Вопреки смыслам

/от лица Левы/

Я обниму тебя, и все будет хорошо, клянусь. Изящные, слишком тонкие и длинные, твои пальцы обхватывают фильтр давно погасшей сигареты. Дождь льет восьмой час подряд, кажется, что ночь – бесконечная, темная, всеобъемлющая, она уже чувствует свой конец и обращает все силы природы, каждый поток энергии, каждый крик полуночной птицы в своих приспешников, отчаянно цепляясь за каждое мгновение. Ночь чувствует, что ее исход близок. Ее лихорадит, а вместе с ее агонией вода, потоками ниспадающая с мрачных небес, тушит раз за разом светлый огонек во тьме. Ты, проклиная мысленно все на свете, чиркаешь зажигалкой, позволяя тлеть бумаге и табаку жалкие секунды, чтобы следом дождь – и ночь – вновь взяли свое и, играя на наших нервах и чувствах, вновь не давали тебе спокойно затянуться. Наши куртки, кожа которых не впитывает влагу, а лишь собирает ее на себе тяжелыми каплями, не греют: обеспечивая лишь иллюзию защищенности, они соприкасаются, не давая обменяться, поделиться жаром тел, некогда так жаждущих друг друга, теперь – лишь оболочек, скрывающих за собой две бури, два шторма боли и разбитых в острые осколки потерянных душ. - Поговори со мной, не молчи, прошу тебя. Вокруг нас и внутри столько тишины, что кажется, будто ветер, что воет в кронах деревьев – лишь шум откуда-то извне, наложенный на вакуумную черноту предрассветного часа. Горящие неоном часы на моей руке – тик-так, тик-так – вещь из другого мира, оставшегося по ту сторону; вещь, которая лишь делает вид, что имеет хоть какое-то представление о времени: сегодня не оно отмеряет ток нашей жизни, ее продолжительность. Не властно оно над нами; сегодня нас определяет другое: кто мы есть на самом деле? Кто ты, кто я? Кто мы друг другу? - Пойдем в дом, - ты перестаешь бороться со вновь погасшей сигаретой и, взглянув куда-то в ночь, встаешь на ноги, бессмысленно стряхивая дождь с кожанки. Ты протягиваешь мне руку, а я, засмотревшись на эти прекрасные музыкальные пальцы, медлю жалкое мгновение, которое – я чувствую – выводит тебя из равновесия: сегодня – одна из тех самых, плохих ночей. Ясно осознаю это, ощущая волны паники, волны отчаяния, словно вместе с тобой; словно я - и есть ты. Я поднимаюсь, так и не коснувшись твоей руки, ибо прикосновение отдаст лишь болью. - Подожди… Ответь, ты останешься? Пожалуйста, не уходи. Побудь со мной… Обещаю, я не дам тебе вновь уйти в себя, уйти в это. Пойдем в дом, пойдем, конечно, только обещай мне… - Лев, ты и сам наперед знаешь, что я отвечу. Я не могу тянуть тебя за собой. Эта болезнь – а это болезнь – я не хочу, чтобы это распространялось на тебя. Одному мне легче. Я вернусь, ведь всегда возвращался… Просто отпусти меня. Отпусти и на этот раз. И нам обоим станет свободнее дышать. Не обрекай себя на это. Ты, отбрасывая мокрые волосы с лица, убираешь длинную прядь за ухо и пытаешься улыбнуться. Я с трудом догадываюсь, что это была именно улыбка: судорога, жалкая и пугающая, пробегает по твоему лицу. В моих глазах стоят слезы, они смешиваются с дождем, но я отчетливо вижу ее. И я также вижу, как тяжело тебе дается каждое слово, каждое телодвижение. Как бы я хотел забрать у тебя всю эту боль, выстрадать за двоих, но получается только за себя одного… И это терзает нас. Обоих. И тогда мы возвращаемся в холодный стылый дом, неприветливо встречающий нас светом пресловуто жужжащих ламп. Под потолком танцуют мотыльки. Ты берешь еще одну сигарету из пачки, а я запираю дверь на засов, так, словно мне страшно. А мне и есть – страшно. И я дурею от одной мысли, что ты вот-вот в очередной раз сорвешься с места, оборвав все контакты. Ты вновь уйдешь ночью, словно птица, вне контроля, вне понимания – ты улетишь прочь, слыша лишь звон собственных крыльев. Ты вновь сожжешь все мосты и забудешь меня, чтобы спустя год, неделю или месяцы вернуться обратно, но - уже другим человеком. Депрессия каждый раз, разливаясь по твоему телу, переворачивает