сухая вода

«мои друзья ебанутые» гласит появившаяся надпись на предплечье, как только Донхёк протягивает преподавателю выполненный реферат. Мужчина, сидящий напротив него в своём старом и блёклом костюме, с очками в толстой оправе и родинкой на щеке, скашивает взгляд на его руку, и Донхёк правда старается сдержать в себе все те маты, которые вертятся в голове. Потому что, конечно, этого старикашку больше заинтересовала довольно сильно выделяющаяся надпись, явно сделанная шариковой ручкой, нежели этот чёртов реферат, над которым он старался практически две недели. — Простите, — смущённо чертыхается Донхёк и прикрывает надпись на всё ещё протянутой руке с папкой ладонью другой. Как только он это делает, выше, буквально в трёх сантиметрах, появляется следующая: «они написали всякую хуету на моём лице с утра». Затем: «ну, ты, наверное, заметил». О да, он заметил. Заметил сразу же, как только поднялся утром в университет и посмотрел на своё отражение в зеркале. Различные заметки с далеко не радужными словами украшали его щёки, нос, подбородок; на переносице было нарисовано неаккуратное сердечко, а на лбу красовалось «до пизды крутой» (долго думал, стирать или оставить). Конечно же, он, блять, заметил. Преподаватель с нескрываемым интересом всматривается в новые слова на теле ученика, а Донхёк впервые за этот день жалеет, что надел футболку, а не свитер, как это делает обычно. Он старается закрыть и эти писульки, что не увенчается успехом, поэтому просто заводит исписанную руку за спину и продолжает ждать, когда же уже у него примут работу и отпустят восвояси. Но судьба к нему явно не благосклонна. «ты прости за это, в общем» расцветает на другой руке. Если бы он мог, он бы сейчас сказал, что да, друзья этого чувака действительно ебанутые и он даже прощает их, а ещё бы пожаловался на то, что ему попался слишком любопытный препод, который уже две минуты никак не хочет замечать у себя прямо перед носом папку с рефератом. Когда же тот наконец отрывается от рассматривания чужих частей тела, он хмыкает с понимающей усмешкой на тонких губах и забирает папку, разрешая Донхёку идти. Донхёк смазано ещё раз извиняется, кланяется и, поправив сумку через плечо, спешит покинуть душный кабинет. Если честно, то соулмейт попался ему на редкость болтливый и странный какой-то (про друзей его вообще стоит молчать). Пишет каждый день ему всякую фигню, начиная с пробуждения приветствием «доброе утро» и заканчивая пожеланием «добрых снов» в тот момент, когда Донхёк тянется рукой к ночнику, чтобы выключить его. Сегодня утром не было привычного приветствия, видимо, соулмейт оттирал все художества своих товарищей, и эти три надписи были первыми за день. Донхёк, в принципе, привык к тому, что уже два года на его теле в любой момент могут появиться какие-нибудь послания от родственной души. Тот мог писать о чём угодно: о съеденной еде, о малом количестве баллов по контрольным в университете, о выходках своих «бро» и ещё о куче вещей, о которых Ли предпочёл бы не знать. — Смыл? — интересуется из ниоткуда повисший на нём Донён, обнимая за шею и внимательно рассматривая идеально чистое лицо с темноватой кожей. — Сегодня не пришлось. Похоже, сам смыл, — устало отвечает Донхёк и не предпринимает никаких попыток убрать с себя конечности знакомого. В конце концов, Донён сам отстаёт от него, не найдя никаких надписей или рисунков, теперь просто молча следуя по уже тихим и пустым коридорам университета за Донхёком. — Слушай, ты б ему уже ответил, а? Человек два года тебе пишет, а ответа не получает. Хреново, наверное, себя из-за этого чувствует, — нарушает Ким тишину, когда они подходят к уборной. — Раз хреново, то пусть сам перестанет писать, — парирует Донхёк, даже не глядя на друга, и проходит тихой походкой к раковине, расстёгивая сумку и начиная копаться в ней. Донён за спиной тихо вздыхает и подходит ближе, протягивая пачку влажных салфеток. Он давно заметил сегодняшние записи. — А может, и не хреново. Я просто предположил, — пожимает он плечами. На это Хэчан ничего не говорит, молча принимая салфетки и доставая одну, остальную пачку отдавая парню. Он аккуратно трёт кожу, стирая чернила, но