Банка комплементарностей

Кто-то когда-то говорил, что утро – самое лучшее время суток. Кто-то когда-то был очень неправ. Но забивать голову этим не стоит, как, впрочем, и всем остальным, о чем так любят без умолку говорить люди. Ходить по кругу, без остановки и не видеть вокруг себя ничего. Эманация собственных знаний, превознесенная до апофеоза культурных идей и традиций, помноженная на бесчисленное количество совершаемых глупостей – это люди называют «любовью». Это то, о чем стоило бы молчать, а они гордо говорят: «Это так романтично». А ведь по сути, это не романтика, а признание собственной бесполезности, слабости и отсутствия зачатков самосохранения. - Музыка – это любовь, перешедшая из чувств на нотный стан и выливающаяся в бесконечно прекрасные звуки твоего инструмента, - Жак (учивший играть меня на скрипке, когда мне было двенадцать) с урчащим французским акцентом выдает свои гениальные идеи и тыкает ухоженным длинным пальцем в мою грудь рядом с сердцем. Лучше бы молчал, потому что это похоже на предательство. Я отрицаю любовь, но принимаю музыку – она прекрасна (хотя вряд ли я когда-нибудь это озвучу). Сплошная лингвистическая семантика, остающаяся для меня непонятной. Это то, что так легко понимает Джон, и то, чего не понимаю я. Наверное, в этом и заключается основная проблема – меня всегда тянет к непонятному и, возможно, мне это наскучит в конечном итоге. А пока это похоже на: помешательство, никотиновую зависимость, жажду очередного дела, желание бороться со скукой. - Шерлок, - сонный Джон подходит к моему креслу. Он встал ровно восемь минут назад, почистил зубы, умылся и спустился ко мне в гостиную. Он возмущен, и я знаю чем. Еще он слегка озадачен. И на нем помятая футболка и пижамные штаны, которые сползли ниже трусов. «Смешной и милый» - так бы сказала любая представительница женского пола, имеющая странную страсть к плюшевым игрушкам. Я бы сказал, что он скорее «сек-су-аль-ный», долго растягивая это слово. - Шерлок, какого черта это появилось на моей прикроватной тумбочке? - Джон плюхается в кресло напротив. Его босые ступни упираются в пол и гипнотизируют взгляд. Это нелогично. Если бы дело было бы только в гормонах, люди бы давно научились бороться с навязчивыми чувствами. Многих трагедий можно было бы избежать. Это словно запрограммировано где-то глубже. На цепочках ДНК, на какой-то из хромосом. Место, которое отвечает не за синтез, а за поиск путей к полному усовершенствованию себя (не банальному продолжению рода). Последовательность нуклеотидов (аденина, гуанина, тимина и цитозина), которые ищут свою комплементарность среди других, подобных индивидов. И когда-нибудь этот полный комплемент найдется среди других. Клетки распознают его после первого же прикосновения и уже больше не захотят отпускать. Тело впадет в зависимость, стремясь образовать водородные связи в парах A-T, G-C с клетками найденного продолжения тебя. - Так, ты молчишь… - Джон сцепляет руки на груди в замок и смотрит на меня внимательно. - Если мыслить по-твоему, то можно предположить, что это твой новый эксперимент. И в чем он заключался? Можно ли отравить человека, пока он спит, старым анатомическим препаратом? Теория с ДНК провальна и не научна. И было бы обидно, если бы она оказалась правдой, ведь тогда все было бы слишком банально и просто – без обид, мнительности, лишних мыслей и сентиментальности. Было бы скучно. Эволюционно нерентабельно - не сильнейшие бы выживали и продолжали род, а просто те, кто успел найти свой комплемент. - Это мой первый препарат. Оно мое. Не по факту, но по праву, - озвучивание собственной слабости всегда дается с трудом, но дороги назад уже нет. – И не стоит мыслить как я. У тебя все равно скверно выходит. Джон поджимает губы. Его лоб покрывается складками от мыслительных процессов. Глаза сияют, а пальцы на ногах едва заметно поджимаются. - Ну… если думать просто, как я, это было похоже на признание. Я лишь киваю, чувствую, как взволновано бьется мое сердце в ожидании. Иррациональный страх перед неизвестностью, усугубленный невозможностью предсказать, что решит Джон. Его губы дрожат в улыбке, а потом он вовсе начинает смеяться. И смеется до слез, слегка истерично, переходя иногда на слишком высокие звуки. Мое внутреннее я катапультирует из черепной коробки, оставляя меня в полной тишине. - Это весьма оригинально. Немного по-детски, довольно эксцентрично и очень в твоем духе, - отсмеявшись, выдыхает он. - Я тоже, Шерлок, я тоже. Он улыбается и смотрит на часы. Затем, все же что-то сообразив и смутившись (румянец, расползающийся по его лицу, выдает его с головой), он вскакивает с кресла и почти бегом удаляется в свою комнату. - Я опаздываю на работу, даже чай не успеваю выпить. Поговорим вечером, ладно? – бросает он на ходу. Спустя три минуты, он, уже одетый, спускается вниз с банкой формалина, в котором плавает препарированное человеческое сердце. Оно бьется об стенки, словно сокращаясь. Джон ставит ее рядом с черепом на каминную полку и, улыбаясь, уходит, кидая мне напоследок «до вечера, Шерлок». Я смотрю на банку, и, наконец, понимаю, что произошло. Когда дверь внизу захлопывается, я счастливо смеюсь, смотря на сердце, отражающее нашу комплементарность, олицетворяющее принятие мной так яро отрицаемого.