Переплёт

      Проснувшийся раньше обычного Рейстлин поднялся в кабинет со стороны окружающего башню крытого балкона, чтобы немного размяться, согреться, а заодно насладиться видом встающего над Палантасом светила. И теперь с нехарактерным чувством, подозрительно похожим на умиление, наблюдал за застигнутым врасплох учеником. Тот увлечённо читал, склонившись над толстым магическим фолиантом, разложенным на столе, не замечая прихода ни утра, ни наставника.       Бесшумно приближаясь к Даламару со спины, Рейстлин подумывал переместить на край стола чашку кофе или настоя смеси чайных листьев и сладких плодов кактуса. Ему самому часто хотелось пить во время изучения заклятий, при этом не отвлекаясь по пустякам. Ученик всегда оказывался рядом, готовый услужить с не меньшим рвением, чем раньше это делал Карамон. Пусть не столь бескорыстно, как брат, зато куда более ненавязчиво — и заслуживал благ… трёпки!       Рейстлин подошел достаточно близко, получив возможность увидеть, что именно читает Даламар, и осознать: не проснись он вовремя, ждали бы его безнадёжно испорченный гримуар и изуродованный труп эльфа. Впрочем, получить на руки последний ещё были все шансы: если не выйдет подобраться вплотную, до того как сработает хитро спрятанное охранное заклятье. Условие было одним и казалось элементарным: чтение не должно прекратиться. Вот только горе тому, что решил бы, что это распространяется лишь до последней страницы. Уберечь мог только ключ. Которого ученик, конечно, не знал.       Привлекать внимание Даламара было категорически нельзя. Но может ли человек подкрасться к эльфу незаметно? Как назло, у Рейстлина тут же запершило в горле, и только страх и питаемая им ярость позволили сдержать приступ кашля. Ведь это был не первый раз.

***

      «Глупец!» — кожаная плеть со свистом рассекла воздух и жестоко лизнула обнаженную спину. Багровые росчерки хаотично легли на гладкую кожу. «Сколько раз мне повторять? Нельзя! Книги запретной секции опасны. Нет, я не разрешаю не из вредности. Ты не готов. Рано! Нет, мне не жалко!»       Рейстлин бесился, снова и снова замечая ожоги на пальцах ученика. Даламар лгал, не отводя печальных глаз, засовывал руки в рот, тщетно думая спрятать раны или, посасывая, стереть отпечатки переплетов. Кипящий чайник, кислота, огонь, обморожение. Как же! Иногда признаки неповиновения становились куда страшнее: мигрень, расширенные или суженные зрачки, оговорки, характерные судороги. Так Рейстлин на практике узнавал, что действенность многих магических защит, сводящих с ума, сильно преувеличена — и если бы не поседел во время Испытания, это произошло бы в первый год в роли наставника.       Наказания помогали не больше, чем страшилки и увещевания. Даламар боялся своего шалафи, но жажда знаний в нём была сильнее чувства самосохранения. Некогда Рейстлин и сам таскал запретные книги из запертых шкафов школы Теобальда, но ему было шесть лет… ладно, двенадцать, но не девяносто же! И его мастер явно переоценивал свои возможности, был старым, напыщенным… Ох! Лучше бы Даламару не думать подобным образом — для его же здоровья.       Впрочем, списать всё на отсутствие уважения не выходило. Эльф вёл себя подобно своим любимым осинам: послушно гнулся под натиском стихии, полностью подчинялся воле, которой не мог противостоять, но стоило ослабить нажим — гибко выпрямлялся. Выбить из него поистине кошачий интерес к закрытым дверям и запретным знаниям не могла ни одна плеть.

