Не увидимся

Включённый фоном телевизор в гостиной, бессмысленная игра в телефоне, от которой невозможно оторваться, и мурчание кота под боком. А потом звук как сквозь толщу воды, треснувший из-за столкновения с полом экран телефона и собственные трясущиеся руки. — …оказался известный фигурист Отабек Алтын… Юра дёргается, слыша знакомое имя, пялится в телевизор, машет головой и пытается припомнить, что ведущая говорила до этого. Кажется… «Ужасная авария». «Два автомобиля и мотоцикл». — Один из водителей доставлен в больницу с травмами средней тяжести. Мотоциклист скончался на месте, — ровно звучит голос женщины на фоне кадров с места происшествия. Юра смотрит в экран непонимающе, усмехается истерически и говорит громко: — Хреновый прикол. Потому что чем громче, тем увереннее, да? Он поднимает телефон, не замечая разбитое стекло, набирает знакомый номер вручную, потому что так реальнее, чем просто нажать на иконку контакта… А руки дрожат. Юра привык и к длинным гудкам, и к долгому ожиданию, и к тому, что приходится звонить по три раза, — по шесть, если Бека в пути, — чтобы Отабек услышал наконец свой телефон. Но в трубке раздаётся «Набранный вами абонент временно недоступен». Временно? — Понятное дело временно, — уже чуть тише. Но он звонит снова и снова, а механический голос менять пластинку не собирается. В сети Отабек не появлялся со вчерашнего дня. Юра посылает панику надолго и поглубже, а сам лезет в интернет, чтобы увериться — это ошибка. Неправда. Другой человек там. Не его Отабек. С его Отабеком ведь ничего не могло случиться, правда? Несчастья всегда случаются в новостях, не в жизни. На фотографиях, которые выдаёт новостной сайт — жуткое железное месиво. И… что это? Кровь? Юра подавляет приступ тошноты, но глаз не отводит. Мало ли чей байк зажат там меж двух машин. Мало ли вокруг кого столпились люди. Мало ли у кого шлем для пассажира, валяющийся неподалёку, имеет леопардовую расцветку. Юра оглядывается беспомощно, а рядом никого. — Это неправда, — обязательно шёпотом. — Ладно, деда, лечись, мне пора, — говорит в трубку Юра, выглядывая в окно. — Опять на мотоцикле поедешь? — дедушка тяжело вздыхает. — Не переживай, деда, я же с Отабеком! Он надёжный! — Надёжный, не надёжный — всё равно опасно. — Не с Бекой! Он отлично водит! Юра пропускает тренировку. Яков звонит, но Юра отключает телефон. А через полчаса в дверь уже кто-то трезвонит, долбится, грозя выбить эту дверь к чертям собачьим. Юра не выдерживает минуте на десятой, вылезает из-под одеяла и, не отрывая ног от пола, шаркает в прихожую. — Какого х… — начинает он, не глядя на гостя, и сразу же попадает в крепкие объятья. — Ты в порядке, слава Богу, — говорит Виктор, прижимаясь щекой к его макушке. — Витя, блять… — устало вздыхает Юра, вырываясь слабо. — Отпусти. Почему я должен быть не в порядке? Виктор и не держит. Понимает, наверное. Хотя, что он может понимать? Юра и сам никак не поймёт эту затянувшуюся шутку. — Держись крепче, — командует Отабек, оборачиваясь. — Куда крепче-то? Я и так в тебя вжался, по нашим дорогам обкончаться можно. Поехали уже, опоздаем! — торопит Юра. — Я не хочу, чтобы ты упал, — спокойно говорит парень, трогаясь с места. А Юра всё же сильнее обхватывает его руками и не пытается скрыть улыбку — всё равно же не увидит. Виктор с морщинками на лбу, состраданием в глазах и тихими словами, которые Юра даже не слушает, наглейшим образом сидит за столом на чужой кухне. — Юра, ты не один… — говорит Виктор, пытаясь коснуться его плеча. — Конечно, я не один, ты же припёрся, — фыркает он, отдёргивая руку. — Юра, — осторожно, будто боится спугнуть новорождённого котёнка. — Отабек… — Заткнись! И всё взрывается. Вскакивает, слыша его имя, а перед глазами те фотографии. И хочется швырнуть и так разбитый телефон в стенку, и Виктора в окно выбросить, чтобы не смел так легко произносить это, и даже вдыхать становится мерзко — воздух горький, оседает болью под рёбрами, царапает противно изнутри. — Заткнись! — кричит он. — Это неправда! Неправда! — Юрочка… — Виктор вздыхает, подходит ближе, а у Юры нет сил сопротивляться. — Приедешь ко мне в Алматы летом? — Отабек улыбается, и Юра чуть ли не пищит от восторга, как девочка-фанатка. — Серьёзно? — переспрашивает весело. — С предками будешь знакомить? — А ты хочешь? — к улыбке добавляется поднятая правая бровь, и Юра