Fly on...

Некоторые вещи нельзя придумать. Они просто есть. Но в какой-то момент ты перестаёшь их замечать, начинаешь воспринимать как данность. И единственный способ раскрыть глаза — прополоскать лицо в грязи. Только будет ли его достаточно? У тебя было все. Хотя, наверное, ты ещё полностью не осознавал объём этого «всего». Что ж, тебе было шестнадцать, и поправка на возраст пока исправно работала. Ты мог сделать многое, запертый в рамки чужих ожиданий. Открывать с ноги двери и со всей дури орать, в последнее время чаще используя мат — обычных слов почему-то уже не хватало. Ты ломался и выгорал. Незаметно. Ярко, как походный костёр, в который на ночь кинули воз гнилушек. Видимо, посчитали, что так дольше продержится. «Идиоты!» Ты и держался, как мог, тебя ж не учили. Дох, но красиво: с искрами, с режущей глаза вонью. Под голодные крики зрителей: «Ещё! Давай!» Ты давал — да так, что все разом прикуривали. Резал подряд, не разбирая: чужие нервы, лёд и себя. Виртуозно выкручивал вензеля на ледяной глади, а в конце подбирал с неё же ошмётки, пряча их трясущимися руками в ворохе цветов и всякой плюшевой дряни. Ты поставил на стол кружку, наблюдая, как отрываются от горячей поверхности аккуратные облачка пара. Прозрачные, белые. Кружка тоже казалась белой. В темноте цвет эмали сменился, даже свежий скол не стало видно. Часы за спиной пробили три. Сухо так щелкнули, укоризненно. Не дело соплякам засиживаться на кухнях. Старые часы, дедовские, или отца деда, или прадеда — фиг разберёшься в этом фамильном древе. Но в одном можно было не сомневаться — тебя они точно переживут. Некоторые вещи вообще не ломаются. «В отличие от людей…» Что-то прошелестело по полу, мягко лизнув щиколотку, на секунду согрев, и исчезло. Ты хмыкнул в колеблющуюся пустоту: — Что, комок шерсти, не спится? Из-под стола показались глаза-блюдца. Огромные — зрачки на пол-радужки — слезящиеся. То ли оплакивающие, то ли насмехающиеся. Над неудавшимся воином, с успехом просравшим ещё одну битву. Ты наклонился и потрепал по косматому уху. Кот заурчал, как не смазанная телега. — У-у, животина, скучать-то по батьке будешь? Невский положил лапу на руку, слегка выпустив когти. «Дурак ты, Юрка!» «Может, и так. Кто ж ещё?» Плисецкий. Феечка. Надежда всея России. Истерик. Юрио. Юрочка. Снегурочка, блин! Даже если сменить имя в паспорте, все равно никто не заметит. У самих проблем эвересты. То любовь возродившаяся, то кризисы, то свалившаяся на голову Япония. Последняя, к слову, неплохо устроилась: как клещ присосалась, хрен вытащишь. Да и ты чем, собственно, лучше?! Увяз по самые гланды. Медленно, но верно скатился на дно. Единственный плюс — есть теперь, от чего отталкиваться. — «Жизнь — это движение!» — сказала крыша и съехала… Мокрый нос ткнулся в ладонь. Кот спасал. Кот реально спасал. — Тяжёлый случай, да, брат? Неф фыркнул себе в усы и отвернулся, будто сказав: «Только меня в свои проблемы не впутывай». Потоптался на месте, видно, решая, что делать дальше. Не придумав ничего грандиозного, просто свернулся вокруг твоей левой ступни, намертво пригвоздив ее к полу. Ты не без восхищения посмотрел на этого смертника: — Совсем страх потерял, кошара! В ответ последовала лёгкая вибрация. «Сиди на жопе ровно, не дёргайся!» Ты б, может, и рад, да не выходит. Наверное, потому все и катится по пизде. Тут психанул, здесь не вытянул, на Ростелекоме в короткой вообще наебнулся. А почему упал? Зачем упал? «Сколько тебе повторять, Юрий? Харе на льду думать. Дурная башка ногам не подмога!» — Тяжко вам, наверное, с таким ущербным… Невский дрых, положив хвост на твою ногу и на все человечество в целом. За стенкой спал дед. Единственный, кто понимал и не лез. Проебался — так и скажи. Вывез? Ну, поздравляю, а теперь марш в «Пятерочку» за продуктами. Пирожки из воздуха не готовятся… Ты опустил голову на руки и втянул носом воздух. Пахло домом: потертым линолеумом, старым деревом, мятным чаем. Дед снова выцыганил у соседки. Ты спешил, фиксировал, вбирал все в себя, запечатывая, но все равно не мог отделаться от ощущения, что упускаешь какую-то важную мелочь. Что-то прохеривалось безвозвратно, песком