В надзоре не нуждаюсь!..

— Кунихиро, я спросить хотел, — Кашуу, щурясь и отводя взгляд, повесил сушиться ещё одну белоснежную тряпку, при том неожиданно нервно и сильно одёрнув вниз, — почему ты всегда, всегда, чёрт возьми, бегаешь за Изуминоками?.. — Не успевает Хорикава удивлённо хлопнуть глазами, как Киёмицу резко, разве что не рыча, поворачивается и, срываясь на крик, продолжает: — «Кане-сан, Кане-сан»! Ты вторишь его имя, как мантру! Повторяешь из разу в раз! Да через каждые десять минут! — Разве так часто?.. — удивляется, напуганный, он. — Да, чёрт возьми, слишком часто! Стоящий чуть в стороне Яматоноками недовольно фыркает и подходит ближе. Кунихиро кажется, что и он недоволен по той же причине, пока рука Ясусады не хватает Кашуу за плечо. — Да, действительно, Кунихиро перебарщивает со своей опекой, да только ты ведь ничем не лучше, Киёмицу, — голубые глаза Яматоноками смотрят ясно и спокойно; красные, Кашуу, — с непониманием и раздражением, — Как ты меня опекал? Я только и слышал, что «Ясусада, это не так, то не этак, давай я сделаю, не утруждайся»… — Захлопнись!.. — сглатывая, раздражённо выдаёт Киёмицу, смотря на друга с высоты своего, не многим большим Ясусады, роста. Хорикаве кажется, что они вот-вот поцелуются, потому что так смотреть не на любимого человека нельзя. Или ему кажется? Наверное, да, потому что спустя пару секунд Киёмицу выдаёт новую тираду раздражённого негодования, — Ты ничем не лучше, Ясусада: «Окита-кун, Окита-кун»! Да ей богу!.. Яматоноками заливается краской и, будто очнувшись, отдаляется от Кашуу на один короткий шаг; парирует его высказывание. Кунихиро бы с уверенностью назвал бы их рассорившейся семейной парой, если бы не два «но»: семейной парой они не были; а Хорикава никогда не был свахой. Последнее что он улавливает прежде чем уйти, оставив таз с постиранным бельём, что парни начали остервенело развешивать, будто соревнуясь, было короткое «как я тебя ненавижу». И только ближе к вечеру, полоща мелкие вещи в холодной воде, Хорикава вспоминает слова Кашуу. «А ведь он говорил, что я перебарщиваю, в самый первый день, — потупив взгляд, думает парень, — Но если бы его не устраивало, он бы не говорил мне ни „молодец“, ни „ты хороший помощник“… Да, верно, нечего себя загонять. Кане-сан лучше знает…» От этих мыслей на лице предательски засветился алый румянец гордости и счастья, а на губах растянулась умилительно-мечтательная улыбка. Проходящий мимо Мунечика не мог сдержать улыбки, наблюдая за ним, не мог не подметить, что так улыбаются, почти что, только счастливые жёнушки-домохозяйки. Прикрыв рот рукой, скрывая смех, он бросил взгляд на площадь, откуда через полчаса им отправляться на миссию. Изуминоками тоже там будет… — Миказуки, что-то не так? — прищурившись, спрашивает Когицунемару. Лисья интуиция подсказывает, что что-то действительно не так — будто он что-то задумал. — Ничего такого, — загадочно тянет Мунечика, — Просто, наверное, повезло Изуминоками, — Лис непонятливо хмурит брови; Мунечика дополняет спустя секунду, кивнув на довольного Кунихиро, — с жёнушкой. Лисий клинок улыбается так же загадочно и непостижимого, как и старший из мечей; направляется к площади. А спустя двадцать минут — туда приходит и Канесада. Воистину, в бою ему равных не было. Он дрался хорошо как в одиночку, так и в паре с Кашуу. Санива не прогадал — дуэт мечей Шинсенгуми работал слажено, как часы. Разве что после Киёмицу стремительно скрылся с глаз товарищей по битве, утащив за собой и Гокотая с Саё в мастерскую. О последнем крайне волновался Соза, буквально ни на шаг от меча Окиты не отходивший. Тигриного любимчика же опекал Яген. Мунечике стало слишком забавно наблюдать за красным-прекрасным (от слова «красный», обозначающее цвет, хотя красоту его я не отрицаю) Кашуу, явно беспокоящимся, мол, это его вина. Он отвернулся и, пересёкся взглядом с Когицунемару. Они дружно двинулись к Канесаде. Шалость удалась. Спустя пять секунд после слова «жёнушка» в сочетании с «Хорикава Кунихиро» Изуминоками залился стыдливо-смущённой краской и, громко всё отрицая и фыркая, убежал. Лис и прекраснейший меч дали друг-другу пять и побрели по своим комнатам, переодеваться из брони в удобную одежду. Цурумару, как любитель сюрпризов, прикол оценил и, хихикая, в шутку шепнул что-то про замужество пробегающему мимо Кунихиро. Тот не понял, пожал плечами и продолжил свой путь. Изуминоками же проклинал их вплоть до встречи с запыхавшимся Кунихиро. На чуть пухлых щеках сиял румянец, явно от бега, глаза блестели. Канесада нервно хихикнул, приложив руку к груди. Сердце сделало финт и забилось чаще. — Кане-сан! Добро по… — Катана Хиджикаты резко отвернулся. Кунихиро замолчал на середине фразы. — Что-то случилось? — Нет, — соврал Канесада, рассерженный сам на себя. Да, случилось! «Ты случился, два идиота случились, и вообще — я случился!» — орал он в душе, даже толком не понимая на себя, или же на стоящего в оцепенении за его спиной Хорикаву. — Думаю, тебе не стоит так уж меня опекать… Я сам совершенно спокойно со всем справлюсь. Мне не нужна твоя помощь… И ушёл прочь. Кунихиро не помнит, как добрался до нужного крыла. Но помнит, что мысли у него были не радужные. Значит, всё же, Кане-сану не нравится его компания. За сегодня они ведь и словом не обмолвились. Кроме этого «тебе не стоит»… Сердце сорвалось на бег и грозилось выпрыгнуть прочь из груди. Кажется, некоторые сосуды уже потеряли с ним связь — оборвались и теперь из них горячей рекой, заполняя образовавшуюся дыру внутри, текла кровь. И это было больно. Очень больно. На глаза наворачивались слёзы. И в самый неподходящий момент дверь своей комнаты открыл Кашуу. — Ясу… — он замолчал, удивлённо уставившись на тихо роняющего слёзы Хорикаву, в глазах читался ужас и страх, вперемешку с удивлением, — Кунихиро! Боже! — Ты был прав, — с трудом выдаёт он, чувствуя, как Киёмицу затаскивает его к себе и громко захлопывает дверь. Хорикава не чувствует ног, падает, — Кане-сан… Кане-сан!.. Я ему… Руки Кашуу крепко сомкнулись за спиной; Кунихиро почувствовал тепло чужого тела. — Поплачь, полегчает. Если захочешь — расскажешь. Нет, значит нет. Не дави на себя. И он плачет. Долго и навзрыд, прижимаясь к тёплому, молчаливому Киёмицу. Того же мучала совесть. Хотелось упасть на колени и молить о прощении, да только ничем оно не поможет. Зная на личном опыте, как тяжело понимать, что твоя забота не нужна, Кашуу молчал. Он сам долго не мог спать, иногда тихо плакал… Очень хотелось, чтобы кто-то обнял. Поэтому он так и поступил. И Кунихиро был ему благодарен. — Можно я у тебя переночую?.. — Поскольку Яматоноками в комнате не было, Кунихиро счёл, что сегодня тут ночует один Кашуу. Не