Ангелы падают первыми

      Чёрная блуза – старомодного фасона, с пышными рукавами-фонариками. Белая юбка, цветущая седым кружевом. Мертвенно-серая шерсть филифьонки – как потемневшее серебро. Или как пепел. И увядшие глаза.       Лицо ангела улыбается мне       Под названием трагедии.       Пальцы жадно впиваются в шёлковое поле шляпы. На фоне блестящей белой ткани, осыпанной цветистыми осколками застывших силуэтов сердец, пальцы выглядят чёрными и мёртвыми, когда даже неживая по определению белая ткань цветёт.       Эта улыбка создана, чтобы дарить мне тепло.       Длинные лапы поднимают шляпу и медленно опускают её на голову, чтобы уши вошли в прорези, слишком узкие для ушей. Выходная шляпа. Та самая. Именно эта шляпа качала полями над головой, обрамляя картину старого парка и вытянутой морды хемуля, и его волос цвета снега чуть выше плеча, завивающихся снизу внутрь.       Нечего сказать на прощание       Около креста на твоей могиле       И тех вечно горящих свечей.       Тёмная блуза, обшитая снизу полукруглыми ушками синеватого кружева, облегала фигуру в тот день, когда белая лапа уверенно обвила серую, а серая резко разжалась, выпустив на стол чашку, классическую чайную чашку из матового розового стекла. Такого же розового, как и свет, льющийся от его мягких круглых глаз внутрь души, которую хотелось распахнуть навстречу этому свету, похожему на тёплое, мерно качающееся море. Море блаженства, покоя и радости под бежевыми вырезками вишнёвого цвета.       Нужно было где-нибудь еще       Напомнить нам, как быстро течет время.       Короткая белая юбка развевается на ногах в такт походке. Спешить нечего. Но она развевалась быстрее, когда стройные платиновые лапы несли в широкие белые объятия и не поседевшие ещё кружева новой юбки, и узкий коричневый поясок, похожий на змею, мирно свернувшуюся на серой талии, и золотые, как солнце, складки туники, усыпанной алмазиками блёсточных звёзд. Когда по камням мостовой, отбивая мелодию позабытой песни, стучали коричневые каблуки, и золотые банты атласными крыльями качались на пряжках.       Слезы пролились для них -       Слезы любви, слезы страха.       Два сердца соединились в тесном объятии, и сильная фигура высокого белого хемуля закружила резную серую фигурку. Коричневые туфли соединились с белой юбкой, серые лапы сомкнулись за белой спиной.       Сожги мои мечты, воскреси мою скорбь.       Лапы казались совсем светлыми и уверенными на фоне красного атласа. Глаза горели страстным пламенем вспыхнувшего новыми красками неба, когда, прижав к себе робкую серую фигурку, хемуль прошептал в трепетно вздрагивающее серебристое ушко: «Я люблю тебя, моя фьоночка». Фьоночка!       О Боже, почему       Ангелы падают первыми?       Серые лапки страстно обняли на прощание белые плечи. Дорога завладела белым ангелом, запутав его в своём лабиринте и в мгновение ока унеся далеко. Далеко, но не настолько, чтобы вырвать его из сердца. А затем – резкий провал в бездну безликих дней, воплощающих тихое и скорбное ожидание, и его светлая длинная морда, качающаяся над головой в дымке мягкого розового сияния.       Не освобожденная от мыслей о Шангри-Ла,       Не просвещенная уроками Христа,       Я никогда не пойму значения правды.       Обвивающая лапу змейка серебристого браслета резко выделилась тёмным кольцом на фоне лапы, которую внезапно пробила бледность. Горящие глаза, голубые, как мармеладный воск или тёплый лёд, резко расширились и погасли. На помертвевшей морде лежал квадрат синего света, льющегося из телевизионного экрана, где холодная в своей застывшей показной красоте филифьонка бесстрастно рассказывала о подробностях страшной аварии в Золотых Холмах. Вездесущая камера хищно исследовала покорёженный корпус Феррари, на котором ездил сын министра, как крыса, почуявшая запах мяса, и лишь на долю секунды из-за угла вынырнуло окно знакомого голубого автомобиля. На долю секунды, успевшую оборвать нити, на которых всё ещё бился механизм ждущего сердца, - потому что из окна голубого автомобиля свешивалась поникшая белая голова. Рассыпавшиеся по шее и окровавленным плечам белые волосы закрывали морду, но это определённо был потерянный белый ангел.       