Вопреки

                    Новый труп. Новый обезвоженный. Игорь бы и рад отвлечься, да мысли о своём не отпускают. Наверное, люди обычные так и живут — в работе, в чужих бедах. Ему бы со своим дерьмом разобраться.       Квартира убитого очевидно убогая. Постеры на стенах, затхлый запах нищеты и грязной одежды. Даже касаться ничего не хочется — не отмоешься потом. Игорь рассеяно ведёт компьютерной мышкой по столу, хмурится, своё лицо в экране заметив.       — Не трогай там ничего, отпечатки! Ума что ли нет? — Даня как всегда наблюдает за ним третьим глазом, не иначе.       — Игорь, оставь всё как было, — смягчает Вика.       Игорь поднимает руки. Да пожалуйста, не больно-то и хотелось. Сами разбирайтесь, что к чему и зачем. Он тут вообще человек лишний. Обсуждение жертв, их точек соприкосновения, попытка в стратегию — скучно. Игорь слушает вполуха, смотрит прямо перед собой, у него свои стратегии, своя тактика, свои трупы. Из отделения в машину, а там…       — Игорь, ты куда сейчас? — Вика подходит к машине, пока Даня за спиной взглядом сто дыр сделал. Глазами своими нереальными, васильковыми смотрит, но мимо. Всё мимо, Виктория Сергеевна. Нет вам доверия, а ведь так хочется.       — Служба вроде закончилась, — цедит он, избегая взгляда.       — Тебе и так сегодня не до работы было, больше на это глаза закрывать не буду. — Вика улыбнуться пытается, говорит строго, но забота проскальзывает в следующей фразе, улыбка ответная сама собой проситься. — Поезжай домой. И не пей. Так куда сейчас?       — Домой. — Игорь нехотя усмехается. — Обещаю не пить. Много. — Удержаться не может, на Даню лёгкий кивок: — А ты отдыхать?       — Это моё личное дело, — тут же подбирается Вика. — Уважай это.       — Не вопрос. — Действительно, ему точно дела нет, с кем она по ночам кувыркается. Только границы личного у Вики размываются, на его личное заползают постоянно. — До завтра.       Ночной клуб пестрит фонарями неоновыми, стразами на одежде, взглядами, слишком блестящими для того, что считается нормой. Воздух душный, спёртый: дым кальянов, запах надушенных потных тел и алкоголя, на стол пролитого. Игорь чужой здесь — пожалуй, впервые понимает так чётко, ясно. Назад дороги нет, он теперь по другую сторону. Взгляд по толпе скользит, не задерживаясь. И об Леру спотыкается. Она танцует, строит глазки очередному идиоту, под её чары попавшему. Быстро утешилась, кто бы сомневался. Не обидно. Не больно ни разу. Брезгливо.       С Игоря словно помои стекают, на пол падают, когда Стаса в их компании замечает. Выпустили. Не то, чтобы Игорь сомневался в неподкупности доблестной полиции. Но при виде Стаса тошнота к горлу подкатывает. Игорь отворачивается. Подзывает охранника, корочкой в лицо тычет. Разочарование всё же настигает. Собой разочарование, жизнью прошлой. Когда дверь кабинки под его напором поддаётся, и Стас, на унитазе закидывающийся, во всей красе. Секунда, он на полу, руки за спиной, браслеты щёлкают.       — Понятые, следите за моими действиями, — наверное, потом Игорь и сам потом себе удивится, а сейчас только адреналин со злостью вперемешку хлещет. Обыск заканчивается быстро, на полу пакетик с героином ложка. Игорь взмахивает рукой, выгоняя охрану, цедит:       — Что, перешёл на герыч? А потом в машину, детей давить?       — Пошёл ты, — усмехается Стас. Похер ему, Игорь видит. Ему тоже. Похер. На бывшего друга лучшего. Единственного.       — Не, я не пошёл. Ты сядешь. — Игорь вокруг, как акула, круги наворачивает. — У меня денег больше, чем у твоего папы. На этот раз не выйдешь. Я об этом позабочусь. Стас на глазах меняется. Словно не было укурка добродушного. Выплёвывает с ненавистью:       — Мстишь, мразь.       — Ты сам себе мстишь. — Злоба бурлит, под горло подкатывает, и Игорь не может, не хочет её сдерживать. — Герычем и убитыми детьми.       — Я никого не убивал, — улыбается Стас, и злоба срывается, хлещет наотмашь. Стас отлетает к кабинке, Игорь едва удерживается, чтобы не начистить харю улыбчивую.       — Ты сел, понял? Об этом подумай! — рычит Игорь, еле сдерживаясь. И Стас снова меняется. Смотрит почти заискивающе.       — Ты чего, Игорёк. Ты же мой дружбан.       — Я — мент, — выплёвывает Игорь. — Мусор. Мусор, ты же первый об этом кричал.       