***
Поначалу слепота напрягала. Полковник во тьме чувствовал себя, как в ловушке. Ему не нравилась эта холодная, склизкая тьма. Не нравилось, держа собственные ладони перед глазами, не видеть их. Потом слепота начинала пугать. Он ощупывал свое лицо, свои глаза, щелкал пальцами, растирал руки и не чувствовал ничего. Он не чувствовал себя. И мысли мешались в кашу. Ему страшно было слушать. Чужие голоса, консервным ножом резавшие слух, казались опасными. Ему страшно было говорить. Звук собственного голоса холодными объятиями сжимал душу. Он боялся прикосновений врачей, будто касающихся его собственной души. Потом и страх прошел. Осталось пустота.***
Его перевели в палату к Ризе. Они молчали. Рой привыкал воспринимать мир через звуки. Гул врачей, стук колес, чьи-то стоны, чья-то ругань. И все так иллюзорно близко. Казалось, стен между палатами нет. Но он не слышал голоса Ризы, и потому казалось, что он слишком далеко. Он слышал свое сердцебиение. Рой прикладывал ладони к груди и слушал как бьется его теплое, живое сердце. «Я жив», — шептал он себе, хотя жизни не чувствовал.***
Иногда он резко вскакивал с постели и широко раскрывал слепые глаза. Он до последнего верил, что произойдет чудо, что он прозреет. Но чудес в мире не бывает. Он закрывал глаза и давил на веки. Он чувствовал слабую боль, влагу на ресницах и в уголках глаз. Он чувствовал, что у него есть глаза, но когда он их открывал, видел лишь пустоту. Когда беда хватает за горло, даже самый ярый атеист начинает верить. Рой верил. А потом прошла и вера. Но он продолжал давить на глазницы, царапать их. По привычке больше.***
Рою было холодно. Он не мог согреться, и пальцы были ледяные. А холод сродни смерти. Врачи говорили, что это нормально. Рой не верил. Его стихия — огонь. Опасный, но дающий тепло. Дающий жизнь.***
Рой продолжал растирать глаза. Он царапал веки, уже ни на что не надеясь. Это стало ежедневной традицией. Но в один день его руки накрыла волна тепла. — Прекратите причинять себе боль, полковник, — тихий голос Ризы и ее теплая, живая рука сжимает его ладонь. Она сидит совсем рядом, а он не услышал, не заметил ее. Рой не шевелился. Это чувство было подобно взрыву. Он перехватил руку Ризы, ощупал ее пальцы, слегка надавил на отросшие ногти, провел по ладони и спустился к крепкому запястью. Нащупав артерию, он стал считать ее пульс. И та пустая тьма на мгновенье наполнилась жизнью.***
Рой перестал терзать глаза и сосредоточился на внешнем мире. Его слух стал острее. Он слышал пение птиц, звук проезжающих машин, далекие шаги врачей, шелест простыней и дыхание своей соседки. Он любил проводить кончиками пальцев по подушке, по дереву тумбочки, по книгам. Он будто бы мир познавал заново.***
Когда Марко рассказал о философском камне и предложил свою помощь, Рой отказался. Он вернул Хавоку возможность ходить. Будто бы Мустанг смог привыкнуть к своему клейму. «Благородно, полковник», сказал Марко на прощанье. — Глупо, — возразила Риза — глупо, и ничуть не благородно. Мне дорог Жан, но стране не нужен слепой лидер. Это не равноценный обмен. Твои глаза дороже его ног. — А мне его ноги дороже, — отрезал Рой.***
Иногда Рой просыпался от кошмаров. Ему снилась пустота. Но он и так был пустым. Безжизненным. Рой часто заставлял себя вспоминать лица своих друзей, врагов. Подметить мелкие детали, но воспоминания сухим песком шелестели мимо него.***
Рой лежал на спине и слушал ее дыхание. Он пытался вспомнить лицо Ризы. Голубые… нет, карие глаза. Тронутое загаром лицо. Бледные губы. Все такое привычное и потерянное. Она была строга с ним в той же мере, насколько была верна ему. И всегда рядом, и всегда заботлива. Рой усмехается: он и раньше был слеп.***
А от Ризы веяло жизнью. Она притягивала. И Рой потянулся к ней, потянулся к теплу. Он вытягивает пальцы, нащупывает шершавые простыни, на которых спит Риза. Ему так холодно и темно. А она теплая и светлая. Она его спасение. Он тянет руку и остается совсем чуть-чуть… И снова взрыв, и сердце забилось чаще. Риза взяла его пальцы, согревая их. И Рой сжал ее руку. И в него влилось тепло. И пустота ушла. И он стал жить.