едва сдерживает себя от того, чтобы закричать «К чёрту кино, поехали ко мне!». — И как ты меня представишь? Как «друга»? — усмехается и, пользуясь пустотой вечерней улицы, на несколько секунд сжимает его ладонь. — Разве мы не друзья? — Отабек как-то наигранно серьёзен и смотрит теперь не на Юру, а вперёд. — Друзья… — фыркает он. – Друзья не занима… Закончить он не успевает. Отабек тоже пользуется отсутствием людей вокруг, чтобы наклониться, — совсем немного, Юра ведь подрос, — провести рукой по светлым волосам и быстро прижаться своими губами к Юриным, лишив того и дара речи, и способности дышать. — И вот так друзья тоже не делают, — констатирует Юра, когда приходит в себя. — Витя, свали, я тебя очень прошу, — Юра скулит, и это совсем не похоже на котёнка — скорее на раненого пса. Они сидят на полу, и Виктор прижимает Юру к себе как какого-то плюшевого медвежонка. Отабеку часто дарили медвежат. Юра обещал себе не плакать и действительно не плакал, когда только переехал в Петербург. Он не плакал, когда падал, когда было больно, когда проигрывал. Но он плакал, когда умерла мама. — Витя, — едва слышно. — Он не умер. Он ведь не умер, правда? — а глаза уже блестят. — Скажи, что всё в порядке! Виктор! Скажи, что он жив! Скажи, что это блядский розыгрыш! Витя! — срывается на крик, колотит кулаками по чужой груди, слёзы наружу не пускает. А они жгут, рвутся изнутри с криком, с болью, как будто из самого сердца, как будто разрывают ткани на своём пути. Виктор смотрит с такой печалью, терпит и крики, и удары, и не уходит, не уходит почему-то. — Кто споил ребёнка? — спрашивает Отабек, на полном серьёзе называя Юру ребёнком. — Не уследили, — подвыпивший Виктор смущённо разводит руками, мол, ну что теперь поделать-то? Это же банкет, а они уже по традиции без происшествий не обходятся. — Отвезёшь его в отель? Отабек кивает, пытаясь взять Юру под руку, но тот падает на друга, заставляя обнять за талию, чтобы не уронить. — Бе-е-ека-а-а-а, — тянет Юра, глядя на него снизу-вверх, — ты всегда будешь со мной? И вечно невозмутимый казахский герой смотрит удивлённо, краснеет так мило и еле сдерживает улыбку — раскрасневшийся Юра с пьяными блестящими глазами выглядит до невозможного трогательно. — Будешь моим… — запинается. – Другом? — морщится. – Парнем? — хмурится. – Ой, да нахер, просто моим? Будешь со мной всегда или нет? — бубнит, утыкаясь носом куда-то между ключиц Отабека. А тот подтягивает его повыше, закидывает руку себе на шею, тащит в сторону выхода, коротко прощается с присутствующими, а потом шепчет на ухо: «Буду». Не будет. Никогда больше не будет. Юра просыпается с мокрыми ресницами и слышит голоса в своей квартире. — Он же не Джульетта, он не натворит глупостей, — уверяет кто-то, голосом напоминающий Милу. — Ему семнадцать, и он влюблён, — возражает явно Виктор. А Юра смеётся над глупостью старших глубоко внутри. Снаружи он всё так же смотрит в потолок, лёжа в постели. Он не влюблён. Он любил. — Если не хочешь за ним присмотреть, я останусь, только передай Якову… — вздыхает Витя. — Не говори ерунды. Ты здесь третий день и не похоже, что спал. — Квартира на девятом этаже, здесь три окна, много режущих предметов и ещё больше таблеток. Как я мог спать? Юра хочет рассмеяться ему в лицо, потом наорать за то, что его считают каким-то грёбанным суицидником, а после выставить этих двоих за дверь. Но не получается даже выйти из комнаты — взгляд падает на толстовку, висящую на спинке стула. — Мне пора, — он буквально отрывает Юру от себя и своей шеи. — Не хочу, чтобы ты уезжал, — капризно заявляет парень. — В следующий раз ты ко мне приедешь, — улыбается Отабек. — Не-а, всё равно ты приедешь сюда, — Юра стоит, облокотившись о стену, и смотрит, как тот обувается. — Я стырил твою толстовку, по-любому вернёшься. Не вернётся. Воспоминания наваливаются каменными глыбами, сгибают спину, заставляют упасть беспомощно на колени, сжимая в руках кусок ткани. А осознание уже пришло, просто его не видно за обвалами, не слышно за этими воплями, звучащими его именем в душе. Докапываться до него Юра не хочет, только всё больше и больше утрамбовывает эту стену, восстанавливая в памяти всё, до мельчайших деталей. Отабек, может, и не силён в балете, но танцует он отлично. Даже когда идея «Давай сходим в клуб и потанцуем под что-нибудь крутое» превращается в покачивание