просачивалось сквозь пальцы, оставляя неприятный скрип на зубах и стойкое ощущение, что тебя наебали. В чем-то. По полной! Странный блик привлёк внимание. Даже не блик, а так, мазок белого на угольном полотне неба. Ты моргнул несколько раз, пытаясь сфокусировать взгляд. Увидеть над Москвой зимой звезды было из серии «анрил» — город сразу сжирал любое их проявление. Тогда… Может, голубь? Взвившись вверх, быстро набрал высоту — острая шпага антенны на миг рассекла тушку на двое — и пропал в ворохе городских вышек. «Все получится!» Мысль пришла неожиданно. Ты на миг задержал дыхание, не решаясь в неё поверить. Или себе поверить? Ты никогда не рассчитывал на чудо из сказок. То ли не дорос, то ли давно перерос эту ересь. Всю жизнь полагался лишь на себя. Продул, так катай. Чем больше, тем лучше. Тянись, рви, не хлюзди! В спорте нет места для нытиков и детей. Таких здесь не держат, такие не выживают. «Держаться! Держаться, Плисецкий! Не ссать, не выть, когтями цепляться. На то ты и ледяной тигр России!» Зубы впились в голую кожу. Сильно. Больно. След точно останется. Лилия взбесится, как только увидит — угробить за три дня весь образ примы. На секунду представил орущую Барановскую, в паре к ней лютое лицо Фельцмана и передернул плечами. Чего только не привидится на больную башку. Считать себя адекватным казалось нечестным. Да и есть ли в их стаде хоть кто-то нормальный?! Один псих на психе и психами погоняет. Нога затекла, и ты попытался ее высвободить. Хрен там! Кот держал крепко, как якорь. Рискни свалить из родной пристани. Скучал животина, но, как истинный мужик, всегда делал кирпичом морду, а, может, просто тебя копировал — тоже ненавидел прощаться. Ты взглянул на него виновато, внутри что-то медленно закипало. Хотелось подорваться и заорать в форточку. Сорвать ко всем хуям горло. «Очнись! Давай же, Плисецкий! Детство потрачено, пора двигать дальше!» Вон, даже Неф уже понимает. Кот! Животное! А ты все тупишь. Переступил порог и оглядываешься, мечешься, как хомяк в клетке. Думаешь, ты один на измене, думаешь, им тут, у телика, легче?! Смотреть не легче, а смотреть и знать, что ничем не поможешь… И не в расстоянии дело, не в километрах… «В тебе…» Меж холодильником и шкафчиком для посуды затесалось старое зеркало. Еще с прошлой эпохи. Дед наотрез отказался выбрасывать. При упоминании о комиссионке лишь фыркнул — «…не лезь!». На вопрос «нахрена?» последовал долгий, все обрубающий взгляд. Лучшим ответам не требуется озвучка. И если немного повернуть голову вправо, можно увидеть своё отражение. Ночь сожрала все мелочи и нюансы, оставив лишь сгорбленный росчерк профиля. Бери кисть и ваяй дальше. Кто ты? Что ты? Сам реши уже наконец. … Хрустальные капли на серебре. Плечи и запястья в облаке перьев. Вечное, всепоглощающее, но так и не понятое «Agape», созданное рукой одного психа и гения. Выдранное из груди на всеобщее обозрение — смотрите, оценивайте — да так и оставленное в раскрученном... «Катай, если сможешь, Юрочка! А ты ведь сможешь? Ты ведь для этого на лёд выперся?» …а по ошметкам сочится алое, сливается с темнотой, ластясь вдоль всего тела, плавно переходя в багрянец с розовым. Тянет, выворачивает наизнанку во что-то новое, ещё не прожитое. Идеально севшее на дурную морду. Очередной удушающей маской. И не отодрать: сроднилась, стала будто второй твоей кожей. Знала Барановская, за что бралась. Только одну ошибочку допустила, малюсенькую такую деталь не заметила. Можно вылепить из зверья приму, замазать прыщи, вычесать волосы, но дикость-то никуда не денется. Хоть в штукатурке всего изваляй. Затаится внутри, перебродит, как следует, и не ровен час, как попрет наружу... Тогда — держите меня семеро. Только вряд ли это уже поможет. На то оно и безумие… — Пиздец! — прошептал глухо ты. И это он самый. Слишком много всего для одного Плисецкого, не дорос ещё, через борта плещет. Помощь пришла быстро и вовсе не «скорая». Ткнулась мокрым носом в ухо. Ты сгрёб кота под мягкое брюхо, к глазам подступило солёное. Вдох-выдох… На счёт «шесть». Вроде, так писали в одной умной книжке. Пиздеж все это! Нихрена не работает. Невский в руках нервно