё это лирика… Ну, а пока — стоять в центре вихря бушующей энергии, созвавшей по воле Стража Коридор между двумя не так уж и далеко друг от друга расположенных миров. Домой.