Мафия, которая не убивает

Осаму улыбается Ацуши, силясь казаться непринужденным. Но его искренняя радость, возникшая было пару минут назад при рассказе о том, что Ацуши объединяться с Акутагавой больше не хочет, успела исчезнуть. Приходится признавать, Осаму радует желание Ацуши быть подле него, определенно чуть больше нужного. Только вот своих истинных настроений он пока раскрывать не намеревается. Заученно улыбаться совсем не сложно, тем более когда перед тобой кто-то совершенно неискушенный, всецело тебе доверяющий. Наивный, и — пусть для Осаму сейчас удачно утопиться, махнув за борт — совсем не раздражающий этим. Наоборот — очаровывающий! Кажется, по этому решительному взгляду, что сейчас скользит по лицу, Осаму и скучал несколько долгих лет. Много раз он уже замечал: Накаджима Ацуши напоминает Сакуноске Оду. Человека цельного, теплого, настолько теплого, что холодные мысли о необходимости смерти отодвигались прочь. И хотелось продолжать быть рядом, веря, что жизнь еще способна обрести в себе лучший смысл. Это даже несправедливо — снова чувствовать наслаждение, общаясь с кем-то, беседуя, как сейчас! С тем, кто по своей доброте душевной и неспособен полностью уяснить, что Осаму совсем не хороший, но даже и не плохой! Осаму никакой, донельзя трусливый, не имеющий в себе силы сказать другому в лицо, что млеет, касаясь его кожи. Что нуждается в нем до дрожи. Что боится его потерять. Что мучительный страх за чужую жизнь птицей бился недавно под кожей, раня голые нервы. Страх, прикрытый надежной маской безразличия. Боги, если бы только Акутагава был способен быть хоть в половину таким — человеком, задевающим за живое, пусть даже все перекалеченное, перештопанное медицинскими иглами, стянутое бинтами, но еще до сих пор теплое, — Осаму давно признал бы его. Правда, тот тоже отказывается от жизни. Легко, словно та ничего не стоит. Это словно проклятие, ведь такое поведение, избранное щитом от мучительной необходимости постоянно страдать, познавая коварство жизни, прерогатива самого Осаму! Так почему все вокруг точно такие же? Почему Ацуши так легко, словно он ни для кого ничего не стоит, взял и заключил на себя пари? — Мафия, которая не убивает, — слышит Осаму свой совершенно беспечный голос. — Это просто смешно. Он глядит на упрямо поджатые губы Ацуши, к которым прикасался украдкой своими еще в тот раз, когда едва подобрал его. И вспоминает, что последние два года сам никого не убивал. В тот момент Осаму становится настолько страшно, что он с трудом подавляет дрожь, в момент способную разбить его маску. Он вспоминает упрямство Акутагавы, свою боевую несостоятельность и тягость с трудом пережитой потери. И начинает уже сейчас поспешно продумывать самые правильные, самые точные варианты решения ситуации: обнуления этого чертового пари, хотя бы видимого примирения без крови и степень своего содействия в этом. Собственного самоубийства среди всех этих вариантов, как ни странно, нет. Сейчас, право, не до мыслей о нем. Но это вовсе не означает, что жизнь перестала быть нелепо-дерьмовой штукой. Осаму неприятно вновь чувствовать боль. И под толком еще не поджившим новым рубцом на животе, и много выше, под левыми верхними ребрами. Снова — ставший нужным Осаму человек готов пожертвовать жизнью, чтобы направить другого на лучший путь. Только в этот раз не самого Осаму. А Акутагаву. От осознания этого боль внезапно крепчает.