Часть 1
25 июня 2017 г. в 15:39
Очередь в столовой движется медленно. Изуку скучает и обводит взглядом тех счастливчиков, которые уже разжились обедом. В Юэй учится почти семьсот человек, и почти половина из них невнятно галдит за столами, за обе щеки уминая очередные шедевры Ланч-Раша. Остальная половина страдает в очереди.
Через боковой выход вереницей утекают ученики факультета поддержки с подносами — они редко тратят перерыв на такие мелочи, как еда, предпочитая брать обед на вынос. Центральные двери почти заблокированы сразу двумя классами — факультет менеджмента в своём репертуаре, время — деньги, и каждый старается сэкономить. Сразу несколько столов оккупировал класс B — они почти всегда сидят все вместе. Изуку искренне любит свой класс, они правда очень дружные, но эти ребята на совсем другом уровне.
Взгляд цепляется за знакомые светлые вихры. Тогата-семпай. Неужели один, это было бы очень стра… А, нет, ничего странного, успокаивается Изуку. Просто не сразу разглядел Амаджики-семпая. Можно было даже не сомневаться. Тогата-семпай очень дружелюбный, улыбка редко сходит с его губ, но такое лицо у него только когда он рядом с Амаджики-семпаем.
Изуку пытается отвлечься — хоть на другие знакомые макушки, хоть на сегодняшнее меню — уже почти подошла его очередь, — но взгляд неизменно возвращается к этим двоим. Изуку украдкой смотрит на семпаев, и у него немного слезятся глаза. Конечно, очень может быть, что это из-за перца — стоящий перед ним Каччан, как обычно, взял тройную порцию ультра-острого соуса, — но отчего-то Изуку в этом сомневается. Чихать не тянет, а глазам почти больно, словно он смотрит на солнце, Тогата-семпай сияет почти буквально — он лучится доброжелательностью и теплом, и Амаджики-семпай, всегда тихий и зажатый, греется в этих лучах и будто бы даже оттаивает, улыбается робко и негромко посмеивается над безобидными шутками. Неуклюже пытается отмахнуться, когда Тогата-семпай порывается отсыпать ему половину своей порции пополам с задорными комментариями. Изуку не слышит, но видит его лицо и делает выводы. Обычно его гулкий голос прорезает даже шмелиный гул толпы, но с Амаджики-семпаем Тогата-семпай всегда говорит значительно тише, мягче даже, будто бы стараясь не спугнуть, и даже его движения меняются. Изуку помнит, какое впечатление на него произвела жестикуляция Тогаты-семпая — он тогда подумал, что у Ииды-куна появился достойный конкурент, и даже всерьёз опасался простудиться от такой ветряной мельницы, — и сравнивает с куда более плавными движениями сейчас.
Изуку думает, что таким отношениям нет цены. И ведь не только один на один. Тогата-семпай всегда с такой теплотой отзывается об Амаджики-семпае, и Киришима-кун упоминал, что Амаджики-семпай, если не забивается в угол и не уходит в дебри самоуничижения, а всё-таки говорит, то говорит именно о «Мирио». «Кажется, для него это такой эталон всего и вся», поделился наблюдениями Киришима-кун, и Изуку думает, что он очень точно описал отношения этих двоих.
У Изуку что-то внутри переворачивается от неприятного липкого чувства. Не то зависть, не то обида — тусклые, бесцельные. Будто бы на самого себя и закольцованные. Изуку тихо вздыхает и утыкается взглядом в ссутуленную спину стоящего впереди. Словно почувствовав это, хозяин спины резко оборачивается и недобро скалится.
— Чего уставился? — Каччан щерится совсем по-звериному, и Изуку отшатывается скорее по старой, въевшейся в кости привычке, чем из-за реальной опасности. Каччан его не тронет, повода нет, да и уже почти полтора года как он не гнобит Изуку за каждый писк, но привычка есть привычка.
— П-просто задумался, — запнувшись, отзывается Изуку, отводя взгляд. Снова в сторону Тогаты-семпая и Амаджики-семпая. Это попахивает мазохизмом.
