Вопреки

              Ему хорошо. Вот так, безо всяких усилий. Просто очень хорошо. Давно забытое чувство покоя. Хочется вдыхать его полной грудью, заполняя израненные лёгкие. Мягкий солнечный свет проходит сквозь тело, оставляя после себя нежное послевкусие. И голос. Родной, ласковый. Зовёт куда-то за собой. И хочется бежать, бежать следом, оставляя за спиной что-то плохое, что-то, что тянется следом, оставляя чёрные разводы. Игорь оборачивается, пытаясь сбросить тяжёлый чёрный хвост, но тот лишь сильнее вцепляется, обвивая ноги, медленно поднимаясь наверх. Нежный голос пропадает. Иссиня-чёрные кольца обхватывают грудь, пульсируя, сжимая всё сильнее. Выбивая из лёгких остатки света. Нечем дышать. Воздуха меньше. И меньше. Это конец. Игорь резко садится на кровати, хватая воздух широко открытым ртом. Проводит дрожащей рукой по влажному лицу. Сон. Просто сон. Обрывки бреда. До сих пор колотит. Выдыхает. Глаза режет от яркого света. Будильник ещё не звонил. Рано. Но сна больше нет. Во рту мерзко. Опять спал в одежде. Пора завязывать, Соколовский. Мысли вяло перемещаются в голове, путаясь с остатками сна. Добрести до душа. Одежду — на пол. Холодная вода бодрит. Прогоняет последнюю муть из головы. За окнами — новый день. Опять бежать. Опять искать. Опять разочаровываться. Горечь во рту. Горечь на душе. Горечь в кружке. Вчерашний день собирается цветной мозаикой. Папа. Как ты мог? Пусть не ты держал в руках скальпель. Но ты отдал приказ. Руки — в волосы. Вцепиться, чтобы боль отвлекла. Отвлекла от отчаяния, которое захлёстывает с головой. Почему это больно? Где искать правду? Везде тупик. Ниточки обрываются быстрее, чем он успевает их ухватить. Он чувствует её. Усталость. Задыхается в ней, жмуря глаза. Просто передохнуть. Хоть пару часов. Передохнуть. Где поставить ударение? Хочется кричать, кричать от бессилия. Но из груди вырывается только слабый стон. Слабый. Ты слабый, Соколовский. Кончай играть в Фандорина. Не по зубам кость. Подносит кружку к губам, смотрит удивлённо. Кофе кончился. Когда успел? Нужна передышка. Ты кончаешься с неистовой скоростью. Стираешься. Прогораешь. Дотла. До горстки пепла. Слишком быстро. Слишком ярко. Одному — сложно. И никого — рядом. Вика. Имя приходит вместе с образом, вспыхивая яркой бирюзой. Лучше бы её не знать. Рядом с ней — весь как на ладони. Оголённый нерв. Каждый вздох — обжигает. Что между ними? Одна ночь. Отчаяние двух одиноких. Или что-то больше? Ни слова после. И когда говорить? Вокруг одни смерти. Не до нежности. Да и какой нежности? Рядом с ней крышу сносит. Начисто. Страсть? Возможно. Но почему-то кажется, что там — больше. И от этого — страшно. Не сейчас. А когда? Завтра может и не быть. Мысли разворачиваются на сто восемьдесят. Нетерпение охватывает, отдаваясь дрожью в кончиках пальцев. Зачем тянуть. Хватит. Решить всё и сразу. С ним, значит, с ним. Нет? Пусть так. Город, который никогда не спит, нехотя просыпается. Первые машины на улицах. Дворники неспешно метут улицы. Цветочный магазин, давно знакомый, круглосуточный. — Игорь Владимирович. — Продавец, улыбающаяся блондинка, с готовностью поднимается с кресла, где, видимо, дремала. — Вам как обычно? Розы? Нет. Вике розы — банально. Взгляд пробегает по рядам равнодушных красавиц-лилий, пышных гербер, потрясающих орхидей. Не то. Всё не то. Не для неё. Ответ приходит резко, всплывая в голове. Подзывает продавца. Та удивлённо кивает. Бросается к телефону. Постоянного клиента терять нельзя. Звонок на соседнюю точку. Не все они такие. Пафосные. Есть и попроще. На цветочном рынке. Игорь опускается в кресло, берёт предложенную чашечку кофе. Он подождёт. Снаружи — непробиваемое спокойствие. Внутри — ураган нетерпения. Хочется бежать, бежать отсюда. К ней. Стоять рядом и молчать. Дышать с ней. Дышать ей. Визг тормозов. Распахиваются двери. Заносят букеты. Небольшие. Яркие. Как её глаза. Довольно кивает. Щедро расплачивается. Для неё — самое лучшее. Нежное. Светлое. Как Вика. От нетерпения покалывает кончики пальцев. Корвет довольно урчит, обгоняя редкие машины. Её дом ещё спит. В окнах — темно. Разбудить? Игорь сидит в машине, отстукивая нервную дробь по коже руля. Что, страшно? Усмехается. Признаёт. Страшно. Давно забытое чувство. Неуверенность. Когда он в последний раз боялся встретиться с девушкой? В пятом классе? Соберись, тряпка! Быстрый взгляд наверх, к её окнам. Раз приехал, иди. Что ждать. Цветы — в охапку. К двери. Несколько лестничных пролётов. Замер перед дверью. Глубокий вдох. Палец — на кнопку. За дверью — тишина. Спит. Ещё спит. Оставить цветы на пороге? Можно. Но… Малодушно. Не для него. Снова на звонок — настойчиво. Только посмотреть в глаза. Поймать её улыбку. «Здравствуй, Вика. Не спишь?». «Прости, что разбудил». «Как спалось?». Дверь распахивается