Sidereal

      Клинок входит в грудь с тихим хрустом, проворачивается, ломая тонкие реберные дуги, превращает внутренности в бесполезное месиво из костей и плоти. Острейшее сильверитовое лезвие по самую гарду захлебывается густой черной смолой.       Еще четыре мгновения его новое тело отчаянно пытается не умереть.       Всего лишь четыре?       В прошлый раз было семь.       От боли едва получается сосредоточиться, едва получается дотянуться до чужого разума. Боль застилает все вокруг багряно-черным маревом; он пытается снова и снова — упрямым отчаянным рывком собирает воедино хрупкие осколки личности, раздробленные куски того, кто носил имя Корифея Тишины.       На то, чтобы сохранить память о человеке по имени Сетий Амладарис, у него уже не остается ни времени, ни сил.       Его тело умирает.       Снова.       Перерождение приходит уже почти привычным страхом — длящееся не дольше мига касание пустоты каждый раз кажется вечностью. Он с трудом выбирается к ближайшему маяку — чужое сознание горит рядом настороженно и ярко, над ним сплетают свои сети магия жизни и магия крови. Пусть здешние маги не знают могущественных старых чар — сейчас даже эти путы для него почти непосильны. Но в этот раз нить ничтожно тонка, и поэтому он не позволяет себе ни сомнений, ни промедления, вкладывая все, что у него осталось — дар, и волю и желание жить — в один-единственный удар.       Когда он умирал в первый раз, это было до смешного просто.       Теперь ему едва удается перехватить контроль. Чужой разум полон жизни и сил и никак не хочет уступить. Сопротивление затягивается опасно надолго, прежде чем ему наконец удается…       …сделать первый вдох, жадно и торопливо втянуть горячий сухой воздух, ощутить, как снова бьется сердце, как пульсирует в висках кровь. Ощутить вновь, так невозможно остро и ярко, запах, звук, и цвет, и шершавую ткань плаща под загрубевшими — чужими? своими? — пальцами…       Ощутить не пустоту.       Жив.       Но больше нет ничего, ни одной подсказки. Мысли путаются; он сглатывает кислую слюну и отчаянно пытается вспомнить.       Что с ним произошло?       Вспомнить.       Вспомнить, пожалуйста, надо вспомнить…       Тени вокруг постепенно становятся резче, обретают очертания других людей; от нескольких из них пахнет кровью и скверной. Все смотрят друг на друга настороженно и с опаской, что-то говорят друг другу — и он не понимает слов. Этот язык чужд и незнаком; он мучительно пытается вызвать в памяти хоть один осмысленный образ, хоть одну ассоциацию, хоть одно чувство, кроме холодного липкого страха.       Ощущение собственной беспомощности невыносимо.       Кто он такой?       Надо вспомнить.       Вспомнить, ну же, это не может быть так сложно!..       Он встречает взгляды окруживших его людей, слышит, как те обращаются к нему — и он хотел бы ответить, но не знает, как. Он видит, как в их глазах настороженность сменяется осознанием и гневом, и их голоса становятся громче, звенят пронзительно и надрывно, почти заглушая песню, и…       Песня.       — Корифей, — шепчет он и почти задыхается от облегчения. — Корифей Тишины, Голос Думата… магистр Империума…       Он успевает вспомнить еще шестерых, холодный лириум и липкую кровь, и распахнутую настежь Тень, и слепящую черноту там, где должно было сиять золото.       Он успевает вспомнить невыносимую, нечеловеческую боль первого перерождения.       И короткими вспышками…       смерть смерть смерть       снова и снова       — Сколько раз? — судорожно выдыхает он. Вздрагивает, рефлекторно пытаясь отшатнуться, когда выступившая вперед женщина обнажает меч. Проклятье, разве здесь никто не знает тевен?.. — Сколько раз я умирал здесь?!       