В следующей жизни

      …Он шёл за мной по пятам, заставляя вжиматься в выбоины в стенах и всякий раз искать спасительный выход за следующим поворотом. Лампы, нависшие надо мной под потолком, тускло освещали каждый вагон, оголяя лишь однообразные постельные койки, крепящие их металлические цепи и кое-где ещё не до конца разложившиеся ошмётки кабанэ. Я уставал от приторного, тошнотворного запаха, царившего везде, где побывали эти монстры. Пустующие вагоны снаружи, наверное, были изуродованы ещё больше. «Стальная крепость», казалось, стала их штаб-квартирой.       Я вбежал в один хорошо знакомый мне прежде вагон, в котором мы с Мумей отсиживались, чтобы лишний раз не наводить страх на выживших и сбежавших в панике жителей уже мёртвой станции Араганэ. Помню, как в том углу, в котором сейчас лежит что-то, отдалённо напоминающее человеческое тело, девочка-садистка пыталась учить меня противостоять мертвецам. Вся тренировка членилась на несколько этапов, в каждый из которых она вкладывала особое усердие для того, чтобы окончательно выбить из меня почки и веру в лучшее. Где-то здесь я исповедовался перед ней, и она, в свою очередь, поведала мне историю своего не слишком счастливого детства. Тогда-то я и узнал о нём, о её «братике». Он был для меня с самого начала символом чего-то очень плохого. Его цинизм и холодный расчёт поразили меня ещё здесь, в этом вагоне. Тогда я не знал, каким может быть отчаявшийся, потерявший веру в людей человек… Нет, не человек. С ним тоже было что-то не так. Я чувствовал это. Знал. И тут я надеялся от него спрятаться.       Мой нюх не подвёл, и я тотчас прикрыл чуть скрипнувшую несмазанными уже многие месяцы петлями дверь в надежде избежать столкновения с Бибой. В другой раз я, может быть, вступил в бой, но почему-то был уверен, что благоприятного момента не было и никогда не будет. Я поклялся себе никогда не убегать и не прятаться, но сейчас жесточайшим образом нарушаю данную мною самому себе клятву. Я опять бегу, только сейчас понимаю, что бегу по своей воле, осознавая всю иронию ситуации. В тот раз, убегая от ответственности, я скрывался за десятками шагов, за расстоянием, отделявшим меня от моей дорогой, ещё не ставшей кабанэ, но уже заражённой сестрички. Теперь меня отделяют крепкие двери из высокопрочной стали, которые послужили когда-то хорошей защитой. Я понимал, что в какой-то момент всё равно окажусь с ним на расстоянии взмаха укреплённого ярко светящимися оранжевым в красноту частями железной оболочки сердца кабанэ меча, но болезненно оттягивал этот момент. Он наступит, но позже.       А Биба оказался прав: людской слабости стоит бояться больше всего, а ведь именно страх делает нас слабыми, уязвимыми даже к собственным мыслям. И то, что слабые действительно должны умереть, не лишено особого, какого-то даже зловещего смысла. Жаль, что я понял это так поздно, когда уже всё окончательно решилось не в мою пользу. Мумей, ставшая сердцем «чёрного дыма», теперь погибнет от руки всегда недолюбливавшего её Курусу, а сам самурай падёт от руки какой-нибудь Хороби, так же отверженно отстаивающей интересы своего господина. Но господина ли? Кем был Биба для этой шайки, называющей себя «Освободителями»? Не больше, чем главарём, которого они тоже могли предать в любой момент. Все люди такие. Теперь я это понял.       Забившись в угол, я стал настраивать своё оружие, проверяя показатели. Похоже, выхода нет. Я должен буду убить Бибу. Прямо тут. Правда, хочу ли я этого? Нет. Я уверен, что сын Сёгуна имел право на отмщение. Не на такое жестокое и не в таких масштабах, но всё же. Люди, конечно, не заслужили полного уничтожения, да и сам Биба вряд ли имел право на это, но это стало его целью. Пусть не такой благородной, но целью.       Давление в норме. Я до сих пор уверен, что каждый имеет право на жизнь, пусть даже никчёмную и совершенно бессмысленную. Слабаки, как окрестила их Мумей, и все те, кто не смог избежать ужаса быть укушенным кабанэ, тем не менее имеют право на ещё один шанс. И неважно, будет ли он использован более удачно чем тот, предыдущий, или же станет последней каплей. Однако никто, включая самого Создателя, не станет давать второй шанс тем, кто уже выжал из своей жизни всё, что было можно. Сражаясь, мы исчерпываем свой лимит жизненной энергии, необходимой для продолжения существования. И многое теряем в итоге.       