***
Намимори встретил Реборна пустынными улицами и отцветающей сакурой. Савада Тсунаеши обнаружилась на заднем дворе своего дома. Легко раскачиваясь на привязанных к ветке дерева качелях, она читала какую-то книгу и грызла яблоко. Длинные охровые волосы, собранные в небрежный пучок, трепал сухой горячий ветер, выгоревший на солнце голубой комбинезон был покрыт пылью и травяным соком. — Что тебе нужно? — спросила Тсуна, не отрываясь от чтения и не поднимая головы. Реборн спрыгнул с прогретого каменного забора и, медленно ступая по стриженной лужайке, приблизился к Саваде. Та продолжала невозмутимо раскачиваться, хрустя яблоком. Шелестели страницы книги, зажатой в тонких пальчиках. — Меня зовут Реборн, — аркобалено прислонился плечом к стволу дерева и слегка приподнял шляпу. Потревоженный Леон возмущенно моргнул, сползая на воротник рубашки. — Твой отец нанял меня. С этого дня я твой репетитор. — Прости, но ты обознался, — Тсунаеши наконец подняла взгляд на Реборна; в золотистых медовых глазах не было ни капли насмешки, только искры, похожие на солнечных зайчиков. — У меня нет отца. Аркобалено склонил голову, с интересом наблюдая за вернувшейся к чтению девочкой. Савада Тсунаеши была похожа на богиню, состоящую из солнечного света, липового меда и горького полынного равнодушия.***
Учить Тсуну было… Странно. Другого слова Реборн подобрать бы не смог. Тсуна коверкала итальянский, беспрекословно выполняла любой приказ и с невозмутимым видом ложилась спать прямо на пол, если аркобалено занимал ее кровать. Тсуна была слабой и совсем худенькой; казалось, сожми посильнее — и сломаешь. — Маленькая птичка, — так назвал ее однажды Реборн. Тсунаеши только хмыкнула, ничего не ответив. И как-то незаметно это прозвище прижилось. Стрелять в Саваду пулями возрождения было делом не столько бесполезным, сколько опасным. Тсуна ни о чем и никогда не жалела, предпочитая учиться на своих ошибках и принимать ответственность за сделанный выбор. Тсуна ничего не скрывала, не лукавила, одинаково относилась ко всем вокруг, будь то одноклассники или соседи. Исключением была Нана, на которую Тсунаеши смотрела с серьезностью и странным колючим осуждением. Реборн справедливо опасался, что после пули возрождения Савада просто не встанет. Время шло. Скоро в город должен был прилететь Гокудера Хаято, семья Бовино собиралась прислать будущую грозу — Ламбо, а Тсунаеши все продолжала с поразительным спокойствием избегать любых неприятностей: как случайных, так и тех, что подстраивал Реборн. — Однажды тебе все равно придется ввязаться в передрягу, — как-то сказал аркобалено. Тсунаеши оторвалась от книги — «Друзей» Кадзуми Юмото — и даже прекратила раскачиваться на качелях. Стрекотали цикады, солнце медленно садилось, окрашивая небосвод в нежно-персиковые оттенки, расчерчивая землю кривыми серыми полосами теней. Реборн сидел на веранде с чашкой жасминового чая, скинув пиджак и шляпу, поглаживая кончиками пальцев Леона и наблюдая за умиротворенной Савадой. — Да-да, — покладисто согласилась Тсунаеши, заложила страницу книги травинкой и кинула ее к корням дерева, стянула стоптанные оранжевые кеды и забралась на качели с ногами. — Однажды я стану донной Вонголой, некоторое время буду руководить семьей, выполнять задания, может быть, убивать, потом мне найдут выгодного мужа, который встанет у руля, а сама я нарожаю наследников с кровью Примо, буду сидеть вечерами у окна, писать картины, вышивать крестиком и пить вино. — Не все так плохо, — мягко перебил Реборн, с замиранием сердца наблюдая, как щуплая девчушка выпрямляет спину и расправляет плечи; взгляд Тсуны на секунду загорелся потусторонним огнем, опасным, острым. Красный перец. И внезапно лицо Тсунаеши окрасилось другими красками: лучи солнца прошили кожу насквозь, придавая ей насыщенный оттенок меди, делая девочку старше лет на двадцать. — С Восьмой поступили так. И так хотят поступить со мной, — Савада тряхнула головой, неожиданно легко улыбнувшись. Только вот взгляда ее улыбка не коснулась. — Впрочем, кое-что выбивается из этого уравнения. — И что же это? — Я не могу иметь