Он ушёл.
Это было так просто - преодолеть восемь этажей, сорок восемь ступенек, слыша легкий скрип песка под начищенными до блеска ботинками. Было просто проходить пролёт за пролётом, скользить пальцами по перилам, касаться шершавых стен. Хотя спуститься с помощью лифта было бы куда быстрее. Но казалось, что он едет слишком медленно и непременно застрянет где-нибудь между шестым и пятым. Будто в отместку желая напомнить об иступленных поцелуях, хриплых гортанных стонах.
И тогда Дазай точно не сможет уйти.
***
Дазай крепко вжимает Чую в стенку до ужаса медленного лифта и сминает мягкие губы в яростном поцелуе.
Это их не первая крупная перестрелка, но адреналин кипит, кружит голову, туманит взор. Они насквозь пропахли порохом и пылью портовых дорог, а их одежда, пропитанная чужой кровью и потом, неприятно липнет к телу. Но это не волнует ни Дазая, ни Чую.
Накахара кусается, царапает тонкую шею, цепляясь за ослабевшие, полуразвязанные бинты, и стонет раздраженно и нетерпеливо. Он дрожащими пальцами буквально вырывает пуговицы с пиджака и рубашки Дазая. Осаму тянет высказаться, что Чуя ведёт себя как самая настоящая портовая шлюха, но слова застревают в горле, когда Накахара резко хватает его за плечи и впечатывает в противоположную стену кабинки, выбивая весь воздух. От сильного удара лифт слегка дергается и замирает.
– Молодец, доигрался, – Дазай хрипло смеётся, глядя сверху вниз на взъерошенного и раскрасневшегося напарника.
– Заткнись, – Чуя зубами прикусывает нижнюю губу Осаму, чуть оттягивая. Его голубые глаза лихорадочно блестят и отдают тёмной синевой в неровном жёлтом освещении.
Трясущимися руками Накахара еле справляется с пряжкой ремня на чужих брюках, но при этом он даже не собирается отстраняться от истерзанных губ напарника, доводя его до болезненного возбуждения.
Дазай не может сдержать облегченного вздоха, когда с него сдёргивают брюки вместе с бельём, прохладный воздух вызывает стаю мурашек на обнажённой коже. Осаму сбрасывает с головы Накахары раздражающую шляпу и давит на рыжий затылок, заставляя его опуститься и встать на колени. Чуя смотрит зло и раздражённо, что еще больше заводит Дазая. Накахара тонкими, облаченными в перчатки пальцами пробегает по возбуждённому члену, обхватывает у основания, чуть сжимая. Осаму прикрывает глаза и рычит сквозь зубы, подаваясь бедрами вперед. Но рыжий не спешит, дразнит: приоткрывает припухшие от яростных поцелуев губы, кончиком языка обводит головку и медленно насаживается ртом на возбужденную плоть. Длинные светлые ресницы дрожат, Чуя наслаждается процессом не меньше самого Дазая. На его щеках играет легкий румянец, вовсе не от смущения, а от нахлынувшего возбуждения - уверен Осаму. Чуя втягивает щеки, умело расслабляет горло, пропускает глубже, беря до самого основания, и снова возвращается к головке, слегка царапая её зубами.
Каждый полувздох-полустон эхом отскакивает от стальных стен и кажется невероятно громким, неприлично пошлым и от этого еще больше будоражащим. Жёлтый свет мигает и непременно бы давил на глаза, если бы Дазаю было хоть какое-то до этого дело. Всё его существо сосредоточенно на Чуе. Его горячий влажный язык, что скользит по члену, обрисовывает каждую венку, самым кончиком прижимается к отверстию, слизывая мутные капли смазки, сводит с ума.
