Гермиона сидела на полу посреди своей маленькой тёмной комнаты, держа в руках талисман, который ей несколько месяцев назад подарил Виктор. Дрожащими от волнения пальцами она водила по выгравированным на неизвестном ей языке буквам, которые означали: «Даруется благоденствие всякому, кто откроет сердце своё».
Могло ли так случиться, что человеком, которому она должна была открыть своё сердце, был тот, кого ещё сутки назад она ненавидела и готова была убить? А так ли сильно она его ненавидела? Или это было лишь чувство обиды за то, что всё это время он не проявлял к ней и капли той заботы, которую она с лихвой получила от него случившимся утром? Гермиона никогда даже не думала, что Люциус Малфой может быть таким нежным, таким страстным, таким... упивающимся!
Она легла на пол, раскинув в стороны руки, и принялась думать лишь о том, что всё произошедшее между ними не могло быть чем-то незначимым, чем-то пошлым и будничным. Нет, это было что-то большее, что-то гораздо большее, чем всё, что до сих пор происходило в её жизни. Касаясь Люциуса этим утром, она чувствовала, как его магия перетекает в неё, наполняет её, сливается с её собственной магией, и как её магия переходит в него. Это было торжество света, и Гермиона очень хотела отключить свой разум, чтобы полностью отдаться этому чувству, раствориться в нём, позволить ему охватить себя с головой, так же, как это произошло с ней ещё каких-то полтора часа назад. Но она не могла.
Страх всё ещё жил где-то там, глубоко внутри. С неё уже сошла нега блаженства, и тело напомнило и о вчерашнем дне. Спина и ноги болели от того, как грубо Люциус тащил её по лестнице в свою тюремную камеру. Неужели за этого человека она, Гермиона Грейнджер, готова была выйти замуж?
Голова шла кругом. В животе у неё заурчало, и Гермиона вспомнила, что ничего не ела со вчерашнего дня. Выпив несколько зелий из своей аптечки, которые должны были быстро излечить её тело, она отправилась в маленькое кафе неподалёку, чтобы наполнить свой желудок и поразмышлять над тем, что же ей делать дальше.
За обедом она написала небольшое письмо, которое немедленно отправила в Хогвартс с министерской совой. Гермионе было необходимо встретиться с Северусом Снейпом. Как ни иронично, но только он один мог знать Люциуса достаточно хорошо, дабы развеять или, наоборот, подтвердить её сомнения. А потому после обеда, выпив одно из своих зелий, позволяющих трансгрессировать на дальние расстояния, она отправилась прямиком в их с Северусом дом в Хогсмиде.
От третьей трансгрессии за сутки у Гермионы заложило уши и закружилась голова, и она устало опустилась на диван в маленькой уютной гостиной, которую некогда считала своей. В этом доме они с Северусом жили в те дни, когда уставали от Хогвартса. Именно этот дом был оплотом их уединения; местом, где сбрасывались все маски. Гермионе всегда здесь было спокойно и уютно, отчего и сейчас, несмотря на огромное количество мыслей в её голове, она невольно задремала.
В полусне Гермиона размышляла о том, что же было с ней теперь, и что было тогда, когда она была с Северусом. Только сейчас она, кажется, начала осознавать природу своей любви к нему и её отличие от тех чувств, которые она столь внезапно испытала к Люциусу.
Луна была права, говоря, что Северус был её отражением. Гермиона, и правда, любила его, как своё собственное отражение — в глазах Снейпа она всегда безотчётно видела саму себя. У них был общий враг, общая цель, общие интересы и общее дело. Они находили друг в друге утешение; были одним целым, части которого так или иначе стремились обрести независимость. Северус нуждался в её помощи и заботе, за что временами почти ненавидел себя. Тогда как Гермиона нуждалась в том, чтобы быть полезной ему, боясь впоследствии признаться даже самой себе, что за шесть лет устала от этой ноши.
С Люциусом же всё было по-иному. В его глазах Гермиона не видела саму себя. Он не был её отражением. Он был отдельным, полностью независимым от неё существом. До сегодняшнего утра у них не было абсолютно ничего общего, и они не нуждались друг в друге — они стремились друг другом обладать. Их воссоединение не могло стать единством двух половин, это должно было быть столкновение двух целых частей, союз двух отдельных миров, который мог породить нечто иное, нечто совершенно новое, то, чего свет этот ещё не видывал...