детей, — аркобалено едва заметно вздрогнул от ироничной насмешки в тонком девчачьем голосе. — Давняя история. Меня толкнули с моста в речку, думали, что выплыву, но не срослось. Напоролась на какой-то штырь или кусок арматуры, потом операция, воспалительный процесс и пошло-поехало. Тсуна повернулась боком к Реборну и задрала футболку до самой груди, ничуть не стесняясь. От копчика, из-под кромки штопаных шорт, и до подмышечной впадины шел тонкий белесый шрам, резко выделяющийся на бронзовой от загара коже. — Вот как, — Реборн отрешенно отметил, что у него охрип голос. Тсуна небрежно одернула футболку, пожала плечами, оттолкнулась ступней от земли и принялась раскачиваться на качелях, иногда с раздражением царапая короткими ногтями пыльные, где-то разбитые коленки. Стрекотали цикады, на город опускалась ночь, а Реборн все продолжал сидеть на теплом полу веранды, рассеянно допивая давно остывший чай.***
— К нам из Италии прибыл новый ученик, — учитель нервно поправил воротник рубашки, — Гокудера Хаято. Прошу любить и жаловать. Тсуна подняла взгляд от тетрадки с пятнами чернил на полях, уставилась на нависшего над ней Гокудеру, игнорирующего обеспокоенные окрики откуда-то со стороны двери, восхищенные шепотки девочек и недоуменные взгляды мальчишек. Хаято мрачно смотрел на Тсунаеши и хотел уже было толкнуть ее стул, сделать хоть что-нибудь… И не смог. Что-то в груди защемило, как в детстве, когда Лавина, одетая в неизменное белое платье, мягко напевала итальянские колыбельные, касаясь бледными пальцами клавиш пианино. — Потом поговорим, — в конце концов бросил Гокудера, отходя к своей парте. Тсунаеши проводила взглядом своего нового знакомого и равнодушно отвернулась к окну, щурясь от солнечных лучей, проникающих в класс сквозь густые кроны деревьев.***
— Ты ему понравилась, маленькая птичка, — Реборн присел рядом с дремавшей в тени веранды Тсуной и осторожно погладил ее по распущенным волосам. — Пусть он сам этого еще не понял. — У тебя теплые руки, — пробормотала сквозь сон Тсунаеши, прижимаясь к боку репетитора. — Теплые, как солнце. Реборн едва слышно вздохнул, не пытаясь оттолкнуть от себя девочку. От нее снова пахло медом, чернилами и яблоками, и острые коленки в который раз были покрыты красной корочкой запекшейся крови. — Спи, маленькая птичка.***
— Как думаешь, почему мое пламя оранжевое? — была осень, Тсуна отметила свой день рождения, Реборн отметил юбилей, правда, предпочитая не говорить, какой. Улицы были покрыты ковром из красных и рыжих кленовых листьев, ветер изредка приносил за собой тучи и противную холодную морось, и только дворика Савад не коснулась смена времен года — стриженная лужайка до сих пор была ярко-зеленой. — То есть? — аркобалено оторвался от книжной полки в маленькой гостиной, переступил через игрушки, раскиданные И-пин и Ламбо — детьми, которые теперь жили в и так тесном доме; обошел по широкой дуге свадебные каталоги, брошенные сестрой Хаято и бывшей любовницей Реборна — Бьянки, присел в старенькое кресло, видавшее за свою жизнь не одно поколение семьи Савад, и с интересом посмотрел на ученицу. — Ну, небо ведь голубое, а по факту вообще черное, — Тсунаеши подняла взгляд медовых глаз от учебника итальянского и поспешно заправила за ухо выбившуюся из пучка охровую прядь волос. Пуховое одеяло, в которое Тсуна была закутана, сползло. — А пламя оранжевое, как апельсины. — Радуга, — просто пожал плечами Реборн, — семь цветов, семь атрибутов. Тсунаеши не ответила, молча кивнув; покрутила в руках ручку, прижала колени к груди и прислушалась к густой тишине дома — Нана с детьми и Бьянки пошла гулять в парк. Покусала щеку изнутри, обеспокоенно нахмурилась, сжав ручку сильнее, даже не заметив, как та переломилась пополам. — Мама пьет, — внезапно сказала Савада едва слышно, стараясь не смотреть на удивленного репетитора. Бледно улыбнулась обветренными губами, и улыбка ее отдавала какой-то вязкой горечью. Складка на высоком лбу никак не хотела разглаживаться. — Теперь не так много, конечно. Я… рада, что вы здесь, она… она отвлеклась. Даже перестала принимать таблетки, кажется. Это