недостаточно хорошо, так как слова всё ещё можно прочесть. Донхёк смотрит на кран, с которого медленно капает вода, и сглатывает тугой комок, вставший поперёк горла. По позвоночнику прокатывается неприятная волна из мурашек, и кожа в районе посланий соулмейта начинает сжечь сильнее. Конечно, он мог написать ответ этому неизвестному парню, с которым у него единение душ и всякая там романтическая фигня, о которой пишут в книгах, но не видит в этом смысла. А зачем? Чтобы встретиться с ним, полюбить друг друга с первого взгляда и всю оставшуюся жизнь провести рядом? Нет, он на такое не подписывался. Не верит он во все эти «долго и счастливо», а также в то, что с соулмейтом ему будет лучше всего, что жизнь станет куда лучше. Не станет. Вся его жизнь обречена на статус «ну такое» ещё с тех пор, как Донхёку исполнилось четырнадцать. В тот год ему поставили диагноз: аквагенная крапивница. Если просто, то аллергия на воду. Вот так вот над ним посмеялась шутница-судьба, оторвав его от мечты и полноценной жизни. Мысли о карьере пловца пришлось выкинуть, как и вдохновенные разговоры с матерью о связи соулмейтов. Это всё ни к чему. Он не достоин своего соулмейта, ведь тот явно не подозревает об отклонении человека, которому пишет каждый день. Тот наверняка мечтает о какой-нибудь красивой девушке, на бледной коже которой вот уже два года появляются его послания. Наверное, думает о том, как он будет принимать вместе с ней ванну, как будет целовать позже нежную кожу на плечах и груди, как однажды они плюнут на все проблемы и поедут на море. Донхёку не место в этих мечтах. Потому что, во-первых, он не девушка от слова «никак», а во-вторых, он даже не сможет поцеловать своего соулмейта под дождём, как мечтал много лет назад, потому что его кожа расцветёт уродливыми красными цветами, похожими на ожоги, как случается каждый раз, когда он больше трёх минут контактирует с водой. Донхёк сжимает пухлые губы, покусывая нижнюю, и наконец отводит взгляд от капли, медленно скатывающейся по зеркалу перед ним. Эти мысли выматывают его довольно сильно, поэтому, попрощавшись с Донёном и в очередной раз поблагодарив его за салфетки, парень покидает университет, быстрым шагом направляясь в сторону своей квартиры. Придя домой, Донхёк замечает, что сегодняшние три надписи полностью исчезли с его тела, что означает, что его соулмейт наконец нашёл время для того, чтобы смыть с самого себя свои же творения. Он немного улыбается, когда думает о том, что, возможно, этот парень точно также как и он сейчас пришёл из универа домой и быстро направился в ванную комнату, чтобы надписи не доставляли родственной душе много проблем. Хоть Донхёк и постоянно бурчит насчёт того, что его тело не полотно для всяких там глупостей, но глубоко в душе ему приятно то, что его соулмейт просто пишет о своей жизни, практически всегда интересуясь и его (ещё ни разу не получил ответ), и по возможности всё довольно быстро смывает, и это не может не радовать, ведь ходить расписанным вряд ли такая хорошая перспектива. В конце концов, Ли счастлив, что истинный ещё после игнорирования его первого послания не написал на лбу «ХУЙ», ведь подобных случаев было множество: он даже сам видел одного такого парня, у которого это слово проявилось на лице прямо посередине пары по истории. На кухне Донхёк достаёт из холодильника бутылку молока и отпивает несколько больших глотков прямо с горла, вытирая побежавшие по подбородку капли внутренней стороной ладони. Доктора сказали ему пить молоко, потому что организм реагирует на него не так остро, как на воду, даже на дистиллированную, и, честно говоря, за столько лет его уже изрядно тошнит от всего молочного. Во всём теле ощущается неприятная слабость, а в голове совершенная пустота, хотя где-то на задворках сознания он думает о том, что надо бы позвонить родителям, а потом еле добирается до спальни и валится на кровать. Завтра выходной — и это последняя мысль, мелькнувшая в голове, после чего Донхёк благополучно засыпает, отстранённо чувствуя нечто щекочущее и уже такое знакомое на ладони. Веки смыкаются, а на смуглой коже горит «сладких снов <З», и Донхёк, возможно, улыбается.

