***
— Привет. — Мы знакомы? — А это так важно для того, чтобы поздороваться? Буду знать. Девочка зябко повела плечами, будто хотела сбросить с себя ощущение холода. Короткое летнее платье не скрывало израненные коленки и синяки, пестрыми цветами распустившиеся на её ногах. Босая, с голыми руками и плечами она ещё пыталась сделать вид, словно ей не холодно. Ни капельки. Ырысту совсем не нравились такие упёртые девочки. Даже его мама говорила, что девочка должна знать, когда нужно отступить и уйти под защиту своего мальчика. А раз так говорила мама — значит это правильно! Древняя как сам мир истина. Отчего-то не признаваемая новой знакомой. — Какое тебе имя нравится? Девичий голос вывел Ырысту из раздумий. Совсем детский ещё. — Урсула. А что? — Значит зови меня Урсулой! Теперь представься сам. — Почему я должен представляться! Тебя ведь не так зовут! — Откуда тебе знать? Вопрос озадачил мальчика лишь на пару секунд. Ответ был очевиден. Буквально лежал на поверхности! Эта девочка явно чокнутая, раз не могла понять такой простой истины. Может не такой древней, как предыдущая, но ведь истина же! — Глупая! Ты сначала спросила какое имя мне нравится, а потом им представилась. Лгать, между прочим, нехорошо! — Нехорошо или плохо? — Это одно и то же! Си-но-ни-мы, чтоб ты знала. — Ой ли? — фыркнула девочка, отводя взгляд и более не удостаивая вниманием своего нежданного собеседника. Не слишком умного, как показал состоявшийся диалог. Разворачивающаяся картина уже не радовала мальчишку. Ему было уже целых десять лет! Ну, почти. А эта девчонка на вид была не намного старше его самого. С чего ему прислушиваться к ёе словам? Ырысту давно усвоил урок — взрослый не равно умный. А здесь умом даже не пахло. — Ну и что ты фыркаешь? Вот что ты фыркаешь? Думаешь, раз старше, то и нос задирать можешь? А сама даже не знаешь про синонимы. Позорище! Девочка упорно не смотрела на него, продолжая вышагивать босыми ногами по бетонной крыше, с каждым шагом всё ближе подбираясь к краю крыши. Словно хотела сорваться вниз. — Куда ты идёшь? Там же край! Стой! — Ничего не слышу! Ничего не вижу! Ничего не скажу! — Да Ырысту меня зовут! Остановись! Стоило ему назвать себя по имени, как девочка тут же замерла и развернулась к Ырысту, разве что не ослепляя его своей улыбкой. — Вот и познакомились. Попробуем ещё раз? Зови меня Урсулой.***
Мальчику было откровенно неуютно сейчас находиться на крыше девятиэтажки, продуваемой всеми возможными ветрами. Они вышел-то сюда только из-за спора. А уйти не решался. Новая знакомая напевая себе под нос странную песню кружилась в танце, совсем забыв, как казалось, про холод. Её ничто не беспокоило. Ей ничего не мешало. Её ничто не сковывало. Так казалось самому Ырысту. — Ты знаешь сколько живёт бабочка? — Нет. — Вот и я не знаю. Забавно, правда? Ырысту молчал, ожидая продолжения. Которого не было. Эта девочка была неправильной, и с такими мама говорила не дружить. Они могут научить только неправильным вещам! Неправильные девочки учат неправильным вещам. — Как тебя зовут? — Урсула. — Неправда! Это ведь неправда! — Докажи. — Ты сначала спросила меня об имени, а потом… — но его прервали. Резко, с определённой долей насмешки в детском голосе. — А разве я просила назвать тебя женское имя? Все аргументы мальчика в этот момент посыпались, словно карточный домик. — Я, эм… Я просто знаю, что ты врешь! — Откуда знаешь? — Ну… я… — Ну ты. — Не придирайся к словам! Скажи как тебя зовут, а то это нечестно. — Почему нечестно? — Потому что! Человек привязан к своему имени, так мама говорит. Я тебе раскрыл своё, а ведь зная имя можно столько всего сделать! А ты молчишь. Это нечестно! — Разве человек хоть чем-то связан? Я не вижу на тебе никаких верёвок. Цепей тоже… — Ты правда совсем-совсем глупая. — Я просто не верю в