все из-за… Тсунаеши никогда не говорила «папа» или «отец». Даже по имени Иемитсу она называла редко, предпочитая вообще игнорировать то, что у нее есть второй родитель. И сейчас, когда острые девчоночьи плечи судорожно дернулись, а подбородок подозрительно задрожал, Реборн понял, почему. Не говоря ни слова, он пересел на узкий диван и завернул Саваду в одеяло, осторожно прижимая к себе. Тсуна уткнулась лбом репетитору в плечо и пробормотала что-то нечленораздельное; в тишине дома раздался задушенный всхлип. Совсем еще юная Савада Тсунаеши — солнечный свет, липовый мед, полынное равнодушие — взахлеб рыдала, беспомощно сжимая в ладонях чужой пиджак.***
Вслед за Гокудерой и Ламбо в семью пришел Ямамото, за ним — Риохей, Киоко, Хару, и тихий маленький дом наполнялся криками, смехом, топотом детских ног; за кроваво-красной осенью пришла кристально-чистая, белая зима. Одного котацу на всех не хватало, приходилось разыскивать второй, кутаться в теплые вещи, забрасывая любимые заношенные до дыр шорты и футболки, сидеть у алтаря, дыша благовониями и молясь, чтоб все было хорошо. Тсунаеши казалось, что она бежит вперед и никак не может остановиться: пробегает мимо улыбчивого Дино, мимо Шамала, вслед за мрачным Хибари, таща на буксире кучу новых друзей; и за ней, словно хвост кометы, несется ускользающее солнце, слизывающее шершавым языком белые сугробы. Как-то незаметно пришла весна, принесла за собой выпускной, лужи и экзамены. Тсуна пыталась болтать на итальянском, запинаясь и постоянно сбиваясь, зубрила математику и все рвалась привязать обратно спрятанные на зиму качели. — Куда ты постоянно торопишься, маленькая птичка? — в конце концов спросил Реборн, как-то заметив, что Савада, сама того не понимая, перешла на итальянский и пыталась доказать какую-то теорему растерянной Нане. — Не знаю, — Тсуна, оттаявшая, живая, юркая, словно ящерка, яркая, как солнечный зайчик, она наконец перестала делать то, чем занималась почти всю жизнь: взваливать на себя все проблемы, быть единственным взрослым и ответственным человеком в семье. Тсунаеши наконец позволила себе расслабиться. — Меня будто что-то толкает в спину и подгоняет, подгоняет, подгоняет… — Гиперинтуиция, — Реборн кивнул сам себе, нахмурившись. — Постарайся ни во что не ввязываться пока, ладно? — Кто ты и куда дел моего репетитора? — Тсунаеши тщательно скрыла смешок и неловко улыбнулась. — Ладно, не буду. — Молодец, маленькая птичка, — аркобалено ласково потрепал Саваду по коротким волосам — Ламбо неудачно поиграл в парикмахера — и подтолкнул обратно к учебнику. Пыль танцевала в солнечных лучах, на ресницах Тсуны, серебристым нимбом сверкала над тяжелой после сна головой и оседала на ровных строчках математических формул. Природа оживала.***
— Это были Вендиче, — Реборн подошел к сидящей на грязном полу Тсунаеши, положил руку на острое плечо. — Ты ничего бы не смогла сделать. Узкую ладонь аркобалено накрыла другая, завернутая в перчатку с литерой Х. Тсуна расправила плечи, выпрямила спину и неторопливо поднялась, оглядываясь вокруг. Все друзья были более или менее целы, даже Хибари, весь покрытый кровоточащими царапинами, чувствовал себя вполне неплохо, судя по его угрожающему рыку в сторону ругающегося Гокудеры. — Бьянки, Хаято, заберите детей домой. Кея, Такеши, вы сможете идти? — А сама как думаешь, зверек? — Конечно, Тсуна, ты еще спрашиваешь! — Джудайме, а вы?.. — Мне надо тут осмотреться. — Вы ранены! — Это приказ, Хаято. — Как скажете. Реборн с гордостью наблюдал, как тоненькая, хрупкая девчонка в массивных перчатках командует целой оравой парней. Сквозь огромную дыру в толстовке было видно старый шрам; невозмутимое лицо Савады было покрыто ссадинами, а острые коленки, как и всегда, были разбиты. Тсуна прикрыла медовые глаза, гася пламя посмертной воли, и стянула с рук превратившееся в простые белые варежки оружие, небрежно засовывая его в чудом уцелевший карман. — Надеюсь, они доберутся без приключений, — Тсунаеши осторожно потрогала сломанный нос и досадливо скривила губы. — Ты хорошо справилась, — мягко сказал Реборн. — Не я, — взгляд, ставший