***

Утро воскресенья начинается с того, что, открыв слипающиеся глаза не с первого и далеко не со второго раза, Донхёк обнаруживает себя на краю постели. Миновав своё фееричное падение, он сонно трёт глаза, широко зевает и удобнее умещается для дальнейшего сна, но взгляд натыкается на «доброе утро, мой соулмейт», и сердце привычно заходится учащённым стуком. Мысли о том, почему его истинный в столь ранний час (07:15, он смотрит на телефоне) в выходной не спит, как все нормальные люди, и соулмейт, где бы он не был, будто услышав его вопрос и почувствовав чужое пробуждение, выводит рядом «мои друзья снова разрисовали меня, но не волнуйся, я уже всё стёр». Донхёк думает, что друзья парня точно не любят спать по ночам, раз занимаются такой фигнёй, и в подтверждение своих мыслей соулмейт оставляет на коже «конченые», имея в виду, наверное, как раз-таки этих самых друзей. Донхёк по-дурацки улыбается рано утром в воскресенье, а соулмейт всё продолжает ему жаловаться на своих товарищей, называя их последними словами. Выбирается из постели Донхёк ближе к десяти утра, когда истинный сбивчиво пишет что-то о том, что ему нужно идти на тренировку, и идёт прямиком в ванную. С восьми лет он занимался плаваньем, настолько он любил это дело, что даже хотел связать с этим спортом всю свою дальнейшую жизнь. Никогда не пропускал тренировки, зависая в бассейне по несколько часов, участвовал во многих соревнованиях, побеждал и был, в общем-то, одним из лучших. Но потом в его жизни всё перевернулось с ног на голову; врачи говорят, что аллергия появилась из-за частого посещения бассейна, где вода, по-видимому, была недостаточно прохлорирована и имела вредные для организма вещества. И любимая вода, такая гладкая, прохладная вода стала для Донхёка тем, чего теперь он боится и всячески старается избегать. Вот и сейчас он стоит перед ванной, смотрит на отражение своего силуэта в водной глади, и отчётливо понимает, что паника снова накрывает его с головой. И так случается почти каждый раз, каждый день, когда ему необходимо принять водные процедуры. Две-три минуты максимум, иначе аллергическая реакция будет слишком сильной; он и так сжимает зубы и шипит от боли в такие моменты. Это, на самом деле, настоящий ад для него, что прежде был страстью и любовью. Сидя за столом на своей маленькой, но уютной кухоньке, Донхёк по одному кусочку отправляет в рот дольки порезанного яблока, наблюдая за проплывающими облаками в окно. Сегодняшний приём ванны был не таким болезненным, как вчера, что не могло не радовать, но маленькие красные пятна всё равно появились на коже, вскоре проходя. Донхёк наклоняется и удобно выворачивает ногу так, чтобы можно было удобно почесать зачесавшуюся пятку, но замирает с протянутой рукой. Он щурится, кусает щёку изнутри и, в общем-то, пытается осмыслить происходящее. И сердце в груди замирает взволнованно. Прямо на пятке его правой ноги маркером или чёрным фломастером маленьким, но вполне разборчивым почерком выведено послание от его соулмейта, потому что сам он не мог написать себе такое, тем более в таком месте. Хотя явно это был не сам соулмейт, ибо «этого кретина зовут марк. и он влюблён в тебя, пидора, уже два года, а ты молчишь, а он нам тобой мозги ебёт» и снизу совсем уж мелко: «найди его и засоси, а то мы больше не можем так». Донхёк правда не знает, что ему делать. В груди всё исходится сладкой истомой, ведь он наконец узнал имя того, о чьей жизни наслышан за два года, но который так ни разу и не упомянул чьего-либо имени. А ещё волнение. Жуткое волнение от того, что этот Марк действительно любит его, хотя даже ни разу не