Всё просто

      Ваня не думал, что когда-то может быть настолько одиноко. Вообще он всегда был окружен какой-нибудь компанией, а оставался один, лишь когда приходил домой спать.       Сейчас Рудбой тоже дома, вот только спать не хотелось, быть одному слишком скучно и как-то страшно. Большинство знакомых уже спят, а те, что не спят, за знакомых не принимаются. Мир, не разбудил?01:32 Нет, сам проснулся, что-то случилось?02:02       Мирон щурится и пытается привыкнуть к свету, внезапно телефон в руке начинает вибрировать, из-за чего чуть не оказывается на полу.       — Алло? — протягивают на том конце трубки. — Да, случилось. Мне скучно и совершенно нечем заняться.       — Вань, ты долбаеб? Ночь. Иди спать! — Федоров говорит хриплым, из-за сна голосом.       — То-то же. Не могу, Мир, сможешь приехать? — по голосу понятно, что Евстигнеев дрожит. Он вышел на балкон, покурить.       Мирон не отвечает, просто сбрасывает, а Ваня выкидывает сигарету, ещё не прикурив.       Фотограф понимает, что никого не дождется и идет сам. Накидывает на себя ветровку, кое-как в темноте завязывает шнурки новых Fleebok.       На ключ дверь закрывать не нужно, она захлопывается, а вот ключ всё равно взять надо.       Рудбой выходит из своего подъезда, несколько секунд тупит, потом дергается от, внезапно подувшего ветра, и направляется в сторону мироновского дома.       Добирается за минут двадцать. Всю дорогу он думал, как будет объясняться, но путнего ничего придумать не смог.       В дверь стучат, совсем забыв, про звонок. Мирону не сложно догадаться, кто пришел, поэтому он даже не заглядывая в глазок, просто открывает.       — Мир, послушай, — Ваня забывает о мерах этикета, вталкивает друга внутрь и сам закрывает дверь. — Я замерз. Пошли попьём чая?       Пока Федоров переваривает, Евстигнеев бредет на кухню и ставит чайник на плиту, но включить её забывает.       — Я передумал, идём, покурим, — бэк-вокалист берет Мирона за руку и тащит на балкон.       — Я не курю, — напоминает хозяин квартиры и выдергивает руку. — Лучше остановимся на чае.       Мирон уходит обратно в квартиру, уже включает газ и достает то, чем можно перекусить.       Пока Ваня курил и смотрел в небо, чай уже был готов, и печенья, что продаются на развес, высыпаны в тарелку и готовы к употреблению. Федоровский голос вещает о том, что всё готово и фотограф, делая последнюю затяжку, приходит на кухню.       — Кроме печеньев ничего нет, довольствуйся, чем есть, — Мирон берет свою чашку в руки и отпивает немного. Он облокачивается бедрами о подоконник.       — И за это спасибо, — улыбается Рудбой, садится на табуретку и тоже охватывает чашку своими длинными пальцами, потом берет и откусывает печенье, снова делая глоток. — Помнишь ты ночевал у меня? Ты тогда на моих обоях имя Шокка выцарапал…       — Что? Я… Нет, это случайно…       — Мир, как можно сделать случайно? Вам нужно поговорить, слишком заметно, что вы не можете друг без друга, — Ваня старается говорить спокойно, делает остановки, чтобы выпить глоток или прожевать печенье. — Вы же определенно скучаете, ну?       — Нет, Вань. Это ты мне так за испорченные обои отомстить решил? — Мирон наоборот, он нервничает при упоминании Димы, ему вообще не хочется говорить на эту тему.       — Это я, блять, твою личную жизнь спасти пытаюсь! — Евстигнеев с грохотом поставил кружку на стол.       —Давай я сам разберусь в своей личной жизни? Спасибо за услугу, но я и без тебя способен всё разобрать, — мужчина чуть поднимает тон и ставит кружку в раковину. — Не маленький.       С плохим настроением Мирон уходит с кухни, оставив свет Охре. Рудбой тоже не спешит останавливаться в этой комнате и идет за хозяином квартиры в спальню.       — Прости, я думал, — Ване не суждено продолжить.       — Похуй, я сам виноват, я заплачу за обои, — Мир садится на кровать, рядом подсаживается Ваня.       — Пх, нужны мне эти обои, что пиздец. Да я и дома почти не бываю, — Рудбой тянет руки к Мирону. Хочет обнять, но Федоров не дает: пересаживается на рудбоевские колени и сам обнимает за шею. Трется своей щекой о чужую и чувствует ванину щетину. — Ты что делаешь?       — Сам знаешь, — Окси говорит тихо, почти на ухо, обдавая скулу своим дыханием. Ваня конечно знает, но не хочет продолжать.       — Стой! Слезь. Это не правильно, Мир, мы друзья и как же драговское «no homo»?       Мирон не поддается, ничего не отвечает, а просто целует чужую шею, то опускаясь, то снова поднимаясь.       Ваня сдается и переворачивает друга на спину, нависая сверху. Почти касается своим лбом чужого и целует в губы, сначала просто мимолетным поцелуем, но что-то в голове щелкает, и Рудбой запускает свой язык в чужой рот, пройдя сначала по ряду зубов, потом по небу и наконец подбирается к языку. Руки лезут под майку, Мирон чуть прогибается и отвечает.       Ваня оглаживает грудь, живот, снова поднимается к соскам и как бы нарочно задевает их большими пальцами, от чего Федоров тихо стонет. Но это не то, что хочется слышать, хочется громких стонов, совсем искренних и мироновских.       Евстигнеев избавляет Яновича от майки и шорт. Странно, что Мирон спит в шортах. Да похуй, не очень то сейчас не важно кто в чем спит.       Иван берет член друга, сцепляя на основании кольцо, состоящее из большого и указательного пальцев, потом накрывает всей ладонью и дрочит, медленно опускаясь и так же поднимаясь. Мирон снова стонет и подается бедрами навстречу руке.       Стояк у обоих почти болезненный, и никто не может больше терпеть.       Ваня опускается, оглаживает бедро, целует внутреннюю часть, потом тянется и сует три пальца в мироновский рот, тот их послушно облизывает и выпускает.       Рудбой растягивает медленно, ему потерпеть можно, а причинять боль Мирону не хотелось. Со временем добавляет второй палец.       Сначала Федоров шипел и просил отпустить, но когда входит третий палец и задевает простату, горло выдает громкий показатель того, что это все становится слишком хорошо.       — Давай уже, — Мирон снова шипит, но уже от недостатка. Ване по несколько раз повторять не нужно, он мигом выпрыгивает из одежды, целует Мирона в губы, чтобы отвлечь от первичной боли и входит. Мучить не хочет, поэтому сразу на всю. Мирон снова стонет от боли, и кажется на его щеках появились слезы. Рудбой дает привыкнуть, а после начинает медленно двигаться, при этом держа Окси за талию, которой правда нет, но все поняли.        Ване нравится слышать голос Мирона, причем не только в стонах, всегда, он всегда им наслаждается, но сейчас просто приходится закрыть чужой рот. Всё-таки не хочется будить соседей, а то потом до конца жизни придется слушать дрель и Моцарта по батареям.       Мирон чувствует чужой член в себе, ему одновременно и больно, и заставляет наслаждаться, от этого он напрягает мышцы и выгибается. Ему не за что ухватиться, так как простынь слетела, а за матрац неудобно. Решив, что одну руку от поместит на плече Рудбоя, а второй сожмет край подушки, снова выгибается от очередного толчка.       С Ваней слишком хорошо, иногда в движениях промелькает грубость, но он старается быть нежным, и кому, как ни Мирону это чувствовать?       Внизу живота собирается приятное чувство, предвещание конца. Хоть это чувство слишком прекрасное, но оно не нравится Мирону он бы продолжил ещё немного, но увы, тело сейчас самостоятельно. Федоров чувствует, что внутри него чужой орган тоже пульсирует, а на собственный ложится евстигнеевская рука и принимается доводить до конца.       Кончают оба одновременно, только Ваня в Мирона, а Мирон в ванину руку. Рудбой целует друга снова и покидает обмякшее тело.       Руке от чужого семя помогает освободиться чья-то футболка, чья Ваня не стал разбираться. Вытеревшись, лег рядом с Мироном, обнял его, уже спящего и укрыл обоих одеялом. — Как же сложно. — Всё просто.