Сила совсем не ощущается, высушена, выпита до дна — не получилось бы даже зажечь лучину. Он смутно вспоминает, как это было в прошлый раз — чужие, незнакомые ему чары, высосавшие дар и превратившие тело в беспомощную груду мяса. И в тот раз, как и теперь, его руки были скованы кандалами и тяжелой цепью — не вырваться, не сбежать.       Те, кто пытались убить его, уже знали, чего ожидать.       Память как будто покрыта пеленой, но эту женщину он узнает. Фарель, она раньше часто говорила с ним. Спрашивала, кто он. Спрашивала о его силе. Спрашивала, как он может управлять порождениями тьмы.       Это она сказала ему — Думат повержен.       Ложь, он все еще убеждал себя в том, что это ложь, что это не могло быть правдой. Но когда он называл женщине имена Древних и тех, кто служили им, в ее глазах было лишь недоумение. Имя Корифея Тишины было здесь пустым звуком.        Сколько же времени прошло?       Он вспоминает, как называвшие себя Стражами раз за разом пытались подчинить его волю; это было смешно. Песня ломала их разум легче, чем ломается сухая ветка. Потом они захотели уничтожить его — и не смогли поднять на него оружия.       Но существует много способов убивать, и над другими, в чьих венах не текла скверна, у него не было власти.       Новое тело кажется чуть выносливее предыдущего, но и оно смертно. Оно так же захлебнется собственной кровью, когда ему пробьют легкие, так же забьется в последней агонии, когда беспощадное лезвие вскроет и разворотит его сердце.       И все повторится снова.       — Не надо, — торопливо и отчаянно шепчет он. — Не надо, хватит…       Клинок с силой входит ему под ребра.       В чужом взгляде нет ничего, кроме чистой холодной ненависти.       Голос Думата, он должен взывать к своему богу в миг гибельного безмолвия, но он — Корифей Тишины — с бессильным гневом вспоминает, что за все это время его бог ни разу не отозвался ему. Верховный жрец драконов, он должен отдать последний долг Лусакану, хранителю путей, но и Лусакан оставался нем, и с ним остальные пятеро, раз за разом остававшиеся безучастными к его смерти.       Но он клялся им в верности, и за те несколько мгновений, что отведены ему сейчас, он заставляет себя снова вспомнить их имена. Из последних сил выдыхает окровавленными губами: Разикале, Лусакан, Уртемиэль.       Разикале, Лусакан, Уртемиэль.       Тот, Зазикель, Андорал, Думат.       Не забыть. Все, что угодно, только бы не забыть. Он уже готов умолять и встать на колени, если бы это могло подарить ему лишние минуты — но его убийцы глухи и к проклятиям, и к мольбам.       И он обращается к единственному, что осталось.       Ненависть.       Ненависть — до скрипа стиснув зубы, с хрипом вырывая еще одно мгновение жизни. Ненависть — к каждому из тех, кто стоит здесь; никому не будет пощады, так говорит Корифей Тишины.       Он не забудет, нет, ненависть не даст ему забыть ни то, как молчали его боги, ни то, как раз за разом ослепительной болью входил клинок в его сердце, ни то, как другие безучастно смотрели на его смерть.       Смертное тело выгибается в последних конвульсиях; он отчаянно ищет то, что еще осталось от него прежнего. Все, что у него есть, это крошево, труха — почти угасшая искра дара, осколки личности, тусклые обрывки воспоминаний.       Каждый из них — ценнее всех сокровищ мира.       Корифей Тишины, Голос Думата, магистр Империума Тевинтер. Помнить это — даже если темнота станет непреодолимой, даже если во всем мире не останется ничего больше. Выжечь в памяти сильнее, чем выжигали свои клейма Подмастерья Огня.       Разрушение тела — ничто; скверна удерживает его лучшим из якорей. Важна лишь непрерывность сознания.       Он не умрет, пока будет помнить.       Корифей Тишины, Голос Думата, магистр Империума Тевинтер.       ...Вдох.