Из динамиков доносится слабое шуршание, мужской голос извещает о скорой починке и просит сохранять спокойствие. И Дазай рад бы ответить, но Чуя глубоко сглатывает и урчит, горло слегка вибрирует, посылая приятную дрожь по всему телу, от чего перед глазами взрывается десятки фейерверков, а в ушах - белый шум. Осаму наматывает рыжие кудри на кулак и толкается вперед, начиная самостоятельно трахать рот напарника. Терпеть эти неспешные, умелые ласки нет сил. Чуя давится и задыхается, впивается пальцами в чужие бедра, но его держат крепко, не давая отстранится и не остаётся ничего, кроме как поддаться напористым рукам. И стоит Дазаю опустить глаза, поймать взгляд мутных голубых, полных похоти и желания глаз Чуи, как остатки разума покидают сознание. Осаму до боли сжимает мягкие, спутанные локоны и изливается в чужой рот.
– Ублюдок! – шипит Чуя, поднимаясь с колен и стирая с аккуратного подбородка смешавшуюся со спермой слюну. Дазай хрипло смеётся застёгивая брюки, а лифт с лёгким толчком продолжает свой путь вверх.
***
Он ушёл.
В том, как с легким скрипом закрылась железная дверь, отрезая Дазая от десятков квартир с их сонными жителями, было что-то невероятно правильное.
Вдохнуть полной грудью свежий, солоноватый воздух предрассветной Йокогамы, стараясь вытравить из легких запах комнаты, пропахшей дорогими сигаретами и элитным алкоголем. Плотнее закутаться в пиджак – своё пальто Дазай оставил в квартире на восьмом этаже
на память, за ненадобностью. Стряхнуть с белоснежного воротника рубашки пару затерявшихся рыжих волосков – правильно.
И Дазай правда не вспоминал, как еще десять минут назад вдыхал яблочно-мятный шампунь, зарываясь носом в эти самые рыжие волосы.
***
Дазай пальцами плавно проводит по тонкой линии подбородка, обрисовывает скулы и вновь спускается к тонкой шее. Оседлавший бёдра Осаму Чуя, закрыв глаза, доверчиво подставляется ласковым прикосновениям. Его дыхание спокойно, самую малость прерывистое, грудь обтянутая чёрной тканью вечернего платья поднимается и опускается в такт каждому вдоху и выдоху. Дазай чуть надавливает на скрытый шёлковой лентой кадык, и Чуя приоткрывает матово-красные губы, делая глубокий вдох. Красная помада не кажется чем-то пошлым и вульгарным - изысканно, дорого, утонченно, как и сам Накахара. И Дазай не может сдержаться: скользит кончиками пальцев по напомаженным губам, касается влажной внутренней стороны, чуть оттягивая. Чуя подаётся вперед, позволяя пальцам скользнуть глубже, и всасывает их в рот, ласкает влажным языком, чуть прикусывает.
Царивший в квартире полумрак изредка разбивают легкие отголоски света фар проезжающих мимо машин, но это ни капли не мешает Дазаю любоваться своим напарником. В темноте его кожа кажется еще более бледной, а фигура, облаченная в тонкий, дорогой шёлк еще миниатюрнее. Осаму завороженно наблюдает, как красные губы плотно обхватывают указательный и средний палец, с каким удовольствием Чуя ласкает каждую фалангу, чуть ли не мурлыча от наслаждения. Несколько выбившихся из аккуратной прически рыжих прядей упали на лицо, прикрыв высокие, чуть заалевшие скулы.
На Чуе макияжа совсем немного, лишь слегка подведенные глаза и губы, выкрашенные в красный матовый, но это вполне достаточно чтобы придать его лицу кукольную женственность – сестрица Коё постаралась на славу.
Дазай с легким хлюпаньем вытаскивает пальцы из горячего рта. Чуть размазывая помаду, указательным скользит по подбородку и горлу, оставляя влажную дорожку, проникает под чёрную повязку и тянет на себя, заставляя Чую наклониться.
Глаза у Накахары до невозможности синие, с легкой толикой нежности и поволокой раздражения: юноша никогда не сможет простить себе эту покорность перед Осаму.