Гермиона открыла глаза, только когда хлопнула входная дверь. В дом вошёл Снейп.
— Спасибо, что прервал свои занятия ради меня, — произнесла Гермиона, стряхивая с себя остатки дремоты.
— Твоя записка ясно дала понять, что разговор не требует отлагательств. Вот только я не понимаю, что случилось? — сняв с себя пальто, Северус уселся в кресло напротив.
— Помнишь, ты говорил, что я обязательно должна тебе сказать, когда в моей жизни появится кто-то значимый?
— Конечно, — кивнул он.
— Так вот, кажется, я нашла такого человека, — сказала Гермиона. — И он дал мне сутки, дабы я решила, хочу ли быть с ним.
— Так в чём же дело? — Снейп приподнял бровь. Уголок губ его едва дрогнул при этом.
— Проблема в том, что только ты сможешь сказать, стоит ли мне доверять ему свою дальнейшую судьбу, — заключила она, и Северус внимательно на неё посмотрел; в глазах его отразилось подозрение.
— Кто этот человек?
— Это Люциус Малфой, — она произнесла это на выдохе. Гермиона знала, какое сильное впечатление должны были произвести на него эти слова. Всё внутри неё словно бы окаменело на секунду.
Снейп закрыл глаза. Ни один мускул на его лице не дрогнул. Пальцами правой руки он лишь провёл по своему лбу.
— Так вот почему он так странно вёл себя всё это время, — произнёс он и, глубоко вздохнув, вновь посмотрел на Гермиону. — Он дал тебе сутки?
— Да, вчера он запер меня в своём подвале, — нервно усмехнулась она. — Перед этим у нас была дуэль. Я разрушила весь его каминный зал, но он обрушил на меня гардины, и я не смогла вовремя среагировать. Он связал меня и протащил по лестнице за руки, — Гермиона продемонстрировала ему свои синяки на запястьях, которые уже начали проходить. — А сегодня утром предложил мне выйти за него замуж.
— Тебя победила гардина? — уточнил он так, словно это было самым занимательным фактом из всего её рассказа.
— Да, вообще-то я планировала его перед этим убить. Но вот сейчас я сижу и думаю, что мне, вероятно, стоит принять его предложение.
Северус расплылся в улыбке.
— Я надеялся, что, отпустив тебя, позволю тебе жить
нормальной жизнью.
— Что ж, могу сказать, что твой план полностью провалился! — с жаром заметила Гермиона, и они помолчали пару мгновений, пока она не спохватилась. — Знаешь, у меня тут есть один амулет. Мне его подарил Виктор.
Северус перевёл на неё заинтересованный взгляд.
— Он болгарский и вроде бы очень древний, — продолжила она, извлекая амулет из кармана. — Тут написано, что его владелец будет счастлив только тогда, когда сможет открыть своё сердце.
Снейп взял серебряный амулет из её рук и, направив на него палочку, начал нашёптывать заклятие. Гермионе всегда нравилось, когда Северус исследовал магические предметы — он так по-особенному прищуривал глаза.
— Подделка, — презрительно выплюнул он в следующий же миг, небрежно отбросив амулет на стол. — Ты и сама бы это поняла, если бы только захотела проверить... Ему не больше пяти лет. Это всего лишь безделица. В нём нет никакой особенной магической силы. Мастер, конечно, наложил на него чары, дабы сохранить товарный вид, но счастливой ты способна стать и без какого-то там амулета!
В комнате повисла тишина. Только старые часы на каминной полке мерно отсчитывали секунды. Прошло уже шесть лет с того момента, как Гермиона купила их на небольшой барахолке на окраине Лондона, совсем недалеко от её нынешней квартиры, а они всё ещё шли. Гермиона взяла амулет со стола и бережно положила его обратно в свой карман. Она вдруг поняла, что как бы ни сложились дальнейшие события — жизнь её уже никогда не будет прежней.
— Ты любишь его? — тихо спросил Северус, выведя её из задумчивости, и Гермионе показалось, что вопрос этот окончательно разрезал надвое всю её жизнь.
— Я совсем не знаю этого человека, — проговорила она осипшим голосом. — Я всегда думала о нем только как о Пожирателе Смерти. Я не могла даже представить... Всё произошло так быстро!
Дрожащей рукой Гермиона оттянула ворот свитера, который внезапно показался ей ужасно тесным, и обратила на Снейпа полные слёз глаза.