Клапаны исправны. Я сам потерял очень многое в этой борьбе с кабанэ. Мне казалось, что, отправляя мертвецом одного за другим на тот свет, я смогу окупить свою ошибку. Казалось, что теперь эта борьба закалила меня, и я стал сильнее как в физическом, так и в душевном плане. Казалось, что я стану самим собой, как только почувствую, что окончательно избавился от груза душивших меня воспоминаний. Но как всё повернулось? Я снова бегу от ответственности, стараясь оправдать перед самим собой этот факт тем, что загнанный в угол зверь втрое сильнее, нежели чем развернувшийся ко врагу на открытой территории.       Воздуха хватит на один выстрел… Наплевать. Мне нужен только один выстрел, чтобы покончить с этим раз и навсегда. Главное — рассчитать траекторию попадания и как можно ближе подойти ко врагу во избежание промаха. Во избежание… Что будет, если я потрачу заряд впустую? И впрямь, сможет ли Биба Аматори, главарь «Освободителей», уничтожить меня? Конечно сможет, в этом даже сомневаться не приходится. Я видел, с каким хладнокровием он наблюдал предсмертные агонии своего старого знакомого, провинившегося в чём-то перед ним. Кажется, он даже улыбнулся, Не удивительно, что Мумей, несмотря на свой юный возраст, дала бы фору самым искусным бойцам, которые, подобно Курусу, сейчас тоже где-то сражаются за освобождение своих семей от гнёта кабанэ. А всё напрасно. Эх.       Я убрал вечно выскакивающую на глаза непослушную чёлку и поправил то и дело съезжавшие на кончик носа окончательно поломанные очки. Сейчас они причиняют больше неудобств, чем являются помощниками моим опухшим от недосыпа и усталости глазам хоть что-то разглядеть в этих механизмах. Несомненно, я могу сделать всё на ощупь и по памяти, если б меня не стало трясти как в лихорадке и мотать из стороны в сторону. Я прислонился к ближайшей, образующей спасительный для меня угол, стене и на несколько секунд опустил руки и закрыл глаза. В темноте перед глазами была только темнота и рыжие полосы. Я почувствовал голод и потянулся ко фляге с кровью, постоянно находившейся при мне, приколотой очень прочной булавой, подаренной мною госпожой Аямэ, к поясу, но резкий скрип заставил меня отдёрнуть руку.       Я услышал мерные, тихие шаги, и дверь скрипнула ещё раз. Заскрежетала задвижка, и я почувствовал, как начинаю судорожно ловить ртом воздух. Я совершенно забыл и о необходимости срочного принятия пищи, и об одном лишь заряде. Сейчас я видел перед собой ту возможность совершить подвиг, исправить все совершённые мною ошибки и покончить с конкретно одним человеком, считая его причиной всех (ну, или почти всех) моих бед, — Бибой.       Шаги становились всё чётче и ближе, и, когда я наконец соизволил выйти из укрытия с оружием наготове, Биба был уже в нескольких метрах от меня. Сперва я опешил, наблюдая его потрепанный вид: растрёпанные, заляпанные в крови волосы, изодранный прямо на нём в клочья плащ, еле-еле прикрывавший тёмную материю какой-то ещё водолазки, которая, в свою очередь, открывала взору его аристократически бледную кожу, под которой, перекатывались упругие, наработанные годами тренировок, мышцы и невероятно злобный, как будто пронизывающий меня насквозь взгляд, что не заметил странного свечения, исходящего откуда-то из-под плаща. Сын Сёгуна, вероятно, проследил за моим взглядом и немного отодвинул это жалкое подобие плаща, висевшее на нём, как мешок, в сторону. И сомнений не осталось: Биба Аматори тоже был кабанери. Этого и стоило ожидать, глядя, как он бросается в самую гущу сражений с кабанэ, разбрасывая их, как кошек, по сторонам. Что ж, это даже лучше. Кабанери против кабанери. Какая удача.       