want you in my hotel room

Черт, я пил всю ночь. Пытался сделать вид, что все нормально. Нам с тобой бороться незачем, но так дела обстоят только сегодня.

Ночь проглатывает его так же быстро, как тот тощий парень с мешками под глазами размером с галактики глотает таблетки. Они исчезают на его языке, мажут разводами цветов радуги. Только радуга тут багряно-красная и кислотно-желтая. Чимина тоже мажет, словно в нем один сплошной метилфентанил, но он точно помнит, что завязал с этим, даже когда забывает свое имя. Теперь он развлекается по новому. Нашел себе новую игрушку с побочным эффектом саморазрушения. Ночи в неоновом свете отошли на задний план, когда он наконец почувствовал, что тонет, но не как раньше, а по-настоящему. Не ради развлечения, ныряя в бассейн пятиметровой глубины, чтобы войти в воду, разрезая зеркальную чистую гладь, наполнить водой легкие, позволить адреналину ударить в виски, разойтись по телу горячими волнами, так, чтобы только ради идеальной фантазии, рядом с живительным воздухом. Чтобы лучше прочувствовать, как бьешься головой о холодный парапет, выложенный тошнотворно голубого цвета плиткой, и вздохнуть так, чтобы затошнило и под ложечкой засосало. Он тонул в черной дыре, хвататься было не за что. Тошнотворный парапет стал родным, но поблизости его больше не было. Как и лимита, который позволял возвращаться в рамки каждый раз, когда сердце заходилось так сильно, что дышать было нечем. В тот момент он понял, что еще немножко, и последний трос, привязывающий его к берегу и создающий связь с землей — оборвется. Это осознание больно ударило его в лицо, сбило с ног и оставило в таком состоянии на неопределенное время. Несколько дней он не выходил из дома. Таращился в запыленное окно своей небольшой квартирки в Тонджакку. Видя себя со стороны в широкое настенное зеркало, Чимин казался себе мертвым, но одно он знал точно, его мозг в эти дни демонстрировал свою живучесть настолько сильно, как никогда за всю его 24-летнюю, но отнюдь не каратную жизнь. Он строил планы по выживанию, и это было хорошим знаком. Первым пунктом значился срочный отъезд. Благо, когда толкаешь дурь находясь под широким жестом протянутой рукой, успеваешь обзавестись важным правилом: всегда оставляй счет на черный день. На его глазах фейерверками разлеталась жизнь разношерстных шестерок, найденных и пригретых только для того, чтобы создать из них завесу, хоть хлипко, но прикрывающую толщу купюр и накрепко запечатанных пакетов. Чем самоотверженнее бросаешься на оборону, тем больше получаешь. Геометрическая прогрессия с летальным исходом. Не будучи падким на деньги, но отлично знавший себе цену Чимин очень быстро вздымался вверх, но был выхвачен заботливой рукой маленького улыбчивого хена, отбирающего танцоров в том клубе Каннамгу, до которого с земли — как до небес, просто так с шестом даже с Олимпа не допрыгнешь. Чимин до сих пор помнит тот день, когда он впервые оказался в тесном темно-зеленом коридоре, ведущем в его кабинет. Вдоль стен, словно выброшенные за ненадобностью, но все еще очень красивые, светящие своей одинаковой безупречностью, стояли молодые парни в костюмах, предназначенных явно не для культурного представления. Он помнит их взгляды, прожженные похотливостью и огнем желания. Чимин знал себе цену. Слишком хорошо знал. О мальчиках для богатеньких клиентов и клиенток того же сказать было нельзя. Удивительно, как целомудренный Сеул может превращаться в совратителя ночью. Мысленно отмечая крестиком первый параграф, Чимин не задумываясь перескакивал ко второму. Ехать домой было нельзя. Идеальная картина мальчика, который днями и ночами трудится у станка, обливаясь потом, кровью и еще бог знает чем, не должна была быть разрушена. Он ведь не зря так старался и напрягал того парня из Мендона, которому в качестве привилегии пришлось доставлять пару косяков с пылу с жару в четыре утра просто потому, что ему стало грустно. Нет, тот фальшивый отзыв от профессора из университета Хоник не мог так просто пропасть. Он знал, на что шел. Оставаться в городе идея в целом не из лучших, когда приманка близко — всегда есть соблазн упасть в вязкую пелену бесконтрольного и неограниченного кайфа и ловушек в виде комплиментов о твоей непременной эксклюзивности и о лимитированности минетов, когда все только для тебя. Проходили. В бесконечной череде мест, когда меняется локация, но не экстерьер, начинаешь понимать ценность чего-то нового, еще не запятнанного знакомыми, связями и призрачными возможностями. Парень помнил, как однажды, пару лет назад, когда он толком еще не покинул родительского дома и не оставил мечты о славной карьере учителя танцев в детской студии, они с Тэхеном ездили в Гонконг на Китайский Новый год. Как болтались среди разукрашенных в различные, порой банальные, а порой весьма причудливые цвета блоков, населенных тысячами людей. Гонконг запомнился Чимину в образе большого семейного дома. Когда места совсем мало, но среди хаоса из людей и вещей можно найти покой и уют. Перескакивая через пункт, связанный с банковской рутиной и сбором пары вещей из разряда "не смогу