видел и даже откуда-то знает о том, что он тоже парень. Это всё так волнует, на самом деле. Он вскакивает со своего места и несётся в спальню, останавливаясь у зеркала. Надпись на пятке явно оставили те самые «конченные», и соулмейт, похоже, не заметил её, пока смывал всё остальное (ему интересно, не стёр ли тот ещё больше информации о себе, в таком случае он будет жалеть, что не проснулся раньше). Увидев своё отражение, Донхёк принимается рассматривать каждый миллиметр своей кожи на предмет ещё каких-либо пометок и слов, и находит. За левым ухом виднеется «ёбить, марк нас прибьёт, когда увидит. но если ты этого не увидишь, то и соулмейта своего тоже не жди. он нас теперь в квартиру вообще пускать не будет, даже ключи забрал», а на внутренней стороне колена (пришлось сфотографировать) «ради вас, суки, стараемся». Донхёк не понимает, почему расстраивается, когда больше ничего не находит, и почему он вообще реагирует на это всё так бурно. Сам же не хотел иметь ничего общего с соулмейтом, даже не думал о встрече и разговоре, к тому же, все его записи игнорирует, но почему же тогда в голове нет ничего, кроме МаркМаркМарк? Донхёк валится снова на постель и накрывает голову подушкой, мысленно благодаря этих безымянных «конченых» за всё.

***

Вечером, когда на улице идёт проливной дождь, а Донхёк откровенно скучает, листая неинтересную книжку по психологии, заедая своё уныние пирожным, вдоль указательного пальца, сбоку, вырисовывается надпись: «я так устал». Донхёк замирает с ложкой во рту, внимательно всматривается в слова, написанные уже чёрной гелевой ручкой, и ощущает, как в животе что-то переворачивается. И это какое-то странное, но почему-то очень приятное чувство. (вот чёрт) Затем на запястье, словно какой-то браслет, проявляется следующее: «я хочу выйти на улицу и потанцевать с тобой под дождём». Донхёк сглатывает и отодвигает тарелку с недоеденным лакомством в сторону, кладёт туда же ложечку и старается чаще моргать, потому что предательские слёзы подступают к глазам. Сердце сжимается от такого, казалось бы, простого предложения. Но это так чертовски больно, и Донхёк задыхается. Соулмейт даже не подозревает, что давит на самые болезненные места, на самые несбыточные мечты. Книга становится совсем позабытой. «знаешь, мне немного грустно, что ты так ни разу и не ответил мне. но я всё равно буду продолжать это делать» немного размазанными чернилами на предплечье. Это первый раз, когда Марк (мысленно он позволяет себе звать его по имени) заводит разговор об игнорировании. Донхёк хочет прокричать тому в лицо, будь он рядом, чтобы тот перестал, прекратил мучать себя и его этими тёплыми и иногда забавными «сообщениями» на коже, но понимает, что слишком привык и тоже, наверное, не сможет. «ты знаешь о существовании сухой воды?» Донхёк не понимает, к чему это, но продолжает внимательно наблюдать за всеми предложениями, что вспыхивают на нём. «её используют в музеях, чтобы не намочить экспонаты». Донхёк знает. Он когда-то читал об этом в Интернете. Сухую воду используют при пожарах, чтобы ценные реликвии не были испорчены водой или чернила с важных документов не были смыты или размыты. Но к чему это? «для меня ты самый важный экспонат». О, теперь понятно. Кого-то потянуло на романтику. Донхёк кусает губы в кровь, пока держит обычную шариковую ручку в паре миллиметров от своей руки, и прожигает взглядом последнее написанное соулмейтом предложение, словно то очень сильно напакостило ему. В принципе да, напакостило. В душу прямо. Пошатнуло его устой. Иррационально как-то. Марк стёр всё остальное, кроме него, будто знает, гад, что Донхёк