Дазай приподнимается, обхватывая Накахару за утянутую корсетом талию, и касается губ лёгким, будто бы первым поцелуем. Медленно пробует на вкус, смакует, чувствуя отголоски недавно выпитого вина и горечь помады. Языком скользит по мягкой коже, чуть надавливая, тем самым заставляя Чую приоткрыть рот, и проникает глубже.
Они целуются медленно, тягуче, исследуя рот друг друга, сплетая языки и дыша рвано, через раз. Дазай не хочет спешить, перебинтованными руками он оглаживает спину Накахары, чувствуя, как расслабляются мышцы под разгоряченной кожей. Пальцами поддевает тугую шнуровку корсета, неспешно её расслабляя, на что Чуя благодарно стонет и делает глубокий вдох. Подхватывает "собачку", тянет вниз по молнии и сбрасывает легкую ткань с узких плеч, припадая к ним губами.
Перед глазами еще стоят чужие, горящие похотью взгляды мужчин брошенные в сторону Накахары. Дазай мстительно прикусывает бледную кожу, оставляя краснеющие следы и Чуя гортанно стонет, откидывая голову назад, стягивая черную ленту и доверчиво открывая тонкую шею. Осаму вылизывает подрагивающий кадык, чувствуя исступленно бьющийся пульс, и обжигающими поцелуями спускается к острым ключицам. Чуя оттягивает от себя Дазая, толкает в перебинтованную грудь и нависает сверху.
Осаму тянется к собранным волосам, выдергивая из прически серебристые шпильки, от чего рыжие волосы рассыпаются по бледным плечам. Он с удовольствием зарывается пальцами в мягкие локоны. Чую еще окутывает шлейф сладких женских духов, что перебивает привычный запах табака и еле уловимого зеленого яблока, и не то что бы Дазаю это нравится.
Юный мафиози проскальзывает под подол платья, от чего ткань под руками еще сильнее натягивается и слегка трещит.
Чуя зло сверкает глазами, обхватывает перебинтованную шею Дазая, чуть сдавливая её, на что тот лишь пьяно улыбается, прикрыв глаза. Он ловит себя на мысли, что вовсе не против умереть, чувствуя на своем горле эти тонкие, аккуратные, но такие сильные пальцы.
– Это платье дороже, чем вся твоя жизнь! – раздраженно шипит Накахара.
– Какой ты мелочный, Чуя, – насмешливо тянет тот, подхватывая юношу, переворачивая и подминая под себя.
От резких движений и без того высокий разрез на бедре еще больше расходится, обнажая кружевную кромку чулок.
– Оно и так было безнадёжно порвано, – улыбается Дазай. Он любовно оглаживает стройные ноги, облаченные в тонкий капрон, аккуратно припадает к чуть пропитавшимся кровью бинтам на правом бедре.
Буквально час назад Дазай собственноручно, на заднем сидении машины, под сдавленную ругань Чуи, вытаскивал оттуда пулю, что успел всадить один из наёмников, прежде чем Накахара размазал его по стене.
Юноша морщится от острой боли, что пронзает бедро, но не отталкивает, лишь крепче сжимает руками простынь и шире разводит ноги. Дазай языком повторяет кружевные узоры и пальцами пробегает по черным боксёрам, стягивая их быстрым движением.
Чуя сдавленно охает от легкого прикосновения к возбужденному члену и выгибается, стараясь получить еще больше желанной ласки, что вызывает у Дазая очередную самодовольную улыбку. Он приподнимается и льнет к красным губам, и Накахара покорно отвечает.
Почему-то в комнате становится слишком жарко, душно. От наэлектризованного воздуха кожа покрывается испариной, а тело становится будто из воска.
Осаму растягивает, подготавливает Чую неторопливо, будто издеваясь, играя на давно выученных слабых точках. Медленно вводит пальцы, чуть раздвигая их, поглаживает бархатные стенки и будто бы специально избегает прикосновений к простате, тем самым заставляя Накахару в нетерпении метаться по постели.
– Я тебе не девственная девица! – рычит мафиози, впиваясь наманикюренными черными ноготками в руку Дазая.