эту чушь. Поэтому зови меня Урсулой. Ещё вопросы? Ему целых девять лет, а он спорит с неправильной девочкой. Маме бы это не понравилось, поэтому как послушный сын он должен спуститься вниз, вернуться в квартиру и подождать там прихода родителей. И больше никогда-никогда не спорить с Асунчи. Дурак он. — Вот знаешь, люди столько ограничений себе придумали! Это нельзя, то нельзя. Всё нельзя! Шага не сделать не смей просто! Я так от этого устала! Взрослые ужасно глупые. Столько всего придумали, чтобы загнать себя на самое дно жизни. Я так устала! Устала! Нет, не не понимаешь. Никто не понимает. Ничего не понимает. Никто ничего не понимает! Это страшно! Это очень страшно. Но ты не понимаешь. Не понимаешь. Урсулу словно прорвало. Одно за другим слова срывались с её губ, разбиваясь вдребезги о стену непонимания и жестокой реальности. И Ырысту правда её не понимал. Неправильные девочки не выглядят такими несчастными, да? Неправильные девочки задирают нос и ругаются. Неправильные девочки говорят плохие слова и не плачут потому что их кто-то не понимает. Неправильные девочки не ходят ночью по крышам без курточек. Урсула, наверное, не неправильная девочка. Просто немного странная. — Посмотри в их глаза! Посмотри? Видишь, их всех с рождения учат смотреть сквозь кривое стекло. Она раскинула свои руки-веточки в стороны, будто стремясь обхватить ими весь мир, весь человеческий род. — У них столько возможностей! Столько! Почему никто этого не видит? Почему? Почему они не скажут «нет» всей этой суете и бессмыслице? Она смеялась. Смеялась так громко, как только могла. И пока не зашлась в рыданиях, пугая маленького мальчика, застывшего памятником самому себе на этой холодной крыше. Сквозь всхлипы доносился её вой, будто плачет не девочка-подросток, а раненый зверь. — Знаешь, что говорят в школе? Ырысту молчал, смотря в глаза безутешной девочке, снова хрипло смеявшейся. Снова роняющей горькие слёзы. — Не знаешь! Маленький ещё… — Мне уже девять! И я в четвёртом классе! — Я и говорю. Маленький! — А разве умный или нет человек зависит от возраста? Это ты глупая! — А я и не говорю, что умная. И снова тишина. Мальчик нахмурился и нахохлился, словно воробушек, что готовится к бою. Всхлипов больше никто не слышал. Смеха тоже. — А говорят, что человек — существо биосоциальное! Это значит, что он зависит и от природы, и от общества. А я такой быть не хочу! Не хочу! Тишина. — Знаешь, сердцам свойственно разбиваться. Даже в двенадцать лет. Она сделала шаг. — Учёные говорят, что людям свойственно думать о суициде. Шаг. — А ещё людям свойственно предавать. Шаг. Мальчик не понимал о чем говорит его знакомая. Что такое суицид? И почему она говорит о предательстве, будто знает что это такое? Она совсем не похожа на героев его любимых мультиков, хотя так могло показаться поначалу. У Урсулы были избитые от частых падений коленки, царапинки и синяки. У Урсулы были худые ручки-веточки, острые плечики и светлое платьице. У Урсулы были заплаканные глаза и родинка на носу. — Ырысту! Ты куда пропал? Голос со входа на крышу становился громче, пока чёрная макушка его обладателя не показалась в дверном проеме. — Ырысту! Дурак! И где тебя носит? Асунчи вывел из оцепенения застывшего мальчишку, что неотрывно следил за каждым движением девочки, стоявшей у края крыши серой девятиэтажки. — Я иду! Тут я! — Пошли скорее! Сейчас твои мама и папа вернутся и что мы им скажем? Бегом давай! Мальчишка сорвался с места, подлетая к двери и лишь у выхода с крыши обернулся на новую знакомую. — Не стоит прощаться. — Почему? Мы же теперь знакомы! Пусть твоего имени я так и не знаю. — А для того, чтобы попрощаться, нужно быть знакомыми? Буду знать. Девичьи губы расползлись в улыбке. — Дура ты. До встречи! Лишь после хлопка двери в ночи раздалось тихое: — Прощай.Шаг