прогадал. — Конечно. — Хорикава чуть-чуть, рвано, всхлипнул, чуть ослабив крепкую хватку. Кашуу погладил его по волосам. — Мне поговорить с ним?.. — у Киёмицу хриплый от долгого молчания, тёплый голос; успокаивает. Кунихиро мотает головой, тихо мычит. — Знаешь, — говорит он спустя какое-то время, — ты прям как старший брат… Спасибо… — Старший брат?.. А что, звучит заманчиво! — улыбается Кашуу, треплет Кунихиро по голове. И тот улыбается. Сквозь вновь накатившие слёзы, проваливаясь в сон. «Кане-сан тоже так делал.» А Канесада не мог уснуть. Долго и мучительно кутаясь в одеяло, он мучал себя вопросом: «Где он? Где Кунихиро?» И какого же было его удивление на следующее утро, когда Хорикава, сонный и помятый, вывалился из комнаты Киёмицу, чуть ли не в обнимку с таким же сонным хозяином комнаты. Сердце, словно совершив марш-бросок, упало в желудок, после чего медленно и болезненно поползло наверх. С губ само-собой слетело удивлённо-раздражённое: — Какого хера они вместе?.. — Не ругайся, Изуминоками-сан… — точно так же, поражённо, выдал Ясусада, подходя ближе. Выглядел он бледным, — Всему должно быть объяснение. Но объяснений не последовало. Хорикава при разговоре ничего не сказал; более — отвечал крайне сдержанно и коротко, отводил взгляд. И выглядел так, будто избегал разговора, будто его что-то тревожило. Но только с ним!.. С Изуминоками Канесадой! Подметая двор, с Касеном он общался нормально. С Яматоноками — тоже. Во время обеда сидел вместе с Цурумару, Оокурикорой, Ягеном и Яманбагири за дальним столиком. И всё, чёрт возьми, было как обычно! За исключением одного «но» — обращаться к нему Кунихиро стал на «вы» и убегал прочь, стоило хоть слово в его адрес сказать. И под «прочь» зачастую подразумевалось к Киёмицу или Ясусаде. Чаще к первому. И это бесило. В один прекрасный момент — спустя неделю, чуть больше — Канесада не выдержал. Подкараулил паренька у столовой и, оттащив подальше, прижал к стенке. Хрупкие запястья в его больших, сильных ладонях мелко дрожали. Они были холодными, как сталь клинка. — Я тебя поймал, — шепчет Изуминоками, сам не в состоянии узнать свой голос, — С какого хера ты меня избегаешь?.. — Больно, — всхлипнув, зажмурился Кунихиро. Тело пробило мелким ознобом, стало страшно. Чего от него хотят? Что делать? Всё это время рядом был Кашуу: поддерживал, помогал в чём-то, а что-то заставлял делать. (Например — выходить из комнаты. А порой так не хотелось…) Но сейчас его рядом не было. И что теперь?.. — Какого хера ты меня избегаешь? — уже громче, более зло повторяет мужчина. Хорикава с трудом сдерживал слёзы, молчал. Не потому, что не хотел говорить — боялся. Канесада и так был зол, а когда человек зол он говорит правду. И Кунихиро боялся услышать, что он его ненавидит, — Молчишь?.. Горячее дыхание полоснуло шею, отчего к щекам прилила кровь. Запястья теперь держала одна ладонь, а вторая стремительно спустилась к талии, потом ниже и остановилась на бедре, крепко сжав оное. Кунихиро вскрикнул, попытался вырваться. Бесполезно. Рот нагло и резко заткнули поцелуем. Стало ещё более страшно. Горячие губы Изуминоками казались пытательным инструментом: горько, больно, обидно. Канесада словно сходил с ума, остервенело кусая губы, с трудом сплетая языки. Кажется, разрывать этот поцелуй ему было в тягость. Однако, пришлось — послышались шаги. Цыкнув, Изуминоками с трудом