Чужая и мёртвая

Промозглый ветер подхватил грязный подол ее платья, нитки оборванного края запутались вокруг холодных лодыжек, но вряд ли им удалась остудить ее пыл. Настырная изморось впилась тонкими иглами в бесчувственные губы, резанули льдом по помутневшим глазам. Надежда с оторопью коснулась не бьющегося сердца. День сегодня такой, ночь — такая... Лора ждала ее почти целый год, согреваемая лишь червонным блеском металла, застрявшего между ее рёбер. Суини впился в нее также, врос, проник под кожу, задержался там, выставив за порог огрубевшей душонки всё прочее, не очень важное, казавшееся ей впрочем раньше целым миром. Последние рыжие листья на деревьях всколыхнулись, оторвались и понеслись прочь. Прочь отсюда, дальше, быстрее, за горизонт и во тьму, где глаз не различит, где свобода уже не слово, где она на вкус как брызги солёного моря; куда-то в прошлое, где ветер натянув парусину, волен разбить несущийся на встречу Америке корабль об ее берега. Вот бы это было реальностью. Вот бы он не встречался на ее пути. Ах, если бы она не знала… — Сомневаешься?, — язвительный смешок Нэнси заставил ее вернуться в реальность, — Я думал, ты ждала этого дня. Белые девчонки, — поток густого табачного дыма тонкой сигарки разбился об ее лицо и бесследно исчез, гонимый ветром, — такие белые. Дерьмовое чувство, когда тебе нужен провожатый. Он небрежно ткнул дверь острым носком блестящей черной туфли, едкая ухмылка на таком же черном блестящем лице показала белоснежные зубы. Ананси кивком пригласил Лору внутрь, где внизу почти отвесной лестницы какофония музыки и людских голосов перерастали в оглушающий гвалт. Мун бывала здесь и прежде в компании быстро захмелевшего лепрекона, сюда же она вернётся немногим позже. Терпкий запах гранатового сока — металлический и тяжелый, густой и влажный, на вкус почти как кровь — защекотал в носу и осел в лёгких, переполнив их и сделав невозможным следующий вдох. Тонкий аромат нарциссов — воспоминания о тёплых днях, о чем-то юном, о далёком прошлом, что заставляют появляться бессмысленную улыбку на морщинистых лицах стариков — ворвался роем мотыльков и закружил вокруг мёртвой девушки голубыми вспышками до тех пор, пока из сотни тысяч светящихся точек не остались только две — внимательные аквамариновые глаза хозяйки подземелья. — Мертвая девочка, которая хотела жить, решила спуститься к тёмным водам Стикса? — лукавая улыбка шла Персефоне гораздо больше, чем её мужу, тому мужику с брюшком, смех и разговоры вокруг которого тут же смолкали, стоило ему появиться в толпе зевак, — ты же помнишь главное правило? Мёртвая жена его забыла, тщетно сейчас пытаясь вспомнить, сколько уже она вот так, разинув рот, стоит, вперившись пустым взглядом в пол. Глянец напольного покрытия вдруг мутнеет, тяжелеет, становится глубже, пока от громкого выдоха Лоры по нему робкой дрожью не начинает идти рябь. Так и хочется склониться, коснуться, погрузить тонкие холодные пальцы в неё, и глубже, пока не поймёшь, что это дрожит волнами вода. Она в лодке, качается, неспешно мотаясь из стороны в сторону. И что же это было за правило? Гребанные боги всегда так поступают, хоть бы раз они набрались смелости, чтобы сыграть с людьми по-честному. Колени подогнулись, лодочник ещё раз оттолкнулся багром о дно Стикса. Что это? Липкий страх ползет по лодыжкам, навевая воспоминания, рождая странное чувство дежавю. Словно вспоминаешь свой вчерашний день и проживаешь его по кругу. И что там было? Ты же знала… И вот под ногами почва — далеко не твердая, мягкая субстанция, болотная топь, липкая, вяжущая, увязнешь — не выберешься. А раньше ты справлялась? Вот бы осмотреться… «Главное — не оборачивайся…» Девичий смех звонким эхом пролетел над головой. Кроткие шаги, бесшумные. Ведь разве может тень издать звук? Лора знает, оглянись, и сзади обнаружишь едва различимые очертания Суини, рыжего высокого раздолбая, ведь не только он может все время спасать её. Что же она сделала позже? Его объятия — бесплотный холодок, покрывающий кожу мурашками, в его больших руках утонешь, а после услышишь скрипучий смех и почувствуешь едкий табачный дым, отгоняющих настырных мух. Наверняка, он делал это для себя. — Ты самая тупая мертвячка, Дохлая жена, — две тени не нашли своего отражения в черных водах Стикса. Ей только показалось, или это действительно его рука приятной тяжестью легла ей на плечо, а после скользнула вниз, обхватив широкой лапой её маленькую ладонь — зато благодаря тебе, Харон теперь самый удачливый загробный мудак, жаль разговоры по душам не его тема.