— Как мне понять, что он не обидит меня?
Северус тяжело вздохнул. На его лице отразилась усталость.
— Люциус жестокий, самовлюблённый и эгоистичный человек. Я не могу этого отрицать, — сказал он. — С ним бывает нелегко. Хотя, полагаю, не хуже, чем со мной, — печальная улыбка прорезала его лицо, и Гермиона улыбнулась в ответ. Из глаз её потекли слёзы, которые она больше не могла сдерживать. — Но вопреки всему, что ты о нём знаешь, он далеко не так плох. Люциус никогда не любил и не мог терпеть одиночества. Это его великая слабость и, пожалуй, главное отличие от меня. Я всегда был одиночкой, и сейчас уже стоит признать, что в моём одиночестве виновата не только судьба... Я ведь, в сущности, никогда не страдал от него. Даже наши с тобой отношения не смогли этого изменить. Люциус же никогда не был один. Он просто не привык. Он рос в хорошей семье, воспитывался в уважении к семейным ценностям, рано женился. Все, что он делал в своей жизни — он делал во благо своей семьи, так или иначе. Не важно, как это у него в итоге получалось... Поэтому самым тяжёлым ударом для него стало то, что все они покинули его. Вероятно, я не должен тебе этого говорить, — Снейп качнул головой, — однако, когда Драко принял решение увезти Асторию и Скорпиуса в Америку, Люциус на коленях просил его этого не делать. Драко винил Люциуса за то, что тот не оградил их от этого мерзкого скандала вокруг Астории. Нарцисса тоже не смогла ему этого простить. У неё к нему были и собственные претензии, но публичное унижение стало для неё последней каплей...
Не знаю, что там между вами происходит, — добавил он, — однако, если Люциус предложил тебе связать с ним свою судьбу, то это отнюдь не его очередная игра. Было бы хуже, если бы он этого не предложил. В таком случае ему пришлось бы уже иметь дело со мной.
Воцарилось молчание, и Гермиона услышала, что часы на каминной полке тоже больше не шли. Вот уже пять минут, как стрелки их навеки остановились.
Тыльной стороной ладони Гермиона стёрла с лица слёзы. Она встала с дивана и подошла к креслу, в котором сидел Снейп. Присев на подлокотник, она обняла его, и он мягко погладил её по спине.
— Спасибо тебе за всё, — прошептала Гермиона, и, заключив её лицо в ладони, он по-отечески поцеловал её в лоб.
***
Следующим утром Гермиона прибыла в министерство одной из первых. Она изрядно нервничала. Несмотря на слова Северуса и все ее мысли об их с Люциусом воссоединении и том прекрасном, что она испытывала к нему, где-то в глубине души она всё ещё опасалась, что произошедшее между ними могло оказаться фарсом и было лишь его способом в очередной раз поиздеваться над ней.
Когда она вошла в его кабинет, он уже был там. Люциус моментально повернулся к двери, когда вошла Гермиона. Несколько мгновений они молча смотрели друг другу в глаза, не решаясь произнести хоть слово.
— Может, мы перенесёмся к тебе домой? — первой нарушила тишину Гермиона. Сердце её стучало как сумасшедшее.
Люциус без лишних слов взял её за руку, и они трансгрессировали. Гермиона едва не упала на пол, когда они приземлились в разрушенном ею каминном зале Малфой-мэнора, но Люциус успел её поймать. Он с беспокойством посмотрел на неё.
— Это моя пятая трансгрессия за двое суток, — объяснила Гермиона, держась за его руку.
Обретя равновесие, она отошла от него на несколько шагов, стараясь оценить ущерб, который нанесла жилищу Люциуса два дня назад.
— Прости, что испортила твои вещи, — сказала она, поднимая с пола клавишу от рояля и кладя её на изуродованный стул.
— С этим залом у меня всё равно было связано слишком много неприятных воспоминаний, — бросил он.
— Люциус, — Гермиона подошла к нему, вглядываясь в глаза. Она несмело провела рукой по его щеке, и он невольно подался всем телом ей навстречу. — Тот вопрос, который ты задал мне, я… уже вчера, с самого начала знала на него ответ.
— Да? — на лице его отобразилось сомнение.
Гермиона слышала, как сбилось его дыхание, заметила, как чаще стала вздыматься под тонкой тканью рубашки его широкая грудь. Как бы она хотела снова прижаться к ней, забыв обо всём!
