Боль.

Кажется, это началось, когда ему было лет 14. Татуировка на запястье начала проявляться, но не кровоточила и даже не болела. Ему чертовски повезло, хотя на всякий случай он ходил раз в месяц к врачу. Но все было идеально. Год ушел на то, чтобы узор на запястье полностью проявился. Франциск с сочувствием смотрел на своих знакомых. У Антонио рисунок будто бы вырезали тонким лезвием по коже. Его руки все время были замотаны в бинты. Их приходилось менять несколько раз в день. У Гилберта рука постоянно теряла чувствительность, оглушающе болела и вызывала ненависть к соулмейтам вообще. Франциск, романтик в душе и по призванию, часто разглядывал изящный узор, выведенный тонкой кисточкой вокруг запястья. Светлые цветы, то ли розы, то ли лилии, в окружении стеблей и шипов, с вписанными в них лежащими восьмерками. Первым встретил своего соулмейта Антонио. Романо сам оказался тонким лезвием, из-за которого кровоточила душа Карьедо. Словами, взглядами, Ловино не жалел избранника, бил на поражение. Гилберт столкнулся с Иваном в драке, и тот сломал ему руку. Потом, конечно, извинялся, подсолнухи притащил. Это не помешало Гилу через несколько месяцев вновь оказаться в больнице. С той самой рукой, которую все время терзали фантомные боли. Франциск вновь сочувствовал друзьям. Его соулмейт должна была оказаться спокойной и милой. Он понимал, насколько ему повезло, глядя на страдания окружающих. Он не ожидал, что спокойствие прервется. Ночью он вскочил от дикой боли в запястье. Казалось, руку пытались отрезать раскаленным ножом, до безобразия тупым. Минуты тянулись часами. Когда все закончилось, Франциск забыл про любовь. Ему только что изменили. После полного проявления рисунка, он не болит. Если только твоя половинка не переспит с кем-то. На следующую ночь все повторилось. А потом ещё раз. И ещё. Это продолжалось год. За это время Франциск возненавидел всем сердцем своего соулмейта. Он порывался сделать тоже в отместку, чтобы она почувствовала ту же боль. Чтобы она прекратила. Лежа в кровати, глотая слезы от режущей боли, Франциск придумывал все новые и новые проклятья на голову избранницы, из-за которой страдал. Образ нежной девушки испарился, а на его место пришла едва ли не ночная бабочка. Он ничего не мог сделать. Не было ни единой зацепки, кто она. Оставалось сцепить зубы и с ужасом ждать ночи. Потом боли стали приходить и днем. Все чаще и чаще. Франциска пытались отправить в больницу, но он отказался. В какой-то момент все стало невыносимо. А потом прекратилось. Оборвалось. Франциск вздохнул с облегчением, хотя ожидание очередной вспышки боли осталось. Месяц или два ничего не происходило. Он расслабился. И даже согласился пойти с Гилбертом на похороны сестры его друга. Хотя не понимал зачем. Черный костюм, серое небо, черная земля, серый зонт, черный гроб, серые лица. Франциск из любопытства подошел к гробу. Не каждый день выдается возможность увидеть труп. Присев на корточки, он смахнул светлую прядь с закрытых глаз девушки. По телу прошла дрожь. Франциск вскрикнул и закатал рукав рубашки, вырывая с мясом пуговицу. Узор за запястье полыхал. Казалось, что руку заковали в раскаленный металл и то сжимали его, то ослабляли. На тонком, бледном запястье, торчащем из-под темно-зеленого платья, был точно такой же рисунок. Точь-в-точь. Франциск задыхался. В глазах помутнело, ноги дрожали. Найти Гилберта в толпе оказалось делом не простым. Но выполнимым. — Как она умерла. Гил, ответь, как! — Франциск напоминал приведение. — Возвращалась домой ночью одна. Пропала. Её долго искали. Около года. Нашли недавно на одном из заброшенных складов у реки. Весь этот год её насиловали, избивали. А потом убили. Спустили в неё целую обойму. Франциск отшатнулся. Не может быть. — Она была такой милой. — Какая ужасная судьба. — Кажется, она хотела учиться на художника. — Не повезло её соулмейту. Такую боль пережить. Как он вновь оказался около гроба, Франциск не помнил. Не заметил, как опустился коленями в грязь. Губы шептали, словно в бреду, как мантру: — Девочка моя. Хорошая моя. Прости. Элис, прости. Я не понял. Я ненавидел. А мог спасти. Прости… Прости.