наши жизни вверх дном, заставляя думать, что так будет повторяться вечно. И неясно, кто боится этих болезненных неизлечимых припадков больше. Мне кажется, ты вообще не осознаешь, что твое состояние делает со мной. Скинув мокрые вещи, мы, покрываясь мурашками и грея пальцы в тепле собственных рук, одновременно садимся на старый диван, сварливо отзывающийся на каждое телодвижение. Скажи, почему это всегда настигает тебя врасплох, но всегда – в значимых для нас местах? На этот раз – маленький, некогда уютный домик в глуши леса. Днем все иначе, не так ли? - Эй, я ведь люблю тебя… - Так разлюби. Твои слова доходят до меня словно из-за тяжелой пелены. Они резко бьют в грудь, вышибая из нее воздух, стягивая спазмом горло. Нет, это не ты говоришь, не ты, а она. - Шур, пожалуйста, подпусти меня, дай помочь тебе. Не отталкивай, не сбегай. Я пытаюсь сесть ближе, но ты в буквальном смысле отталкиваешь меня – резкий легкий удар в плечо, а сам отсаживаешься почти на самый краешек софы, так, чтобы мне было не достать тебя. Но сегодня я не сдамся. Я вижу каждую твою попытку сделать благое дело, вижу, как ты стараешься отпугнуть меня, обидеть, лишь бы я перестал предпринимать попытки вернуть твою человечность, вернуть настоящего, здорового тебя – Шурика, моего Шурика, которого лишь я знаю с его самой ласковой и светлой стороны. Но ты упорно продолжаешь включать эгоиста, напуская личину мудака, которому будто бы и безразлична забота любящего всем сердцем практически родного человека. - Господи, ты ведешь себя, как ребенок, - я устало вздыхаю, аккуратно придвигаясь к тебе, сокращая расстояние. Ты замечаешь это, предупредительно и грозно смотря рядом с собой, но, стряхивая пепел прямо на пол, вдыхаешь горячий дым и судорожно выпускаешь его обратно из легких, не пытаясь больше избежать близости со мной. - Ты хоть понимаешь, через что так яростно желаешь пройти? – шипишь, держа сигарету в зубах. – Ты можешь хоть на мгновение оставить свои благородные попытки спасти мою пропащую душу и, блять, просто осознать, что я на самом деле сейчас чувствую, а не то, что должен чувствовать по твоему высокому мнению?! Лева, я болен, Я БОЛЕН! И мне плохо, мне херово, а одиночество лечит меня, оно дает силы и время разобраться в себе, залатать раны. Почему ты отказываешься это понять-то, а? Почему ты такой эгоист, думаешь лишь о том, чтобы было хорошо тебе, чтобы я был рядом… А что, если мне от тебя только хуже? Как же меня тошнит от твоего сраного внимания… Поток слов, эмоций и отрицания заполняют комнату, они направлены в упор мне в душу, твоя темная сторона эго всеми силами пытается отвадить меня, отвернуть от твоей светлой сути. Вместо того чтобы поддаться и бежать, я делаю последний рывок и, сев совсем близко, сгребаю тебя в охапку. - Пожалуйста, доверься мне. Просто доверься… Я зарываюсь лицом в твои влажные волосы, прижимаю тебя к груди, растираю холодные руки в своих, уже едва теплых, я отдаюсь тебе целиком и полностью, чувствуя, как постепенно частички жизней, объединяясь, разливаются в наших телах. И ты оттаиваешь, заряжаясь мною. И тогда я рискую немного ослабить хватку. - Ты в самом деле будешь со мной до конца? Ты готов пройти через все это? Я не верю, что ты, спустя столько тщетных попыток, наконец, смотришь на мои действия с другого ракурса. На глазах от перенапряжения выступают слезы: - Через это, через все, и даже больше, если потребуется. Я ведь люблю тебя, Шурик, черт возьми, очень люблю… Ты молчишь, а глубоко вздохнув, кладешь голову мне на плечо. И улыбаешься, искреннее и лучезарно: я чувствую. Тем временем дождь, исплакав свою последнюю каплю, затихает где-то над крышей нашего домика; утро, законно вступившее в свои права, гонит ночь прочь, а вместе с ней - и всю тревогу, всякое отчаяние, притупляет боль, давая ранам в душе зарастать в спокойствии. Клянусь, тебе больше не придется исчезать в ночи. Клянусь, я обниму тебя, и все будет хорошо. Клянусь...