Незнание ведет меня к свету.       И в этот момент голубые глаза, некогда сияющие, умерли под лесом тёмных ресниц, потемнев и опустившись на фоне мраморной морды, спрятавшись в полумаску чёрных кругов.       Нужно было где-нибудь еще       Напомнить нам, как быстро течет время.       Серая филифьонка устала ждать, устала верить.       Слезы пролились для них -       Слезы любви, слезы страха.       Он был белым ангелом, ангелом неба – белый и пушистый, как мягкое и светлое облако. Она была дочерью земли – серая и устойчивая, не безгрешная, но верная. Небо выше земли. Оно сияет за пропастями километров от неё. Им не суждено слиться вместе.       Сожги мои мечты, воскреси мою скорбь.       Он был ангелом неба – и небо забрало его.       О Боже, почему       Ангелы падают первыми?       Улица стыдливо прятала глаза под прозрачной вуалью тонкого тумана. Лишь ноги путались в стелющейся полумгле. Цветущее серебристыми цветами голубое небо, небо, к которому недавно вернулся его сын, было скованно клеткой крыш. Оно будто бы было холодным морем, по которому скользили белые челноки, а серая филифьонка шла под водой – иначе почему так легки и уверены были её движения? Филифьонка уверенно подошла к дому, в котором жила Мариам, и заплыла внутрь неслышной, неосязаемой тенью. Иначе почему все проходили мимо и никто не бросил на неё даже скупого взгляда, не поинтересовался, зачем филифьонке лезть на крышу? Всем было плевать. Все скользили по коридорам лестниц – кто-то поднимался вверх, кто-то спускался. Мимо пробежал маленький хемулёнок, он нёс в лапах куклу, за спиной у которой были приклеены большие бумажные крылья.       - Небо всегда забирает ангелов? – спросил хемулёнок.       Спой мне песню       О твоей красоте,       О своем царстве.       И тогда серую филифьонку резко наполнило решимостью. Она знает, что ей нужно. Он был сыном неба, и мать забрала его. Она – дочь земли. И она встретится с матерью.       Подойдя совсем уже близко, филифьонка услышала, как кто-то очень наглый сказал, что тот идиот был, вероятно, пьян, раз не заметил на дороге автомобиль такого хемуля. Таким хемулем был, естественно, не Белый.       Позволь мелодиям твоих арф       Ласкать тех, в ком мы еще нуждаемся.       Ветер хрустальными пальцами перебирает седые кружева юбки. Из-под неё выглядывают ноги. А там, ниже – бесконечный лабиринт домов. В этих домах сейчас просыпаются филифьонки и хемули. Они там живут. Они там живут, и им всем плевать. Всем. Всем, кто населяет этот огромный и чуждый каменный лабиринт, плевать, если сейчас новая вспыхнувшая звезда завершит сагу о любви земли и неба.       Вчера мы обменялись рукопожатием,       Мой друг.       Вдали, там, где небо целовало землю, рождался рассвет. Широкая и мерцающая золотом река мчалась по земле, заливая светом холодные улицы. И тогда филифьонка поняла, что ей нужно. Серые лапы качаются над бездной, шелестя седым кружевом юбки. С игривой небрежностью дёрнувшаяся лапа скидывает вниз розовый глянец туфли. Туфля летит вниз, вниз, в сердце прорезаемого первыми лучами мрака.       Ветер хрустальными пальцами перебирает седое кружево юбки, мертвенно-серые лапы с игривой беззаботностью качаются над бездной, как будто филифьонка сидит на низеньком мосточке. И вдруг лапы резко совершают сильный толчок и уверенно устремляются вниз, навстречу асфальту.       Мертвенно-серая фигура лежит на асфальте, облачённая в чёрную блузу старого, немодного фасона, и седую юбку, выделяясь на нём тёмным, пепельным пятном. Филифьонка лежит, разбросав в стороны лапы, слившись с землёй и чувствуя её дыхание. Сердце делает несколько благодарных ударов и затихает, а на мраморной морде навеки остаётся пойманная мимолётность последней улыбки, выражающей тихое и блаженное счастье.       Сегодня луч луны освещает мне дорогу,       Мой хранитель.       Мариам, которая вышла за покупками, бросила на тело меланхолично-презрительный взгляд, и её узкие серые глаза, снисходительно сощурившись, с тоскливым сожалением ухмыльнулись.       - Такая молодая, - сказала она, - и такая дура.