сейчас сидит себе одиноко на кухне и борется сам с собой: ответить или нет? Донхёку хочется написать на своей смуглой коже «твои пикап-фразочки дерьмо», но на деле выводит чуть ниже чужого послания своё. Пока он пишет, рука предательски трясётся. «ты знал, что сухая вода — это газ? ей я не смою чернила на своей коже». И это его первые слова своему соулмейту за два года. (вот же блять, а) Донхёк ждёт какого-то ответа; ждёт минуту, две, три, пятнадцать, но ничего не происходит, и становится больно и обидно. Он тут, видите ли, написал ему впервые, переступил, можно сказать, через все свои моральные принципы, а этот неблагодарный молчит, как партизан. Ну и больно нужен он ему, подумаешь. «прости, я пытался осознать, не снится ли мне всё это» резко появляется на другой руке (его соулмейт может писать обеими руками, это он давно понял). «а ещё звонил этим конченым и благодарил их. ты ведь заметил потом их писульки, да?» Донхёк для вредности молчит пять минут, мол, я ждал, и ты подождёшь (хотя истинный ждал два года, да), только после этого начиная писать ответ. Сердце в груди ни на секунду не успокаивается. «да, видел. конченые рады?» «они сказали, что отличные свахи и что бухнут в честь такого события» Донхёк улыбается, потому что ответ приходит сразу же. Ему приходится идти доставать пачку влажных салфеток, без которых не может обойтись, и какой-то старый одеколон, которым он уже давно не пользуется. Если применять воду для смытия, то, конечно же, ему снова будет больно. «ты знаешь моё имя. могу ли я узнать твоё, мой соулмейт?» От этого «мой соулмейт» исходит какая-то настолько очевидная нежность, что в животе начинают порхать эти то ли бабочки, то ли ласточки, потому что Донхёк ощущает всё настолько сильно, что там, внутри него, просто обязано быть нечто больше насекомых. Донхёк чувствует привкус крови на давно искусанных губах, крутит ручку между пальцев, раздумывая над ответом. «меня зовут хэчан, марк» Он пишет своё прозвище, которым его называют парочка знакомых и друзей, а также родственники. «приятно наконец познакомиться с тобой, мой хэчан» Чёртов пикапер. Донхёк смущённо улыбается и пыхтит что-то возмущённо, но пишет, что ему тоже приятно, слушая мерный стук капель дождя по стеклу.

***

— Ты температуру мерил с утра? — довольно серьёзно интересуется Донён, прикладывая ладонь к нахмурившемуся лбу напротив. Хозяин лба складывает руки на груди и сверлит в лице друга свирепым взглядом дыру. Реальная обеспокоенность происходящим бесит его больше, нежели бы Донён прикалывался и стебал, как это происходит обычно. — Я себя нормально чувствую, отвянь, — убирая чужую руку со своего лица, шипит Донхёк. Ну что за беспредел? Он тут решил с ним своей тайной поделиться, самому первому рассказал, а тот так реагирует. Неужели он кажется таким безнадёжным? — Ну прости, просто не верится как-то, — дружелюбно говорит Донён. — Ты столько времени выделывался, а тут взял и ответил! Неужели наконец понял, что этот человек сделает тебя счастливым? «Он уже сделал», — думает он, но вслух, конечно же, не произносит. — Это не значит, что я собираюсь встретиться с ним и связать свою жизнь. Я не хочу сидеть на шее у другого человека со своей редкой болячкой, — холодно отзывается Донхёк, опираясь на подоконник. Они стоят в коридоре университета на большой перемене, и Донхёк только что поделился тем, что наконец, спустя два года образования связи, откликнулся на все слова своего соулмейта. В общем, реакция друга вполне очевидна. — Да может хватит... — раздражённо начинает Ким, но не успевает закончить, так как на него под удивлённые взгляды всех проходящих