в обнимку под что-то плавное посреди гостиной Юры в полумраке. Особенно когда Отабек кладёт ладони на его поясницу. А Юра заводит руку за спину и опускает их ниже. — Юра, — мягко говорит Бека, так же мягко отстраняясь. — Чего? Ты же знаешь, мне уже есть шестнадцать! — возмущается Юра. — Тебе ещё шестнадцать… — вздыхает и смотрит ласково. — Ой, а ты дофига взрослый, давай, кончай ломаться, — он хмурится, но щёки всё равно смущённо розовеют. — Тебе что, каждый день предлагают, я не понимаю? Ему предлагали. Девушкам загадочный брутальный парень нравился ничуть не меньше, чем милый хрупкий Юра. Краем сознания Юра помнит, что у Отабека много приятелей в разных странах. Интересно, знают ли они? Чувствуют ли стеклянные крошки в горле, не дающие сделать вдох без адской боли? Чувствуют ли, как, помня его прикосновения, горит каждая клеточка тела? Хотят ли ударить себя в грудь с такой силой, чтобы заставить сердце прекратить биться так прерывисто, так мучительно громко и так отчаянно, будто хочет вырваться и полететь вслед за тем, кого так любит? Юра хмыкает — вряд ли. Да, у Отабека было много приятелей из «плохих парней». А у Юры кроме Отабека не было никого. — Юра, ты такой грубиян, — обижено говорит Никифоров, которого только что осведомили, каким представителем семейства моральных меньшинств он является. — Ибо нехуй, — подводит итог Юра, сбрасывая вызов. — Я и не знал, что ты так выражаешься, — посмеивается лежащий рядом Отабек. — Ты не даёшь мне повода. С тобой я не злюсь, Бека, — отвечает, закидывая ногу ему на бедро. — И как же тебя разозлить? — интересуется он. — Ну я не знаю… родиться Кацудоном? — хмыкает Юра. — Сосаться с Кацудоном на глазах у изумлённой публики? Или вот, звонить мне в двенадцать ночи, спрашивать, как мы добрались домой и чем занимаемся, приговаривая, что вы с Кацудоном за меня волнуетесь? — Я думал, тебе нравится кацудон, — говорит Отабек, имея в виду явно не Юри. — Это самое обидное, — прикрывает глаза, вспоминая тот божественный вкус. Мила с Витей синхронно замолкают, когда Юра выходит в гостиную. — О, Юрочка проснулся, — нарочито расслабленно улыбается девушка. — Как дела? — Заебись, — почти спокойно отвечает он. — А теперь идите оба, пожалуйста, нахуй. У Юры в сердце — стихийное бедствие. Там волны отчаяния накатывают так, что океаны выходят из берегов. Там торнадо кружится, заключая в свои уничтожающие объятья всё, что вызывало такие сильные чувства. Там заключён и потоп, и ураган, и лавины, и, если дать этому вырваться наружу — Юра не уверен, что выдержит. У Вити в глазах не шторм, но сильное волнение. У Милы на лице штиль. — Я просил тебя уйти?! Просил?! — гавкает Юра. — Забирай эту бабу и катитесь отсюда! Иначе я не себя — я вас убью! Не слушают. Не уходят. Думают, он не справится. Но Отабек говорил, что у него глаза солдата. Отабек всегда в него верил! И ушёл. Оставил его одного среди этих придурков. Юра хлопает дверью, закрывается в комнате. Чувствует, что и океаны высохли, и ветра рассеялись, и лавины все куда-то делись. На протесты сил не остаётся больше. — Это правда, — говорит в пустоту. Осознание подходит вплотную, берёт за руки и заглядывает в глаза. Касается рёбер, остужает кровь. Гладит ласково по волосам, словно сочувствуя. На самом деле усмехается, нашёптывая на ухо правду во всей её неприглядности. Его больше нет. Не будет больше ни дней, ни ночей. Игр в приставку по вечерам и утреннего кофе в постель — господи, Бека, ты что, поддался розовым соплям Вити и его котлетки? Не будет ни кино, ни кафе, ни крыш. Встреч украдкой во время соревнований где-нибудь в Канаде или Барселоне, поцелуев в раздевалке. Виктор больше не застукает их. Отабек не прилетит на выходные, не будет звать настойчиво в Алматы. И не прокатит на высокой скорости — так, что крышу срывает, волосы в разные стороны, сердце рвётся на свободу. Юра вообще не уверен, что когда-либо приблизится к мотоциклу снова. А Отабек бы приблизился. Если бы только выжил, только бы встал на ноги — вернулся бы. И в спорт, и на байк. Потому что он по-другому не мог. Он страстно любил и лёд, и пыль дорог, а ещё музыку. Любил, когда ветер шумит в ушах, и басы пробирают до костей. Когда дух захватывает. Он умел жить, и Юра восхищался этим. Нет, он до сих пор восхищается. Всегда будет. — А в Казахстан я так и не съездил, — монотонно констатирует факт.