елозит, но позволяет вытирать о себя сопли. Ты захлебываешься, икаешь, отплевываешься от пуха. И кажется — вот он, край. Набираешь полные рёбра воздуха, как перед квадром в короткой, готовишься, ждёшь… И ничего. Совсем ничего! В первые секунды ты даже не веришь, а потом тело как-то разом само отпускает, развязывает все узлы. Мышцы дёргаются, нехотя расслабляясь. Ты чувствуешь каждую из них. И только потом уже понимаешь, ловишь смысл, все сразу, а под опущенными веками — череда лиц. Будто всю жизнь, как пленку перемотали, только в обратную сторону, и зафиксировали в стоп-кадрах. Дед. Неф. Никифоров. Лилия с Яковом. Милка. Попович. Нишигори в Хасетсу. Мари с девками. Свинья и Мика. Ты никогда не был один. Сам напридумывал, сам диагноз поставил: «Не подходите — дикий Плисецкий!» Кот мявкнул придушенно — пришлось отпустить бедолагу. По полу укоризненно прошуршало серое. Вдох-выдох… Где-то на двадцатом или тридцатом спокойствие стало настоящим, медленно расползлось по венам, вытеснив из них всю дурь и муть. И в голове шуметь перестало, словно кто-то внутри и извне одновременно щёлкнул рубильниками, позволив тебе наконец расслабиться и заснуть. На час или два, ты не следил за часами… Вдох-выдох… — Юра… Юрка! — А.? — Самолёт ждать не будет… Кто-то слегка потряс за плечо. Ты дернулся от неожиданности, чудом удержавшись на стуле, тут же скривился, застонав в голос. Прищурился, пытаясь определить источник помехи. — Бааа, два бойца всю ночь стратегию разрабатывали, что ли? Ты скосил взгляд на «напарника». Невский занял позицию у миски: видок помятый, но в целом держится. Стало аж завидно. — За стратегиями к Никифорову, он — душа тонкая (добавочка: «ебанутая»), любит подобное. — К Вите, значит? Ну-ну… Дед повернулся к плите, и ты как-то заметно выдохнул. Со спиной разговаривать проще и легче. — Мы — люд простой. Нам только квадры прыгать. Дед хмыкнул, попутно роясь в одном из шкафчиков: — Надеюсь, «простой люд» еще помнит, где ванная? Ты вздохнул и убрал руку от чашки с печеньем: — Помнит… Ванная маленькая и давно без ванной, при последнем ремонте на кабинку сменили. А так — раковина, машинка, пара полочек, унитаз. Ты плюхнулся на разноцветную крышку. Кишки внутри сжались в узел. Может, просто пожрать уже надо? Мысли разбежались вместе с глазами. Из зеркала напротив вылупился вурдалак, а никак не русская фея. Ты выкрутил до конца холодный вентиль и долго поливал лицо водою, пока пальцы окончательно не окоченели, и в глазах не появилась жизнь. Вышел. На столе ждёт тарелка с блинами. — Плюс пять кругов вокруг Шарика. Дед смеется. — Каково питание, таково и толкание. Но, хозяин барин… — Ага, щас! Ты быстро схватил первый блин и запихнул целиком его в рот. Замычал от наслаждения. Тяжёлая пятерня взлохматила волосы: — Вырос как, Юр, а все ещё маленький. Блин застрял где-то в районе горла. Ни туда, ни обратно. Положение спас тренькнувший телефон. Дед глянул в окно. Морщинки вокруг глаз стали глубже и чётче, или просто солнце так осветило лицо. — Пора. — Да… Голос какой-то севший и вообще не твой. А потом тело само подалось вперёд, щека прошлась по старой рубашке. — Ни пуха, Юрка. — К черту, деда. А про себя очень тихо: «К свету». Сухие руки сжали крепко, но аккуратно, подержали чутка, затем отпустили. Ты вцепился в ручку пятнистого чемодана. Восемьдесят шесть ступенек вниз. Ещё с детства раз сто посчитано. Вывалился из подъезда, кинул вещи в багажник и не удержался, задрал голову к окнам. Там, на пятом, за откинутыми занавесками: Невский с дедом… И почему-то видно, как с первого. Рука выводит в воздухе крестик. Не сдвинуться, не отвести взгляд. Трижды по три — простое движение. Неосознанно сам его повторяешь. Ты в Бога не веришь. Но Черта видел. И впереди с ним ещё одна встреча. Дверь машины с шумом захлопывается. Главное — не оборачиваться. Главное — двигаться дальше, куда-нибудь, тогда все возможно, тогда не страшно. А верить не обязательно. Там за тебя будут верить. Там за тебя всегда молятся. Ты просто прыгай выше, Плисецкий! «Ну что, бойцы, выработали стратегию?» «Раздать по заслугам всем, кто давно заебал. Обид нет. Такая стратегия, деда…»