мимо и рядом стоящего Донхёка налетают двое неизвестных парней. Они весело смеются, пытаются что-то рассказать или же доказать уставившемуся на них обоих Донёну, но в конце концов одновременно выкрикивают «Мы лучшие!», и это единственное, что можно разобрать из их слов. — Ты прикинь, это свершилось! — радостно вскрикивает Тэн, вцепившись стальной хваткой в руку Донёна. — Наши старания были не напрасны! — вторит ему Джонни, счастливо улыбаясь. Донхёк просто продолжает стоять в сторонке и не понимать из происходящего ровным счётом ничего, поэтому он молчит, внимательно наблюдая за развернувшимися действиями, а они следующе: Донён, в конце концов, закипает. — Да что вы пристали-то ко мне?! — стряхивает он двух парней с себя, словно хлебные крошки, и тянется дать каждому подзатыльник, но те так просто не даются, отпрыгивая на безопасное расстояние. — Да ты не понял что ли?! — уперев руки в бока, интересуется Джонни. — Мы помогли нашему малышу Минхёну с соулмейтом! Донхёк морщится. Ему не сильно хочется слушать чужие разговоры. Он смотрит на своего друга и замирает. На лице Донёна неизвестная доселе гримаса; кажется, что у него в голове наконец получился ответ к какой-нибудь невероятно сложной задаче, которую он никак не мог решить порядка нескольких лет. — Как твоего соулмейта зовут? — спрашивает друг, когда Тэн и Джонни за его спиной совсем стихают, видимо, тоже заинтересовавшись странным поведением своего общего знакомого. — Тебе зачем? — нахмурившись, отвечает вопросом на вопрос Ли. Не нравится ему это всё. И вот этот вот испытывающий взгляд напротив, а ещё два любопытных позади тоже. Вздыхая, он нехотя бормочет: — Ну Марк, вроде, доволен? За плечами шокировано округлившего свои глаза Донёна слышатся нервные смешки и свист. Донхёк от этого не читает ситуацию ни на 0,01 больше. — Ну ебать, — озвучивает свои мысли Тэн ровно в тот момент, когда к их странной компании подходит какой-то паренёк, держащий в руках несколько папок, листовки и несколько цветных фломастеров, ручек и один большой маркер. — Привет всем, — улыбнувшись, приветствует парень и будто нечаянно заезжает Тэну по голени, на тихое «За что?..» отвечая «Материться меньше будешь». У Донхёка от этой улыбки кончики пальцев немеют, после неприятно покалывая, а в горле вмиг пересыхает. Что вообще происходит? — Чем занимаетесь? Никто не отвечает. Нет, Донхёк, в принципе, мог бы ответить, но эти странные взгляды троих, что смотрят сначала на него, а потом на только что пришедшего, и так несколько раз, не вселяют уверенности. Улыбка паренька становится немного нервной, похоже, что ситуация его тоже напрягает. И спасибо, конечно, Донёну, что неожиданно вырывает тот самый маркер и размашисто пишет у незнакомца, не успевшего отреагировать на всё это, на лбу «ХЭЧАН». — Он же перманентный! — воет парень, с отчаяньем ощупывая свой лоб и кидая уничтожающие взгляды в сторону двух заржавших друзей. А вот Донхёку не смешно совсем. Вот, блять, ни капельки. Он не знает, что можно сделать с тем количеством боли, что обрушивается на него в тот момент, когда кожа на лбу начинает немного чесаться, а парень с его прозвищем на лице наконец смотрит на него, замирая. И это какой-то грёбанный фильм. Потому что не бывает так, слышите? Сердце не может так бешено и сильно стучать, практически разрывая грудную клетку. Позади слышны какие-то крики и быстрый топот, который всё приближается и приближается, и в один момент Донхёк слышит «Берегись, парень!», затем оказываясь полностью облитым водой из бутылки. — Прости, я не хотел, — сразу же начинает извиняться парень, который только что бежал за