***

      Часть их договора гласила: Даламар принимает полную ответственность за свои поступки и соглашается с тем, что Рейстлин не станет его спасать, если сам не захочет. В гибели ученика не было ничего особенного, ничего страшного; Фистандантилус вон десятки погубил во времена апогея Царства Света — и никто не заметил; так почему он, Рейстлин, должен переживать?       Губы ученика беззвучно шевелились, заучивая ценное заклятье. Полностью погружённый в себя Даламар представлял, как скажет его стражам Сильванести — и направленные в его сторону мечи и наконечники стрел превратятся в лужи оплавленного металла. Почти вживую видел ужас и почтение на лицах собратьев, некогда изгнавших его с презрением.       Затуманенный взгляд и шёпот ученика давали приблизившемуся вплотную Рейстлину шанс, но действовать нужно было быстро и наверняка. Маг вспомнил слова Таниса о том, что если исхитриться поймать эльфа за ухо, тот инстинктивно замрёт, — не станет дёргаться, чтоб не повредить тонкий хрящ, — и решился.       Даламар в самом деле не стал сопротивляться, когда цепкие золотистые пальцы сжали острое ухо. Он только чуть вздрогнул всем телом, скосив в сторону руки расширяющиеся глаза, и сдавленно произнёс: «Шалафи?!» — увы, не успев среагировать на глухой приказ «продолжай читать».       Дальше всё происходило, словно в кошмаре: быстро — и одновременно с тем мучительно медленно. По виску эльфа скользнула первая капля крови; нервно подрагивающее под пальцами ухо внезапно стало отделяться от головы. Даламар закричал от боли и понимания: дочитался. Кровь заливала его шею, плечи; выступала из-под век вместо слёз; чертила ручейки по опущенному лицу быстрее, чем Рейстлин успевал выпалить слова контрзаклятья. Но пусть он опаздывал на доли секунды — нельзя было позволить этому промежутку увеличиться. Как ни была ужасна картина, требовалось сохранять хладнокровие. Сперва — произнести ключ, останавливающий экзекуцию; затем, свободной рукой крепко прижимая отслаивающуюся кожу к позвоночнику у основания шеи, — исцеляющее заклинание. Повести рукой вверх, полагаясь на чувствительность пальцев и знание анатомии — потому что рассмотреть что-либо толком под слипшимися волосами было невозможно. Ушная раковина отняла большую часть сил — но Рейстлину удалось восстановить всё, как было, включая подвижность и, как он надеялся, чувствительность.       Даламар то терял сознание, то снова приходил в себя; скулил, желая забыться и не в силах вспомнить слова самого простого сонного наговора. Молил о помощи или быстрой смерти Нуитари и Такхизис. Первый холодно ответил: «Сам виноват», — зато богиня потешилась на славу. «Настолько голым в Бездну давно никто не попадал. Иди ко мне!» Эльф отчего-то поспешно передумал умирать и, несмотря на жестокую боль, потянулся к шалафи, стараясь больше не отключаться.       Меж тем Рейстлин занялся кожей головы. Она требовала особого внимания: чтобы ни один волосок не попал в рану между скальпом и черепом. Отделённая от мышц, она так и норовила соскользнуть, но цепкие пальцы мага не позволяли ей сдвинуться. Рейстлин едва справился; сам еле живой от усталости, последний раз пробежался пальцами, запуская их в волосы, проверяя, всё ли срослось. Затем заставил ученика откинуть голову, показав лицо, — и выдохнул с облегчением. Защита фолианта работала последовательно: сперва снимала скальп, затем кожу со спины, конечностей, и только потом — с лица, живота и гениталий незадачливого читателя. Надёжное средство не только защиты драгоценных заклятий, но и обогащения владельца тома. Натуральная человеческая (или ещё более дорогая эльфийская) кожа высоко ценились.       Красота Даламара не пострадала, чего нельзя было сказать о душевном равновесии. Его трясло, прерывистое дыхание едва не переходило в рыдания, побелевшие губы дрожали. Но взгляд на перемазанном подсыхающей кровью лице горел таким восхищением и признательностью, что Рейстлину стало не по себе. Он не раз спасал друзей Карамона, по глупости вечно попадавших в смертельные передряги, но никто из них так на него не смотрел. Танис ещё мог буркнуть «спасибо», остальные же скорее возмущались нерасторопностью спасения или жаловались на пострадавшую в перипетиях честь.       — Прости меня, шалафи, — наконец смог произнести Даламар. Его раскосые глаза наполнились слезами — на этот раз обычными, без примеси крови. Рейстлин знал, что эльфам чужды предубеждения других рас Крина о том, что показывать слёзы стыдно, но ни разу ещё не видел, чтобы Даламар плакал. Он неловко притянул ученика к себе, утешая и показывая, что не сердится: слишком устал, чтобы наказывать, а потому прощает.       Или не потому?