протащил за собой по коридору упирающегося Кунихиро, который уже не сдерживал рыдания, и зашёл в свою комнату. Хорикава был грубо брошен на футон, а дверь забаррикадирована. — Кане-сан?.. Кане-сан, не надо! Прошу! Одежда была содрана за раз, быстро и грубо. Кунихиро брыкался, пытался вырваться, кричал — всё бестолку. Когда же у него кончились силы, Изуминоками без каких-либо проблем поставил его на четвереньки и вошёл. Без подготовки, без прелюдий. Стало ещё больнее. К боли в груди присоединилась ноющая, режущая боль в бёдрах и пояснице. Внутри, там, куда так остервенело долбился Канесада, что-то лопнуло. — Кане-сан! Пожалуйста, хватит… Мне больно! Умоляю. Крик, смешанный с всхлипами и пошлым хлопаньем, казался последним — голос сел. Кунихиро всерьёз подумал, что лучше бы он умер. Или просто-напросто не появлялся: ни тут, в цитадели, как человек, ни там — в кузне, в виде клинка. Не пришлось бы так страдать. — Ответь, почему… — злобный голос у самого уха кажется чужим. Это не тот родной, любимый голос Кане-сана. Это чужой человек… Ужас. Помогите… Помогите, кто-нибудь! — Кане-сан… — Мужчина остановился. Пальцы, остервенело сжимавшие бёдра парня, ослабли. — Кане-сан, мне страшно… Больно… Пожалуйста… Изуминоками сглатывает вставший поперёк горла ком, и нежно проводит рукой по вздрагивающему тельцу и аккуратно выходит, слыша всхлип облегчения. Хорикава падает, без сил и без воли, словно кукла; продолжает всхлипывать, пытаясь закутаться в одеяло и простыни. — Кунихиро… — Кане-сан, прошу, умоляю, не надо… Не надо больше, хватит… Изуминоками аккуратно переворачивает парня на спину, мягко и ненавязчиво убирает руки от лица, стирает с щёк влажные дорожки. — Я вижу твоё лицо, Кане-сан, — сквозь рыдания, говорит парень, — теперь мне ещё спокойнее… — Почему?.. Канесада не знает, к чему он задал этот вопрос. Толи пытаясь понять то, что хотел; толи отчаянно не понимая почему парень сказал, что ему спокойнее. Стало мерзко от себя самого. Невероятно мерзко и противно. — Я не хотел, чтобы ты меня ненавидел… За навязчивость… — Глупый… Глупый, Кунихиро, какой же ты глупый… — Изуминоками в очередной раз с трудом сглатывает, целует парня в щёку, во вторую; стирает влажные дорожки слёз своей большой, тёплой рукой; гладит его по волосам. Кунихиро прекращает дрожать — только изредка всхлипывает. — Чтобы я тебя возненавидел, этого мало. Это просто невозможно. — Кане-сан, я… — Прости… Прости меня. Хорикава краснеет, отводит взгляд. Когда Канесада наклоняется к нему, чтобы вытереть новые дорожки слёзы, чтобы легко коснуться губами щёк, он крепко-крепко прижимается к тёплой груди, невесомо касаясь дрожащими губами — губ ошеломлённого мужчины. Изуминоками долго не витал в облаках: крепко обнял, прижимая к себе. — Прости. Боги, как я так мог… Прости. — Кане-сан, — нервно-довольно хихикает Кунихиро, запуская пальцы в длинные волосы парня, — я тебя люблю… Их губы вновь соприкасаются. На этот раз более страстно. Покрывая тела друг-друга поцелуями, сливаясь воедино, они оба наконец поняли, что всё произошедшее не имеет значения. Только вот на следующее утро чёрт дёрнул Хорикаву выползти из постели: ноги сводило, поясницу тянуло, бёдра болели. Так нет, ещё надо было пойти сообщить об устаканившихся отношениях Киёмицу. Городок мечей проснулся от громкого злого крика: — Что он сделал? Убью гада!