— Но мне нужно точно знать, что ты чувствуешь ко мне, — прошептала она. — Ты сказал, что устал от игр. Дело в том, что от них устала и я. А потому я должна быть уверена, что я действительно нужна тебе, и что мой ответ не будет лишь частью удовлетворения твоего самолюбия.
По лицу Люциуса прокатилась судорога. Он прикрыл глаза и отошёл от Гермионы.
Ответил он не сразу. Пройдя по залу, Люциус провёл рукой по крышке усыпанного осколками взорванного зеркала стола. Медленные шаги его отдавались эхом, пока он наконец не остановился.
— Я прожил в этом доме всю свою жизнь, — сказал он. — За этим столом сидел ещё мой дед. На нашем фамильном гербе написано «Sanctimonia vincet semper» — «Чистота всегда побеждает». Имелась в виду чистота крови, конечно.
Всю свою жизнь я полагал, что только будучи магом с чистой кровью возможно обладать тем особенным флюидом, который способен творить любые чудеса. И всю свою жизнь я учился быть способным делать эти самые чудеса. Но вот в чём проблема, я всегда чувствовал, что в чем-то отстаю от остальных. Особенно от тех, кого в моей семье всегда было принято называть «грязнокровками», — взгляд Люциуса прожёг Гермиону насквозь, отчего внутри у неё всё похолодело. — Грязнокровки и полукровки всегда были лучше меня. Как бы я ни старался, что бы я ни делал. Стоит только вспомнить Северуса — блестящий зельевар, искусный маг. Во многом куда более искусный, чем я... Но всю свою жизнь я предпочитал закрывать на это глаза: чистота превыше всего! «Если искоренить всех грязнокровок, вероятно, тогда я стану лучшим?» — вот, как я полагал. Наконец-то стану лучшим…
Шли годы и из-за своих убеждений, в которые в определённый момент я уже, кажется, не верил и сам, я только терял и терял. Но это не останавливало меня! Это заставляло меня стараться с ещё большей силой, ещё большим усердием, отчего я терял в два, в три раза больше!
Люциус направил палочку на сервант в углу комнаты, вероятно единственный сохранившийся в целости предмет, и отправил в него невербальное заклятие. Шкаф разлетелся на мелкие осколки. Гермиона незаметно, боясь сделать лишнее движение, вытащила из кармана палочку. Речь Люциуса заставила её забеспокоиться о том, не придётся ли ей опять с ним сражаться, только в этот раз уже по-настоящему.
— И вот, я остался один, — продолжил он. — Без семьи, без уважения. Всеми ненавидимый, презираемый. Вероятно, нужно добраться до самого дна, чтобы отринуть всё. Я добрался до него, и я отринул. Отринул чистоту. Я понял, что чистота крови не значит ничего! Она не сделала меня каким-то особенным. Она только лишила меня способности мыслить здраво и видеть свет истины — мой собственный свет!
Когда уже почти семь лет назад я утратил свою волшебную палочку, передаваемую в моей семье от отца к сыну, я словно бы утратил часть самого себя. Я долго страдал от этого. Ни одна другая палочка не могла заменить мне её. Это было так, словно я потерял часть своего собственного тела, жизненно важный орган. С другими палочками мне с трудом давались даже самые простые заклятья. Как ужасно это для мага обладающего столь сильным самолюбием, как у меня!
Шли годы, и я, казалось, смирился и с этим. Наступил момент, когда мне было уже не важно, могу ли я поднять перо в воздух, не взорвав при этом письменный стол, или нет. Когда Нарцисса уходила от меня, она сказала, что я ничтожество, и именно так я себя и чувствовал.
Год назад я отправился в командировку в Японию, где встретился с местным мастером палочек, проживающим высоко в горах, в древнем буддийском монастыре. Я поведал ему о своей беде, и он сказал, что у него есть одна палочка из дерева магнолии. «Палочка возрождения», как он её назвал. «Магнолия — дерево, на котором после зимы расцветают прекрасные цветы, — сказал он мне. — Магнолия — это символ начала, символ пробуждения, торжества света, после периода кромешной тьмы».
В этой палочке была сердцевина из волоса единорога, и я сразу сказал ему, что мне навряд ли подойдёт она, потому как палочки с такой сердцевиной склонны к светлым чарам, а я в своей жизни практиковал больше тёмные. Тот мастер рассмеялся мне в лицо и сказал, что не бывает светлых или тёмных чар, и раз мы, англичане, считаем по-иному, то плохо нам придётся в жизни.