так резко, что он от неожиданности делает шаг назад. Вика смотрит удивлённо. А у него внутри — тишина. Где ты, внутренний голос? Заготовленные фразы выветрились сквозняком открывшейся двери. Скажи же что-нибудь, Сокловский. Не молчи! — Привет. — Хрипло. Жалко. — Привет. — Потрясённо. — Разбудил? — Глупый вопрос. Хочется закатить глаза на собственную тупость. — Нет. — Вика смотрит жадно. Перебегая взглядом с цветов на него и обратно. — Это — тебе. — Спохватился. Протягивает букет, заставляя обхватить его. Столкнуться руками. Вздрогнуть. Синхронно. Мимолетное прикосновение. А руки отнимать не хочется. Так и застывают. Он, она и букет между. — Нам надо поговорить. — На выдохе. Она так близко. На щеке — полоска от подушки. В глазах — испуг. И что-то ещё. Тёмное. Жаркое. — Надо. — Она сглатывает. В горле сухо. В животе — порхает. Он так близко. В глазах — буря. Меж бровей — морщинка. Белоснежная рубашка прячет загорелую кожу. Безупречен. Как всегда. Не как всегда, поправляет она себя. Вчера — другой. Уязвимый. Близкий. Стоят, не двигаясь. Держат в руках охапку ярко-синих цветов. Глаза в глаза. Не дыша. Снова падая. Взрослые люди. Робкие дети. Всё уже было. Чего стесняться? Страшно. Тогда — мутное отчаяние. Сейчас — слепящая потребность. Он тянется к ней сквозь цветы, обжигая дыханием. И она с готовностью закрывает глаза, поддаваясь. Откликаясь. Подаваясь вперёд. Коснуться его сейчас — самое необходимое в жизни. Жажда. Жажда выпивает досуха. Его руки, лежащие на её запястьях. Огонь сквозь кожу. Дрожь — взаимная. Нетерпение. Предвкушение. — Вик, кто там? Губы замирают в миллиметре. Разочарование, колючее, колкое, отражается в глазах. Игорь понимающе кривит губы. Руки соскальзывают. Шаг назад. Ещё один. Неловкое молчание. Что тут скажешь? Ждал, что будет одна? — Извини. — Пожимает плечами. — Не вовремя. — Заносит ногу на ступеньку. — Игорь! — Зачем окликнула? Что тут скажешь? Останься? Смешно. — Увидимся в отделе. — Бросает, с трудом отворачиваясь. Вот тебе и ответ, Соколовский. Ночь была, и прошла. Забыли. Проехали. Слабость сильной женщины. Ей можно. Один раз ничего не меняет. Забудь. Вика закрывает дверь, пытаясь унять дрожь в ногах. Проходит в комнату, встречается взглядом с Даней. — Откуда цветы? — Даня щетинится, не успевая услышать ответ — бросил взгляд в окно. — Понятно. Смотрит обвиняющее. Что ему сказать? Что снова чуть не поддалась? Что хотела? Что от одного взгляда — внутри пожар? — Не начинай. — Устало. Устала. Так сложно. Почему всегда всё сложно? — Он приходит к тебе в пять утра, а ты говоришь: не начинай? — Даня злится. Он в своём праве. Но она не хочет его понимать. Всегда понимала. Хватит. Разобраться бы в себе. Дать передышку. — Я не звала. — Вика с нажимом смотрит на него. Остынь. Даня, ради Бога, остынь сейчас. — А цветы взяла. — Даня кивает на букет. Вика устало качает головой. Что тут сказать? — А мне надо было их оставить на лестничной площадке? — Голос леденеет. Игорь ушёл, воздух вернулся в лёгкие, уверенность — в голову. — Надо было. — Безапелляционно. Вот так. Только чёрное или белое. У Дани нет полутонов. Во всяком случае, в том, что касается мажора. — Дань, давай не будем. — Вика устало выдыхает. Ругаться не хочется. Ничего не хочется. Пусто. Без него — пусто. Правда? Когда успела, Родионова?! — Мне лучше уйти, — буркает Даня, косясь на Вику, ожидая возражений. Но она лишь кивает, погружённая в себя. В свои мысли. Даня раздражённо цыкает, хватает куртку. Хлопает дверью. Вика даже не поворачивается. Смотрит на цветы. Улыбается. Угадал. Любимые. Из детства. Невероятная охапка васильков. Корвет мчит по городу. Знакомые улицы. Незнакомые лица. На душе скребётся. Что-то тяжёлое, мутное. Кому ты нужен, Сокловский? Тонешь в дерьме, так тони сам, что ты её туда тащишь? Захлебнись в нём, нырни с головой. Но её — не смей. Пусть с Даней. Так легче. Так лучше. Ей. Не ему. Ему — педаль в пол. Вперёд и с песней. Такие как она не для него. Привык что все вокруг по щелчку — твои. А она нет. Не такая. Сама пришла. Сама ушла. Не такая как все. Другая. И от этого только хуже. Не разгадать. Не применить знакомую матрицу. Что скажет, что сделает — не угадать. И не хочется. Рядом с ней гадать не хочется. Рядом с ней жить — хочется. Дышать ей — хочется. Только ей этого не надо. Не твоего поля ягода, Соколовский. Правильная. Умная. Смелая. Принципиальная. Любимая. Резко по тормозам. Благо, дорога пустая. Останавливается, мотает головой. Совсем от рук отбился. Бред в голову лезет. Сам сказал, сам посмеялся. И уволиться бы. Да бежать, куда глаза глядят. И гори оно всё синим пламенем. И Вика, и Даня, и папа с загадками этими. А он — на Мальдивы. Один. Загорать. Перед глазами картинка — ярко. Морщится. Не то. Больше не прокатывает. Изменился. Когда? Сам не заметил.