другим, видимо, собираясь облить того. Донхёк его не слушает. — Блять, — ругается Донён, кажется, будучи единственным, кто понимает всю катастрофичность произошедшего. Донхёка бьёт крупная дрожь; он обхватывает себя руками за плечи, всхлипывает и пытается устоять на ногах. Всё тело будто горит. Он не видит из-за одежды, но точно может сказать, в каких частях тела сейчас появляются красные ожоги — реакция организма на воду. Ему плевать, что он весь с головы до ног мокрый, что на его лбу горит дурацкое прозвище из детства, когда он резко бросается в сторону уборной. Он пытается трясущимися руками снять с себя кофту, прилипающую к телу, старается не выть в голос от боли, ведь вся кожа будто горит от ожогов. Сухих полотенец оказывается ничтожно мало, кожа всё ещё мокрая на спине и выше груди, и он позволяет себе заплакать. Ему так плохо. — Боже, что с тобой? — хрипло интересуются где-то сбоку, когда он прижимается голой спиной к холодной плитке на стене, забившись в угол, словно пытаясь спрятаться от всего мира. Мокрый свитер валяется где-то поблизости, но ему больше, чем наплевать на это сейчас. Перед глазами всё плывёт, язык не слушается, но Донхёк не имеет ничего против того, чтобы его гладили по голове нежные и тёплые руки, вытирали сухим полотенцем и приятный голос просил успокоиться и довериться ему. — Что это? — тихо спрашивает Марк, выразительно глядя на багровые следы по всему его телу. Донхёк сглатывает комок в горле и, отводя взгляд, отвечает: — У меня аллергия на воду. — А такая бывает разве? — Как видишь. Марк осторожно обнимает его за талию одной рукой, другой вытирая полотенцем мокрые волосы. Донхёк рассматривает надпись на чужом лбу. — Ты мне не своё имя сказал, — произносит Марк, заглядывая ему прямо в глаза. — А тебя Минхён зовут, — выпятив нижнюю губу, бурчит в ответ он, мол, ты тоже. — Все называют меня Марком, потому что я из Канады, — поясняет тот, осторожно ведя подушечками пальцев вдоль чужого позвоночника. Донхёку никогда это не нравилось, даже когда он сам иногда делал подобное, но прикосновения этого человека неожиданно приятны. — Скажи, почему ты не отвечал мне? Донхёк шумно выдыхает Марку прямо в лицо. — Не хотел быть для своего соулмейта обузой. От моей аллергии даже лекарств нет, приходится терпеть всю боль. Да и под дождём я с тобой никогда не потанцую, — начиная сначала уверенно, в конце он опускается до полушёпота и горькой усмешки. — Ты дурак или как? — интересуется Минхён серьёзно, бережно беря его лицо в свои ладони, поглаживая большим пальцем нежную кожу на щеке. — Он конченый! — доносится крик из-за двери, и по голосу Ли узнаёт Донёна. Вот же гад. — Эй, это наше личное звание! — начинают возмущаться одновременно и Тэн, и Джонни. Звонок на начало пары был дан уже около десяти минут назад, но похоже, что никто из них не собирается пойти на занятия. — Ты хоть понимаешь, что я даже думал, что тебя в живых нет? Но потом все мысли об этом откидывал, ведь чувствовал, что кто-то всё-таки читает мои послания, как-то реагирует на них. Я ведь почти отчаялся, — шепчет Марк, прижимаясь к нему так, чтобы по возможности не доставить слишком много боли. Он трётся своим носом о чужой, нервно выдыхает и не отводит взгляд, даже не обращая внимания на возню за дверьми. — Прости, — искренне просит Донхёк, цепляясь пальцами за его плечи и стараясь сдержать слёзы. Шум из вне резко стихает. — Ты же для меня самый главный экспонат, — улыбается краешками губ Марк и целует его нежно в лоб, как раз в то место, где красуется «ХЭЧАН». — А потанцевать мы можем и под дождём из сухой воды. — Это газ, придурок. — Я знаю, мой Хэчан.