купить там", Чимин бросился в самый лучший по его мнению пункт "оборви все связи, но так, чтобы потом больно не было, физически больно". О хене за полтора года он успел узнать немного, выхватил пару необходимостей и привычек из хлама, коим представлялся его образ, тщательно слепленный для того, чтобы защитить себя от безжалостной машины чужого осуждения и отвращения и еще более жестоко механизма нелегального бизнеса, ведь когда прячешься под полой, некому пожаловаться, что кто-то переломал тебе парочку костей. Заявление парням в форме с Хондэ не напишешь и в больничку бинтоваться не придешь. Старший ненавидел, когда его называли по имени и курили в его присутствии, изредка проверял на себе особенно понравившихся мальчиков и никогда не снимал очки в толстой дорогой оправе. Затушив вишневую сигарету прямо возле кабинета о дверной косяк, Чимин расправил плечи и лишний раз прошелся ладонью по смоляным прядям. Страшно не было, немного нервно, но это скорее от отказа от приевшихся привычек, которые влепились в него, словно тесто и запеклись — отодрать сложно, но возможно. — Здравствуй, хенним. Сказал, словно прохрипел на издыхании. Ментальная пометка — не молчать слишком долго, иначе голос атрофируется совсем. — Черт, даже не знаю, что хуже, это обращение или то, как выглядит твое лицо сегодня. — Чимин морщится. Знает, что выглядит неважно, и эту серость с примесью лилового под глазами не прикрыть ни одними очками. — Но да ладно, мне есть, что тебе показать, присядь. Черноволосый чувствует, как по спине проходит заряд напряжения, смешанный с легким ознобом. Одна из привычек хена — моментально схватывать, что Чимин на волоске и пытаться подбросить заманушку, прикормить, чтобы жертва отвлеклась и забыла о том, что она вообще-то жертва. — Хен, нет. — Считай, это часть моего последнего желания. — Намджун морщится и мнет яркую бумажку в руках, чтобы размять затекшие пальцы. Он готовился к этому разговору давно. Кажется, еще с самого первого дня, как взял к себе парнишку с наглым прищуром и выжженными краской волосами. Слепив из него вполне себе мужчину с нотками остервенелой жеманности и изысканным вкусом, он был готов выпускать его, но за все нужно платить, особенно хорошим людям, ведь так? — Ты должен привезти мне кое-что. Говорит — словно мед в уши льется. За все время пребывания здесь, младший много раз обслуживал вип-клиентов с доставкой, возвращаясь в этот самый кабинет с картами, кейсами, мальчиками и прочим добром, которое Намджун считал достойной оплатой своих услуг. Рука старшего потянулась к папке с буквами, разобрать которые с минус однеркой на каждом глазу Чимину не представлялось возможным, но одно было понятно точно — это портфолио, значит — очередной мальчик. Черная матовая папка мягко ложится на колени, и парень не испытывая достаточного интереса, но все же с небольшим проблеском любопытства открывает ее, останавливаясь на первой странице. Тут же нестерпимо, до жжения в кончиках пальцев хочется закрыть папку обратно. Полуприкрытые глаза, устремленные в неизвестном направлении, блестящие алым и совершенно неестественным блеском тонкие губы, слегка завитые на манер естественности темно-русые волосы и легкая россыпь золотого блеска возле уголков глаз. Мальчик, устремивший на него свой притупленный непонятно чем вызванным экстазом взгляд, даже со статичной картинки кажется ему божеством во плоти. Чимин не меньше минуты сидит, тупо уставившись на картинку, словно неверующий Иуда, впервые встретивший своего божка. Чимину дурно и очень хочется курить, он нервно теребит края своей черной толстовки, затем начинает шкрябать ногтем по оголенному участку кожи на коленке. Насторожившись долгим молчанием, Намджун отрывает взгляд от экрана ноутбука. — Эй, убери-ка свой нос от моей дорожки, — басит он, посмеиваясь. В его голосе звучит озорство и пока что не слишком опасное, но предостережение. — Обижаешь, хенним, — совсем сорвавшимся голосом скулит Чимин, чувствуя, как потеют его ладони по мере того, как он перелистывает страницы в папке. Вот мальчик лежит в ванной, закинув мускулистые ноги на бортик и уставившись своим совершенно по-детски наивным взглядом в камеру, вот он замер с откинутой назад головой, позволяя разглядеть мощную шею с изящным изгибом кадыка. А вот и фото в полный рост, позволяющие Чимину окончательно потерять самоконтроль. Атлетично сложенная фигура в сочетании с совершенно невинным взглядом больших подведенных глаз и копной волнистых волос выбивают страйк, парню приходится позорно откашливаться и слезящимся взглядом просить у старшего воды. Мальчика нестерпимо хочется забрать себе в коллекцию развлечений на вечер, да что там лгать, мальчика Чимину просто нестерпимо хочется. — Привези мне Чонгука через две недели из Гонконга, раз так туда не терпится, а потом, — Намджун разводит руками, — свободен, как будто никогда не был занят, — снисходительная улыбка. Чимин выходит из кабинета и нервно курит, опираясь на стену всем весом, с полной готовностью сползти по ней. В выдохе после последней затяжки застывает легкое, едва различимое: — Значит, Чонгук.