В глазах напротив наконец понимание мелькает. Стас сжимается под взглядом тяжелым.       — На зону хочешь?       — Кто ж туда хочет, дружбан. — Стас заискивает и от этого тошно. Это не власть над слабым, это… гадливость, что под кожей разливается.       — Сядешь. — Верхняя губа дрожит, Игорь не знает, чего хочет больше: в глотку вцепиться, или плюнуть и размазать. — У тебя есть один шанс: сказать, куда сестра твоя ключи от моей квартиры дела.       — Так выкинула она их. При мне выкинула, клянусь.       — Когда ты говоришь «клянусь», я точно знаю, что ты врёшь. — От происходящего голова кругом. Игоря мутит: от осознания, как сам к краю близко был; от понимания, что этого человека другом лучшим считал; от ярости настолько чистой, что лучше любого кокса мозги прочищает.       — Ну, прости, брат, — заискивающе улыбается Стас. — Я ключи эти… торчку одному отдал.       — Чтобы он что, убил меня? — Поверить в это сложно, невозможно даже, но Игорь, кажется, скоро совсем разучиться удивляться.       — Зачем убить? — на этот раз Стас искренен. — Должен был наркотики подбросить. А бы потом в ментуру позвонил, и всё.       — Врёшь. — Но Игорь уже верит. Не может не верить. — Кто второй был? Тот, кто мне в спину стрелял?       — Один был. Клянусь… Честно.       Игорь уходит, не поворачиваясь. За собой очередную дверь в прошлое закрывая — очень в это верить хочется. Ему вообще много чего хочется, того, что за все деньги мира не купишь, но об этом он предпочитает молчать даже самому себе.       Хочется выпить. Нажраться до розовых слоников, танцующих голыми на Красной площади. Нельзя. Вике обещал. Пусть она и не ждёт, что он слово сдержит, Игорь не так воспитан. Вместо того, чтобы домой, думает — работа отвлекает, так ведь говорят? И камера в квартире убитого не просто так в спящем режиме.       Он два часа уже, как пытается понять, насколько далеко заходили извращённые фантазии жертвы. С девицами общается, деньгами сорит, но всё без толку. Откидывается на спинку кресла устало, когда телефон оживает. Вика. Серьёзно? Голос сухой, строгий — интересно, она всегда так разговаривает? И зачем звонит? Проверяет или… увидеть хочет? Она влетает в квартиру фурией, с порога:       — Ты с ума сошёл?       Сошёл, Вик. Давно сошёл от жизни своей золотой и прекрасной. Только тебе об этом знать не обязательно. А вот о том, что он, никчёмный Игорь Соколовский, заноза в заднице всего отдела, опять нашёл след, сообщить хочется. Ждать встречи со свидетелем вместе — почти романтическое свидание. Рассвет за окном только разгорается, от кофе желудок свернулся в клубок, протестует. Разговоры ни о чём, но такие тёплые. Как и забота её, ненавязчивая, необходимая. Вика советует искать тех, кто может знать о смерти мамы, среди окружения отца. И Игорь соглашается. Всё-таки, до следователя далековато пока.       Утро он встречает в архиве, с газетами старыми. И только одну зацепку находит — Игнатьев. Бывший партнёр. Зацепка? Почему нет. Пока в пробке стоит, о встрече договаривается, и взглядом по машинам соседним скользит, в голове щёлкает. Девушка, которая за маньяка вчера сочла, дурочка напуганная. Есть ли у неё видеорегистратор? Ещё час в дороге и разговорах, и вздох досадливый — в полицию отдала. В другое отделение. Новый вздох — Вике всё же рассказать придётся.       Она ожидаемо не рада. Недовольна. Зла даже.       — Почему сразу не сказал?       — Не хотел грузить своими проблемами.       — Покушение на сотрудника полиции — это уголовное дело. Теперь это наша общая проблема.       Вика непреклонна и как всегда великолепна в своей строгости. Только думать об этом Игорь не собирается. У Вики на первом месте работа, а значит — сначала с текучкой разобраться. Поймать сумасшедшего врача-гипнолога, доведшего двух парней до обезвоживания. А потом, наконец, к его, Игоря, делам вернуться. К тому, что на самом деле важно. Запись уже у криминалиста, и, помимо Вики, тут Жека трётся. Смешно ему, кто бы сомневался. Только Игорю не до смеха вовсе: там, за спиной его, бегущего, отчётливо видно убийцу, что на лавочке спокойно сидел. Ждал. Ждал, когда его убить можно будет.       