***

— Как он? — тихо спрашивает Юри, проходя вглубь квартиры. — Не говорит со мной, — устало вздыхает Виктор. — Почти не ест. Сколько уже? Две недели? Больше? Думал позвонить его дедушке, но решил не волновать старика лишний раз. За Юру боятся все. Никто не знает, какое состояние опаснее — та злость, которая поддерживала в нём жизнь, или эта апатия, делающая его безвредным для окружающих, но самым опасным врагом для самого себя. Поэтому и караулят по очереди. А он не реагирует никак и не выпускает чёрную толстовку из рук. В день своего совершеннолетия Юра был ещё мрачнее. Общими усилиями его кое-как уговорили ответить дедушке и принять поздравления. Только ради деда и взял себя в руки. А потом молчал весь день, не обращая внимания на всех коллег, пришедших то ли навестить, то ли поздравить. — Почему я раньше тех коробок не замечал? — Юри кивает в сторону нескольких коробок разных размеров, аккуратно стоящих в углу гостиной. — Они здесь давно, — Витя пожимает плечами. — Интересно, что в них… — Вещи Отабека, — хрипло говорит Юра. Пара вздрагивает и оборачивается. Собственная футболка на Юре висит мешком, а глаза не сияют привычным азартом — потухли. — Мы собирались съехаться, когда мне исполнится восемнадцать. Он отправлял вещи понемногу, — поясняет, видя недоумение на лицах. — Я его уговорил. Он ехал договариваться о перевозке мотоцикла сюда. — То есть… — уточняет Виктор. — Да. Именно в тот момент. Он ехал, потому что я его убедил. И слёзы больше не отвергает, и пускает отчаяние обратно в душу, и чувствует снова. Лучше чувствовать боль, чем вообще ничего? Сам подходит к Виктору, сам тыкается лицом тому в грудь и плачет. Плачет наконец-то. А Витя обнимает его как сына, позволяет пачкать слезами свою рубашку и выпускать чувства на волю. — Ты же можешь тренироваться здесь, а выступать за Казахстан? — уговаривает Юра. — Могу, но… — с сомнением отвечает Отабек, поглаживая кота, сидящего на его коленях. — Ты ведь сам говорил, что хотел бы жить здесь. Так что никаких «но». Переезжай ко мне, — улыбается, локтем опирается на спинку дивана и подпирает щёку кулаком. — Юра… — вздыхает, собираясь перечислить все причины, по которым они не могут так просто съехаться. — Семнадцать лет уже Юра, — фыркает он. — Два из которых «Юрио», всё эта сраная Япония. А потом смотрит в глаза и спрашивает: — Ты не хочешь жить со мной? — Хочу, — отвечает Отабек слишком быстро. — Ну вот и всё. Витя и его Кацудон же живут и ничего, нормально. А мы же круче их, да, Бека? — подмигивает, смеётся и тянется за поцелуем. Но его жизнь оборвалась — всего лишь в двадцать лет. И никаких больше «я люблю тебя», никаких «будем жить вместе», никаких планов на будущее. Юра в миллионный раз перечитывает: Вы: Так ты насовсем? Отабек: Да, всё собрано. Я же обещал — в твой день рождения. Вы: Ты офигенный!!! Отабек: Уверен, что хочешь жить со мной? Вы: Ты дурак? Отабек: Нет? Вы: Я не разбираю твои вещи, чтоб ты знал. Вместе это сделаем. Отабек: Хорошо. А последнее сообщение в переписке — «Увидимся в пятницу, Юра». — Не увидимся, — обязательно шёпотом.