Калейдоскоп кошмаров Рейнольда Баргера

Есть вещи, о которых никто не должен знать. Рано снятся кошмары. Каждую ночь — новые, словно фигурки в безумном калейдоскопе. Он горит. Это оказывается очень страшно — быть объятым пламенем. Когда оно — не твой союзник, а лишь бесстрастная совокупность раскаленных газов и плазмы, всепожирающая стихия, не знающая пощады. Огню все равно, что жечь: страницы книг, доски пола или живую плоть. Он сыто потрескивает, пожирая все на своем пути. Волосы сгорают в мгновение ока яркой вспышкой, праздничным салютом. Сворачиваясь в хрупкие спирали, исчезают брови и ресницы, пепел попадает в глаза. Потом занимается одежда. Рукав водолазки — дешевая синтетика, плавится, впитываясь в назревающие волдыри. Любимая косуха становится пылающей клеткой, изощренным орудием пытки. Она раскаляется моментально, тлеет, и тело внутри исходит немым криком, страдает от нестерпимого жара, но снять одежду становится невозможно — она намертво приваривается к телу. Кожа на руках и лице лопается, не выдержав температуры, глаза запекаются прямо под веками, покрываясь коркой гари. Дышать невыносимо, от боли теряется ощущение пространства и времени. Так, наверное, чувствует себя хорошенько прожаренный стейк. Но хуже всего — запах. Ни с чем не сравнимая вонь горящего мяса. И осознание того, что она исходит от тебя. Он падает. Это очень страшно — лететь вниз. Когда гравитация сжимает тело в смертоносных объятьях, бесстрастная, как и все законы вселенной, и он — лишь жалкая размазанная мушка на лобовом стекле. Резкий ветер треплет волосы, словно норовя вырвать их, бьет по лицу и глазам, вышибая слезу у быстро пересохшей роговицы глаз. Тело летит в свободном падении, в голове проносятся мысли со скоростью больше трехсот тысяч километров в секунду. Полет куда медленней, но это не спасает. Он все равно стремительный, куда скорее, чем хотелось бы. Гравитация все гонит тело вниз, а земля встает на пути, останавливая тело, которое хочет падать дальше и дальше. Прямо перед тем, как то, что было Рейнольдом Баргером, расшибется в уродливую, поломанную массу, перед тем, как боль затопит сознание, а сердце, бешено колотящееся от прилива адреналина, начнет сбоить, не в силах гонять кровь по порванным и перекрученным сосудам, перед тем, как слуха достигнет звук удара и хруст собственных костей, а на глаза навечно опустится сосущая тьма, в голове возникает понимание того, что план не удался. Все зря. Он просыпается. Он просыпается, а Люси нет рядом. Рано видит пустую квартиру, сквозящую застарелым одиночеством. С единственной комнатушкой, которая завалена бутылками из-под дешевого пойла, множеством окурков и вечно бухтящим в углу телевизором. Все вокруг пропитано безразличием. Ему глубоко насрать на неубранную постель и гору посуды в мойке. На отсутствие цели и мыслей в голове. На саму жизнь — хоть бы ее не было, к черту все. Из отражения в зеркале смотрит чужой человек: опустившийся, обрюзгший, заросший щетиной, с запавшими глазами и потухшим взглядом. Человек, вынужденный жить со своей болью. Человек, который все потерял. Он чувствует. Рано чувствует прикосновение к плечу и просыпается, вздрагивая всем телом. Чертовы кошмары неохотно выпускают его из своих цепких лап, оставляя глубокие царапины воспоминаний. Он резко садится в постели. От постели, конечно, только название. Так — просто несколько одеял, накиданных друг на друга и накрытых какой-то тканью, но в лагере повстанцев большего искать было бы глупо. Под веками мечутся видения несбывшихся смертей, а теплая ладонь на плече, как якорь в постоянно меняющейся реальности. Рано накрывает ее своей и медленно, осторожно выдыхает, слишком хорошо помня, как больно было это делать, когда ребра белесыми ломанными остовами торчали наружу. Сердце колотится как бешеное. Люси, будучи D-человеком, спит гораздо меньше и всегда чутко реагирует на сны Рано. Она гладит его щеки — шершавые от щетины, но не заросшие, улыбается ему. И целомудренно целует в приоткрытые губы. Они брат и сестра, и то, что он чувствует, о чем он мечтает — все это недопустимо. Так не должно быть. Но для него иначе быть не может. В груди у Рано безграничное счастье и снедающая сердце вина, но ее слишком мало, чтобы он остановился. Его существо трепещет от всепоглощающей нежности, оно торжествует, когда Люси рядом. Он любит ее. Так неправильно и так отчаянно любит. И до смерти боится, что она узнает, как сильно. Есть вещи, о которых никто не должен знать. Например, о том, что Люси уже давно обо всем догадалась.