Он сказал, что в Японии все чары считаются нейтральными, а вопрос света и тьмы сидит лишь у нас в голове. Только то, какими мы сами себя определяем — такими и будут наши чары. Я пытался ему возражать, но он сказал, что я просто должен попробовать поработать с этой палочкой. Тогда я взял её, и, как ни странно, она приняла меня. Я снова мог делать всё, что умел раньше, в полной мере и даже больше. Тогда мастер палочек сказал, что дарит её мне, потому как наблюдать перерождение природы всегда интересно, а перерождение человеческой души происходит нечасто.
Я, признаюсь, не понял тогда, что он имел в виду. Я просто был рад тому, что снова мог чувствовать себя полноценным. Не хуже других, во всяком случае. Однако чем больше я работал с этой палочкой, тем больше нового я открывал в себе самом.
Чары, и правда, оказались не тёмными и не светлыми. Чары оказались такими, какими я сам их творил. Я сжёг все свои книги по «Тёмным искусствам», потому как в них я больше не находил для себя интерес. Я занялся изучением других чар. Тех, которые мне не давались никогда. Которые я всегда считал «светлыми», чуждыми моей сущности. Всю свою жизнь я сам блокировал в себе часть своей силы, и с этой палочкой я постепенно начал познавать её.
Однако было одно, как мне всегда казалось, не самое сложное заклятие, которые вы со своими друзьями поневоле изучили ещё в школе. Я всегда недооценивал его, считал не самым полезным для себя, и вот оно-то у меня никак не могло теперь получиться. Целый год я бился над ним, не имея понятия, что же делаю не так. «Какая глупость — вспомнить своё самое счастливое воспоминание! У меня полно таких!» — думал я. И всё равно оно никак мне не давалось. Я даже попросил Северуса научить меня. Он, конечно, шутя сказал, что я просто безнадёжен. Но, чёрт возьми! — Люциус ударил кулаком по столу, и Гермиона вздрогнула. — Оказалось, для его воплощения, мне только и нужно было, чтобы в моей жизни появилась одна маленькая грязнокровка! — он направил палочку в потолок и воскликнул: — Экспекто Патронум!
Из палочки его выскочила серебряная выдра, которая весело запрыгала вокруг большой хрустальной люстры. Гермиона зажала рукой рот, и из глаз её брызнули слёзы счастья.
— Экспекто Патронум! — воскликнула она, подняв свою палочку вверх. Рука её дрожала от волнения.
Две выдры радостно запрыгали друг за другом, пока не слились воедино и не рассыпались тысячей ярких искр, медленно опускающихся вниз и тающих в пространстве над головами Люциуса и Гермионы.
Гермиона подошла к нему. Люциус ещё тяжело дышал от переполнивших его эмоций, и, обвив его шею руками, она поцеловала его в губы. Она больше не сомневалась ни в чём.
— Я люблю тебя! — произнесла она.
— И я люблю тебя, Гермиона, — прошептал Люциус.
Их лбы соприкоснулись, и они стояли так, может, мгновение, а, может, и целую вечность, с закрытыми глазами, наслаждаясь этим чудесным моментом единения их душ, пока замершее время наконец не продолжило свой ход.
***
Гермиона и Люциус поженились на небольшой, но очень красивой церемонии, которая проходила в обновлённом поместье Малфоев. На неё были приглашены только самые близкие люди: родители Гермионы, Гарри и Джинни, Луна и Рольф, а также некоторые преподаватели Хогвартса, в числе которых был и Северус Снейп. Из Америки на церемонию приехал Драко. Он поздравил своего отца и Гермиону, пожелав им счастья.
Люциус покинул Хогвартс сразу после того, как студенты сдали последние экзамены, и вакансия преподавателя ЗОТИ снова стала свободной. В Министерстве он проработал ещё год, после чего передал дела и организовал вместе с Гермионой фонд «Серебряная выдра», оказывающий поддержку людям, чьи близкие погибли или пострадали во время войны. Это принесло Люциусу всеобщий почёт и уважение, которыми он в полной мере наслаждался ещё долгие годы.
Гермиона же продолжила заниматься наукой и написанием книг, активно поддерживая мужа во всех его делах.
А спустя два года после их свадьбы у Гермионы и Люциуса родилась дочь, которую они назвали Розой.
Конец.