на секунду острее красного перца. — Не я, Вендиче. — В любом случае, все закончилось не так плохо. Пойдем домой. — Ничего еще не закончилось, Реборн, — Тсуна покачала вихрастой головой. — Все только начинается. Я… Я не хочу этого. Вот этого всего, — Савада широко раскинула руки и задрала голову к потолку, сквозь дыру в котором можно было заметить кусочек нежно-розового неба. — Солнце садится. — Глупая маленькая птичка, — Реборн обнял ученицу за плечи, стараясь не задеть свежих ссадин. От Савады пахло яблоками и медом, чернилами и чужой горькой кровью. — Ты испачкаешь костюм, — невнятно пробормотала Тсуна, обхватывая репетитора тонкими руками и прижимаясь к теплому боку. — Наплевать.***
— Конфликт колец, да? В Намимори была глубокая ночь, когда появилась Вария. За Варией пришел Иемитсу вместе с Червелло, откуда-то взялся Дино с подчиненными. Десятое поколение в неполном составе стояло напротив незваных гостей. Напряженное. Готовое защищаться и защищать босса, если потребуется. Реборн осторожно покосился на Тсунаеши, замершую каменным изваянием; лицо Савады застыло хрупкой маской того застарелого спокойствия, полынного равнодушия, от которого начинала сильно кружиться голова. Только взгляд внезапно перестал быть колючим и загорелся озорными огоньками. — Ребята, вы мне верите? — голос Тсуны прозвучал в ночной тишине неожиданно громко, и аркобалено внезапно понял, что он изменился, стал куда глубже, чем полтора года назад. Тсунаеши выросла. — Конечно, Тсуна! — раздался нестройный хор голосов. Тсуна кивнула чему-то своему, на секунду обернулась к Реборну, улыбнулась, молча прося извинить ее, и вновь посмотрела на незваных гостей. Подняла руку. Глубоко вздохнула. И сорвала цепочку с шеи, швыряя кольцо куда-то под ноги Иемитсу. — Пошли к черту, — слова Тсуны разнеслись эхом над крышами спящих домов, вспугнули кошку, крадущуюся в тени заборов, заставили вздрогнуть гостей и заулыбаться — Хранителей. Вслед за первым кольцом полетели остальные. — Какого черта, дочь? — Иемитсу вскинулся, с разочарованием смотря на Тсунаеши. — Простите, вы обознались, — улыбнулась Тсуна. — У меня нет отца. И, развернувшись, медленно зашагала домой, провожаемая не одним десятком взглядов. Хранители гуськом потянулись за боссом; Такеши что-то сказал Хаято, держащему на руках сонного Ламбо, рассмеялся Риохей, размахивая перебинтованными руками, залепетала Хром — медиум возвращенного в тюрьму Мукуро. Несостоявшееся Десятое поколение. — Она справлялась без тебя всю жизнь, — Реборн сложил руки на груди, спрятав глаза за полями шляпы. — Справится и теперь. И аркобалено, махнув напоследок рукой, направился вслед за Тсунаеши.***
— Уже светает, — Тсуна оторвалась от книги, выключила фонарик и задрала голову, стараясь рассмотреть небо сквозь густую крону; качели раскачивались из стороны в сторону, поскрипывала ветка дерева, легкий весенний ветер трепал отросшие охровые волосы. — Ты снова не спала, маленькая птичка, — Реборн опустился на веранду с двумя чашками черного кофе, мягко прищурился в ответ на высунутый язык, шутливо погрозил кулаком. — Скоро проснутся дети и не дадут тебе отдохнуть. — Хром и Бьянки с ними справятся, — Савада зевнула, потерла ладонью слезящиеся глаза. Первые лучи солнца скользнули по каменному забору, змейками поползли по зеленой траве, усыпанной розовыми лепестками отцветающей сакуры. — Последний экзамен и свобода-а! — И подготовка к вступительным в университет, и переговоры с Вендиче, и звонки Хибари с Риохеем дважды в неделю, и сессии, и дети, и… — Ну Реборн! — Тсунаеши надулась, спрыгнула с качелей, оставив на них книгу, и взлетела на веранду, усаживаясь рядом с бывшим репетитором и принимая из его рук чашку с кофе. — Уже решила, на кого пойдешь учиться? — Бьянки голосует за кулинарный, Хром с мамой — за педагогический… Пока не знаю, — Тсуна сделала глоток кофе и продолжила. — Наверное, на лингвиста. — Что ж, хорошо, — хмыкнул Реборн. — Да, — согласилась Тсунаеши, — хорошо. И, ласково поцеловав сонного аркобалено в теплые губы, убежала в дом, напевая что-то на итальянском. Начинался новый день.