— Думай в другом направлении, — огрызается Каччан. У него сегодня скверное настроение, он даже на Хагакуре-сан трижды накричал, хотя обычно вовсе не замечает её существования. И трижды поругался с Оджиро-куном, и Изуку подозревает, что это самым непосредственным образом связано с Хагакуре-сан, но не вмешивается. А ещё он ждёт часть своего заказа чуть дольше обычного, и это тоже не способствует любви к окружающему миру. Изуку на автомате выпаливает свой заказ и получает его практически мгновенно — его предпочтения особо не меняются, он даже подозревает, что у Ланч-Раша где-то есть бумажка с надписью «Мидория: большая порция кацудона, яблочный сок, ванильный пудинг», а то и весь заказ, уже готовый к выдаче. Каччан громко фыркает и, наконец, получает свою порцию огненного карри. У Изуку немедленно начинают чесаться и слезиться глаза, теперь уже абсолютно точно из-за едкого запаха.
— Мидория, я тебя искал, — раздаётся над ухом негромкий голос, и Изуку едва не подпрыгивает.
Тодороки-кун стоит в полушаге от него, в руках — поднос с неизменной собой и неизменным же зелёным чаем. Тодороки-кун должен быть в толковом словаре, сразу после «стабильности» и «постоянства».
— Идём? Тут как раз два места освободилось, — предлагает Тодороки-кун, кивнув на стол неподалёку. Вместо ответа Изуку всё-таки чихает.
— Будь здоров. Простыл?
— Завались, двурожий! — всё-таки взрывается Каччан. У него аллергия на Тодороки-куна, в его присутствии и без того не сахарный характер Каччана становится вовсе невыносимым. — И вообще, я собирался туда сесть!
— Я ведь не с тобой разговариваю, — пожимает плечами Тодороки-кун и снова переводит взгляд на Изуку. У Каччана подёргивается глаз. — Мидория, что-то случилось?
Изуку заторможенно смотрит на пустые места, на которые указал Тодороки-кун.
— Мидория? — окликает его всё такой же тихий голос с нотками беспокойства. Изуку мотает головой, сбрасывая оцепенение.
— Н-нет... почему ты так подумал?
— Выглядишь более задумчивым, чем обычно.
— Да он всегда стрёмно выглядит! — громко комментирует Каччан. Изуку очень хочет съёжиться, стать ещё меньше и незаметнее и, по возможности, тихонько уйти из столовой. К вербальным нападкам Каччана у него так и не выработался иммунитет.
— А мне нравится, — пожимает плечами Тодороки-кун, и Изуку чувствует как у него пятнами вспыхивают щёки. Каччан скрипит зубами и отворачивается, бурчит что-то невнятное и рыскает взглядом по столовой, ища свободное место. Оборачивается так резко и с таким перекошенным лицом, что Изуку едва не роняет свой поднос.
— Стоп, в каком смысле?!
Изуку успевает за рукав утащить Тодороки-куна за стол до того, как он выдаёт очередной неоднозначный ответ.
— У тебя что-то случилось, — повторяет Тодороки-кун, когда Изуку опустошает свою тарелку кацудона и принимается за пудинг. Изуку улыбается пудингу и старательно не поднимает взгляд. Это невежливо, но «случилось» кажется ему настолько притянутым за уши и мелочным, что даже говорить об этом стыдно.
— Я не очень хорошо читаю атмосферу, но вижу, что тебя что-то расстроило, — тихо продолжает Тодороки-кун. От него веет теплом и неприторным запахом мяты. Странное сочетание. Изуку к нему привык, но всё равно считает необычным.
— Это из-за семпаев?
Изуку кивает, мотает головой, хмурится и снова кивает. Давится пудингом.
— Как ты догадался? — откашлявшись, спрашивает он. Тодороки-кун отпивает ещё дымящийся чай — Изуку не удивился бы, окажись, что он причудой подогревал чашку.
— В конце урока ты не выглядел таким поникшим. И ты на них долго смотрел, пока стоял в очереди.
— А ты наблюдательный, — бормочет Изуку вместо ответа и откладывает ложку. Пудинг хорош, как всегда, но не лезет в горло. Тодороки-кун молчит, не торопит. Ждёт.
— Просто... есть что-то особенное в многолетней дружбе, — с приглушённой горечью признаётся Изуку. Молчит несколько секунд, кусая губы, сомневаясь, стоит ли продолжать, стоило ли вообще что-либо говорить. — И вообще... в долгих отношениях.
Тодороки-кун задумчиво смотрит на него поверх чашки. Постукивает пальцами по тёплой керамике.
— Значит, у меня очень долгоиграющие планы.
Изуку придушено сипит и радуется, что проходящий мимо Кайбара-кун обращается к Тодороки-куну с вопросом о предстоящей совместной практике — отвернувшись, Тодороки-кун не замечает, как пылает его лицо.
По крайней мере, Изуку очень на это надеется.