Встреча с Игнатьевым — разочарование. Такое острое, что впору задохнуться. Мама порезала вены. Устала от измен отца. Всё, дело закрыто, господа, расходимся. Надо в голове уложить, да не хочет укладываться. Обида детская мешается с болью за маму, острой настолько, что сердце останавливается, горечью на губах оседает. Игорь не может спать. Честно пытается — не получается. Выпить бы, да в глотку не лезет ничего крепче чёрного кофе. Утром, не задумываясь, к отцу, не обращая внимания на испуганные вопли секретарши. На то, что врывается в кабинет в разгар совещания с криком, что всю ночь в голове опухолью ядовитой разливался:       — Ты ей изменял!       Люди кабинет покидают быстро, головы опустили, мышки офисные. Игорь дышит тяжело, надсадно, и пол под ногами трещит, разламывается. Оправдания отца жалкие, слушать противно. И про то, что роман был один только, и про то, что в ночь мамы с ней был. С любовницей. Нет у него теперь отца. А может, и не было никогда. И никого теперь у Игоря нет. Живи один, Соколовский. Радуйся жизни. Если сможешь.       — Мне звонил твой начальник, Пряников. — Так непривычно на лице отца чувство вины видеть. — Сказал, что в тебя стреляли.       — Работа такая. Ты же хотел мне жизнь показать, вот.       — Игорь. — Соколовский-старший вздыхает, смотрит так, будто душу сейчас вывернет. — Ты у меня один.       — Простил, значит? Обнимемся? — Игорь руки разводит, глаза в глаза, чтобы донести — говорит серьезно. — Ты бы всё это бросил? И я не брошу. Пока не узнаю две вещи: кто убил маму и кто я такой на самом деле.       Квартира встречает тишиной, ключи скользят по столу. Свет включать нет необходимости. Зачем? Скоро рассвет. И снова в бой, он главный самый… Игорь усмехается — строчки из забытого детства, когда за его воспитанием ещё кто-то следил, когда кто-то ещё пытался привить что-то правильное, светлое, чистое…       Резкий звонок в дверь заставляет вздрогнуть — не квартира, а проходной дом какой-то! Кто на этот раз? Убийца, клофелинщик, или просто давний недруг, желающий сказать, как ненавидит?       Вика. А вот это уже неожиданно. Зачем?       — Что привело тебя в мою обитель, о, нимфа?       — Игорь, не надо паясничать. — Вика недовольно морщится, проходя внутрь. — Опять пил?       — А ты что-то имеешь против? Или хочешь разделить со мной тяготы алкогольных будней?       — Игорь, я серьёзно, прекращай столько пить.       — Хорошо. — Он покаянно склоняет голову. — Не буду. Полегчало?       — Нет. — Вика молчит, рассеянно прохаживаясь по тёмной комнате. — Где ты был?       — И это всё больше напоминает допрос, — тянет Игорь, перекатываясь с пятки на носок. — Чем обязан?       — Я беспокоюсь. — Вот так. Просто взяла и сказала. Два слова, а воздух в лёгких моментально кончается. Игорь смотрит на неё пристально, жадно. Так хочется, чтобы она продолжала. Чтобы сказала, что он для неё важен. Что он — не чужой. Хотя разве к чужим приезжают среди ночи? Очнись, Соколовский, поверь своим глазам. Поверь в то, во что не может повериться даже в самых смелых мечтах. Поверь в мечту.       — Беспокоишься. — Повторяет он, кивая. — Почему?       — А что, не должна? — голос Вики звучит прохладно и, кажется, даже отстранённо. Но вот его уже не провести. Ниточки связываются воедино, сплетаясь в узор, невероятный, но такой отчаянно-прекрасный, что хочется в него верить. Он подходит ближе, останавливаясь перед ней, нависая сверху. Глаза, огромные, яркие, смотрят снизу вверх, будто ожидая чего-то. А воздух так и не хочет возвращаться, не давая сделать лишний вдох, сгущаясь между ними.       — Ты мне ничего не должна, — звучит его голос. Хриплый и тихий. Почти интимный. А сердце в груди колотится так громко, что оглушает, звеня кровью в ушах. Она так близко, стоит лишь немного наклониться, и можно коснуться губ. — Зачем ты приехала? — Выдыхает прямо в губы, почти ощущая их вкус на своих.       Она молчит. Только смотрит испуганно. Боится. Чего? Его или того, что сейчас происходит с ней? Забыла, что можно вот так — сильно. Хотеть. Хотеть, чтобы коснулся, хотеть, чтобы сказал. Хотеть, чтобы чувствовал. Чувствовал то же, что и она.       И он чувствует. Чувствует, как мысли, что неумолчно шумят в голове, отступают, путаясь и толкаясь. Как они вытесняются одним желанием — касаться её. Чувствовать её вкус, её запах. Тот, что уже ворвался в лёгкие, стоило вернуться возможности снова сделать вдох. Она заполняет собой всё пространство вокруг, отсекая всё лишнее. Она и её огромные, нереальные глаза.       