Пока я в напряжении разглядывал стоящего напротив меня розоволосого парня, тот уже успел изрядно понервничать и сам, первый, сделал ко мне шаг. Я отпрянул, позабыв о своей гордости, но тотчас вернулся на место, сжав в руках свой «пронзающий ствол». Ручка моего оружия впилась мне в ладонь и я почувствовал несильный жар в этом месте. Мне начало казаться, что, возможно, не смогу дотянуть до момента битвы и мой голод сам прикончит меня. Однако, выбора не было. — Икома… Ты… — прошипел Биба, сверкнув глазами. Я видел, что он по-настоящему вышел из себя, и его теперешнее состояние даже рядом не стояло с его раздраженно-обозленным видом собственного превосходства, которое он весьма небезуспешно хотел внушить своим подчинённым. Хотя, я всегда знал, что его холодное спокойствие всегда было напущенным, ложным. Наигранным, если можно так выразиться. — Биба… — на моем лице отразилась вся та ненависть, которую я копил все то время, что я наблюдал за ним, делая свои выводы. Пусть меня обвинят в предвзятости, но я нисколько не сомневался в том, что Аматори слишком добродетелен для того, чтобы оказаться таким в итоге. Я не очень хорошо был знаком с его историей, но примерно представляю, насколько нужно быть злопамятным и мстительным, чтобы десять лет выносить план мести своему собственному отцу. Да, согласен, что на фоне власти у старика могла поехать крыша, к тому же многие правители весьма пренебрежительно относятся к своим потомкам ввиду различных обстоятельств, но…       Я не смог закончить своих рассуждений, очнувшись от резкого звука скрежета вытащенной из ножен катаны. Я мгновенно принял боевую позу, подняв свое оружие на уровень груди, но так и не успел им воспользоваться. Биба без всяких предисловий с силой воткнул в моё тело свою катану, которая, пройдя где-то сквозь плоть, рядом с сердцем, вероятно задела какой-то другой орган, потому что в следующую секунду я ощутил невыносимую боль, проходящую через все нервные окончания, отзываясь скоростным пульсом в каждом из них. Единственное, о чем я успел подумать, было то, что Биба никогда не внушал мне страх, чего не могу сказать о нем. Даже сейчас, глядя в глаза умирающему от его рук врагу, он не мог не сдержать странную дрожь то ли из-за напряжения мускулов, то ли из-за всей странности ситуации. По его красивому, с аристократическими чертами лицу пробежала капля пота и, заметив её, мне как будто прибавилось сил. Собрав последнее мужество и напрягая все мышцы руки, я поднял оружие, чтобы даже ценой своей жизни оборвать существование своего противника. Приложив Пронзатель к его груди, я хотел было что-то сказать перед тем, как выстрел огласит округу и даст сигнал о конце жизни Бибы Аматори, но так и не смог. Еле-еле соображая, я решил любой ценой нажать курок.       Решив, что все уже кончено, я в последний раз взглянул на своего противника. На его лице не отражалось ничего, кроме полного безразличия к моим действиям. Ни один мускул не дрогнул, когда я приложил ствол к груди и нащупал твердое, обернутое железом сердце. Он с таким же отрешенным видом глядел на меня еще с пару секунд, а потом я почувствовал напряжение. Его руки пару раз провернули меч, который в этот раз угодил точно в сердце, и внутри меня что-то оборвалось. Я опустил руки, мысли сразу угасли. Я начал терять зрение, и звуки, доносившиеся извне, стали для меня едва различимыми на фоне оглушительного звона в ушах. Я испуганно взглянул на своего врага. Биба, все так же сохраняя полное безразличие, наклонился ко мне: — Прежде, чем лезть не в свои дела, ты должен подумать, а нужно ли это тебе. Ты погиб от руки того, кто хотел очистить мир от слабых, не имеющих возможности выжить. Меня очень печалит тот факт, что ты этого так и не понял… — сказав это тихим, спокойным голосом, который, несмотря на оглушительный шум в ушах, был четким и хорошо различимым, он взглянул мне в глаза.       Я никогда еще не видел Бибу настолько близко. Его глаза медового цвета пылали, излучая яркий свет, ставший единственным ярким пятном на моей уже практически отмершей сетчатке. Думать я уже не мог и начал проваливаться в бездну, теряя такую необходимую сейчас связь с реальностью. Я перестал чувствовать боль и некоторое время спустя начал позорное падение, должное ознаменовать мою смерть и победу противника. Зрение пропало совсем, и я ничего не ощущал, только какую-то теплоту на губах, которая перебивалась чувством разочарования. Я не смог спасти Мумей, не смог вернуть к жизни станции, не смог уничтожить кабанэ, не смог окупить вину перед сестрой, не смог…       Но это уже не так важно. Может быть, в другой жизни все будет по-другому. Тише, спокойнее. Там не будет слабых, не будет никого, кого можно поставить на колени перед другими. Мир без кабанэ. И без таких, как Биба. Там не будет мести, разочарования, унижения. Там будет Мумей и сестрёнка. Там будет всё. В следующей жизни…