– Ты гораздо лучше, – Юноша входит одним резким движением и замирает, упиваясь теснотой и жаром обманчиво хрупкого тела под ним. И задыхается.
Задыхается спёртым воздухом, насквозь пропитанным красным вином и любимыми сигаретами Накахары. Задыхается, глядя в широко распахнутые потемневшие голубые глаза. Чуть потекшая тушь делает их еще больше.
Дазай выскальзывает и вновь входит глубоким толчком, заставляя юношу вскрикнуть и сильнее вцепиться в скрытую бинтами кожу. Осаму успокаивающе поглаживает дрожащие, напряженные бедра, покрывает короткими поцелуями бледное лицо, стараясь хоть как-то отвлечь от пронзающей боли. И от того, как Чуя доверчиво прижимается ближе, зарывается пальцами в спутанные кудри, внутри что-то болезненно сжимается, горит тёплым, согревающим пламенем. И это что-то невероятно пугает Дазая. А рыжеволосый будто понимает, нахально улыбается, обхватывает ногами торс и подается на встречу, встречая на полпути каждое движение.
Чую ведёт от болезненной тяжести внизу живота, от того, как член Дазая распирает, заполняет его изнутри. Он выгибается, царапает оголённую, покрытую испариной спину, оставляя неглубокие, длинные борозды. Бинты давно развязались и сползли, обнажая недавно зажившие, налившиеся фиолетовым порезы, но Чуя не чувствует ни капли отвращения, он припадает губами к истерзанному предплечью, прикусывает кожу, перекрывая шрамы багровеющими засосами. Дазай рычит и вжимает Чую в чуть поскрипывающий матрас, срываясь на бешеный ритм. Он обхватывает рукой налившийся кровью член Накахары, обводит большим пальцем головку, смазывая выступившую влагу.
Воздуха становится отчаянно мало, а перед глазами всё плывёт, но отвести взгляд от возбуждённого, раскрасневшегося Чуи с разметавшимися по подушке рыжими волосами и смазанной помадой нет сил. Он извивается и дрожит, бедра сводит легкой судорогой, а пальцы на ногах подгибаются. Из охрипшего и пересохшего горла больше не врываются стоны, лишь еле уловимые вздохи и выдохи. Запрокинув голову назад, Накахара судорожно ловит ртом такой необходимый кислород, его глаза горят пьяным возбуждённым блеском. Дазай крепче вжимает чужие бедра в кровать, стараясь удержать мечущегося в агонии Чую на месте. На бледной коже наверняка останутся синяки, за что Осаму непременно поплатится.
Дазай делает несколько глубоких толчков и изливается в сжимающее нутро, напряженные руки подгибаются, и он наваливается на Накахару, чувствуя, как бешено бьётся его сердце, а миниатюрное тело в последний раз крупно содрогается. Он улыбается, чувствуя горячую влагу на своих пальцах.
– Придурок Осаму, ты платье испортил, – тихим шёпотом шипит Накахара. – Ненавижу тебя.
И почему-то это "ненавижу" звучит интимней любых признаний в любви.
***
Он ушёл.
Было удивительно легко выбраться из обнимающих, теплых рук и в последний раз скользнуть пальцами по обнаженным, с невинно выступающими косточками плечам. На бледной коже почти не видно веснушек, но стоит Чуе побыть на солнце чуть дольше, как они расцветают солнечными поцелуями.
И Дазай никогда не признается, что любит собирать их губами.
На плечах их ровно тридцать две.
Было легко пройти мимо кухни и краем глаза заметить кружку с недопитым кофе, и список нужных продуктов. Кажется, сегодня его очередь идти в магазин.
Было легко уйти, без всякого чувства сожаления, оставляя все воспоминания.
Было легко оставить спящего Чую в пустой квартире.
Так почему же он сейчас стоит перед этой самой квартирой и стучится в дверь, за которой его любят, но уже совсем не ждут, и просит впустить?