Между ними мечутся слова. Невысказанные, плещутся во взглядах, оседая горьким привкусом на губах. Потянуться навстречу, сделать первый шаг — и вниз. В бездну. Кто шагнёт первым? Кто потянет за собой на дно, откуда нет выхода?       Ты хочешь увидеть моих демонов?       Эта мысль бьётся в голове, почти заставляя отпрянуть. А она всё смотрит, смотрит, не отводя взгляда, ожидая, умоляя, предлагая. Вот она вся, бери, пока дают. Забудься на несколько часов в объятиях самой желанной женщины на свете. Не можешь? Боишься.       — Скажи это, — шепчет он, прикрывая глаза, почти касаясь носом её щеки. Повторяя очертания её лица, скользя вдоль скул невесомым касанием.       — Что? — находит в себе силы выдохнуть она, закрывая глаза, подаваясь навстречу. Вслепую ища его губы.       — Ты знаешь, — тянет он, и от звуков этого голоса она чувствует, что падает. Уже падает, и остановить падение невозможно. Что уже готова на всё, что он скажет и сделает после. Что мыслей больше нет. И воли больше нет. Есть только он. Здесь и сейчас.       Поцелуй меня. Чья просьба? Не важно. Последние остатки разума осыпаются хрустальными осколками разбитой вазы, что летит на пол, сброшенная его рукой. Холодный гранит стола обжигает разгорячённую кожу, сухой воздух сиплыми выдохами вылетает из лёгких.       Держать в руках, крепко сжимая, боясь, что выскользнет, что исчезнет, как исчезает из его жизни всё, что становится дорогим и важным.       Ощущать её, всю, целиком, порхая по шее влажным дыханием. Срывая одежду, как последнюю преграду между ней и собой. И не суметь сдержать стон, впервые коснувшись её обнажённой кожи своей.       Теряться в ней, растворяясь без остатка, и лететь, снова и снова взлетать вверх, не боясь разбиться. Чувствуя, что здесь и сейчас они — вместе. А потом… А не будет больше «потом».       Ловить её тихие, еле слышные стоны, вторить, вскрикивая, выгибая спину, погружаясь всё глубже и глубже, и падая, падая, падая…       Серый рассвет делает освещение в квартире нереальным, рассеянным. Стирая грань между вчера и сегодня, словно они застряли где-то в безвременье. Где-то, где их никто никогда не найдёт.       Игорь зарывается лицом в её волосы, шумно вдыхая слабый аромат миндального шампуня. Крепко прижимает к себе, боится, что сейчас отпустит и всё — исчезнет. Как не бывало. Словно знает, что сейчас всё закончится, чтобы никогда не повториться.       Идут минуты. Одна за одной. А Вика молчит. Потому что знает: стоит заговорить, и сон прервётся. Наступит новый день, где нет места всему, что произошло сегодня ночью.       — Давай сегодня прогуляем, — хрипло шепчет он куда-то чуть ниже уха, щекоча кожу, вызывая сладкую дрожь предвкушения. — Мы же можем просто взять и никуда не пойти. Провести день вдвоём…       — Нет. — Она резко поднимается, сбрасывая его руку. Возможно, чересчур резко. Игорь, прищурившись, наблюдает за ней, не пытаясь остановить.       — Подожди, я тебя отвезу. — Садится, ищет взглядом джинсы.       — Не надо. — Вика отводит глаза. — Не надо, чтобы нас видели вместе.       — Понятно, — иронично. — Связи с подчинёнными у нас не приветствуются. Или это касается только стажёров? А, товарищ капитан?       — Игорь, ну зачем ты так? — взгляд полон укоризны. — Просто я…       — Просто ты не хочешь объяснятся с Даней. — Игорь пожимает плечами, опускает глаза. — Просто ты уже жалеешь. — И добавляет, так и не сумев до конца спрятать горечь: — Просто жалеешь.       — Игорь, — в голосе Вики звучит отчаяние. — Послушай, ты…       — Не будем усложнять, Вик. — Вскидывает голову. В глазах пустота. — Я так полагаю, дорогу к выходу сама найдёшь?       — Прости.       Дверь тихо закрывается, отсекая его от мира. От неё. От неё, которая для него целый мир.       Что ей до него? Не о таком муже мечтает капитан Радионова. Не о таком, Соколовский. Ей нужно дом, семью, детей. А ты? Что ты? Проблемы с отцом, проблемы с друзьями, проблемы с алкоголем, проблемы со службой, проблемы, проблемы, проблемы…       Выдохни, Соколовский. Тебе через час вставать на службу. Смотреть в лицо женщине, которую любишь, и делать вид, что всё прекрасно. Что всё ровно. Что жизнь продолжается. Она ведь продолжается?