Вопреки

              Тишину в кабинете можно потрогать. Вика сверлит глазами Игоря, бросая быстрые укоризненные взгляды поверх отчета. И тихо вздыхает, снова опуская глаза. Игорь делает вид, что ничего не происходит. Небрежно развалившись в кресле, покачивает ногой, ковыряясь в телефоне. Жека сидит, как на иголках, чувствуя растущее напряжение каждой клеточкой тела. И только новенькому стажёру кажется всё равно. Он с головой погрузился в бумаги, делает быстрые пометки в блокноте, лежащем рядом. И не обращает ни малейшего внимания на грозу, что вот-вот разразится над его головой. — Так что там с делом Садовниковых? — не выдерживает Жека, глядя на Вику. Она вздрагивает, недоуменно смотрит на него, пытаясь вникнуть в вопрос. Потом начинает медленно говорить, вспоминая подробности нового дела. Игорь демонстративно не обращает внимания. Хотя внутри полыхает, не желая прогорать, желание стукнуть кулаком по столу и послать всех и вся. Надоело. Достало. От Алексея ничего. Пряников обходит стороной, хмурясь и пытаясь ускользнуть при каждой новой встрече. Тишина давит на уши, разъедает душу изнутри. Раньше было проще. Раньше было быстрее. Легче, что ли? Игорь скрипит зубами. Бесит. Сам себя он бесит, бессилием своим, инертностью. Быстрый взгляд на Вику — отводит глаза. Сверлит всё утро — обижается? Сам дурак. Надо было остаться. Зайти к ней, выпить кофе. Положить горячую ладонь на её ледяную. Согреть. Душу. Свою, наверное, в первую очередь. Потому что рядом с ней сердце быстрее бьётся. А он уехал. Малодушно. По-детски. Поманил конфеткой и бежать. А теперь… Игорь сжимает телефон в руке, представляя, как пластик податливо гнётся, осыпаясь на пол осколками. Женщина. Любимая. В шаге. Где твои мозги были, Соколовский?! Одёргивает себя — не о том мысли. Не о той. Катя с утра приходила. Опять под двери — как котёнок бездомный. Сидит, скрючившись. Ни прогнать, ни занести… — Давно сидишь? — Игорь хмурится, сверху вниз на неё глядя. А она снизу — глаза огромные, карие, на пол лица. — Только пришла, — еле слышно. Сразу понятно — врёт. Вздох тяжёлый — к любимой сам не пошёл, нелюбимую- на порог опять. Когда это кончится? Дверь распахивает, не глядя, знает — она следом идёт. Зябко ёжится, замёрзла в холоде коридора. Её проблемы. Отчего-то становится грустно. Мелодрама дешёвая — жизнь твоя, Соколовский. — Пить будешь? — Он подходит к бару в номере, гремя холодильником. — Нет, — Катин голос даёт петуха, но она кашляет, тихо, будто стесняется, и снова повторяет, чётче: — Нет. — А я буду, — ухмыляется Игорь, пытаясь хоть на время вернуть себе это чувство — когда любая проблема — мимо. Вернуть себе себя. Пьёт прямо из горла, громко глотая, нарочито позволяя, чтобы коньяк тёк по подбородку. Пусть. Не встряхнуться ради. Для себя. И только. В чувство прийти. Понять, что вообще от жизни надо: тихой гавани, или справедливости. Потому что одно с другим не уживается. У него — никак. — У тебя всё в порядке? — Катя даёт о себе знать. А ведь он уже почти забыл про неё. — Это ты сейчас у меня спрашиваешь? — Ему хочется её задеть. Почему? Да кто бы знал! Видит же — он ей нужен. И от этого злость изнутри только крепче. Бесит! — Что-то не так? — Катя подбирается. Ей не нравится его тон. Смотрит без нежности, строго, требовательно. — Ты обещал. Помнишь? Обещал найти убийцу. Или забыл уже? Твоя Родионова мозги промыла?! Игорь смотрит долго, тяжело, как бык, что готовится удар нанести. Но молчит. Держится. Сам виноват. — Прости. — Сдаётся первым. — Я пробиваю. Пока пусто. Катя сразу будто сдувается, ещё больше сливаясь с креслом, в котором сидит. И новая волна злости приходит взамен старой. Катя, я не всемогущ! — У тебя что? — спрашивает сухо, боится сорваться. Она лишь устало пожимает плечами. Кто бы сомневался. Фишер хорошо себя закрыл. Коньяк в бутылке не спешит кончаться. А глаза закрываются сами собой. Игорь моргает раздражённо. Раз. Другой. Катя видит, поднимается. — Мне домой пора. — Давно пора. Он даже не пытается её остановить. Мыслей — ноль. Едва дверь закрылась — спать.               Шесть утра — она у его дома. Зачем?! Просто посмотреть, как спать ляжет? Глупо. Сидит в такси. Наняла на час. Водитель смотрит с укоризной, но говорить не спешит. О чём думает? Что жена за мужем следить приехала? Если бы! Вика вздрагивает — это не её мысль. Она сама появилась, неизвестно откуда! Не видит она Игоря мужем. Да и какой из него муж?! Вздыхает. Тихо. Там, у него, тихо. И свет горит приглушенный. Может, и правда спать? А вдруг нет? Она же не для того здесь, чтобы женщин ловить, из его номера выходящих. Она боится за него. Что опять куда-то помчится. С этим взглядом пустым, что несколько часов назад в сердце прямо забивал. Проклинает себя и боится. — Поехали, — устало бросает Вика, спустя час. Водитель вздыхает, прогоняя дрёму, и тут из дверей выходит Катя. Стремительно, не оглядываясь. К своей маленькой, но дорогой машине. Вика кусает губу — не верит своим глазам. И разуму тоже. Потому что видела одно — глаза Игоря несколько часов назад. И эти глаза не могут врать. Присматривается, пытаясь разглядеть выражение Катиного лица в сереющем сумраке утра. Катя вся в себе, в мыслях. Губа прикушена, глаза внутрь глядят, не замечают ничего вокруг. Ждала, наверное. Сидела, ждала, пока спал под её, Викиными, окнами. Вика качает головой, споря сама с собой. — Так что, едем, или как? — напоминает о себе водитель. — Едем, — бросает Вика коротко. Обида растёт в душе, разливается ядовитым туманом. Почему он не хочет с ней делиться? Почему с Катей — да, а с ней — нет? Хочется большего. Большего участия. Большего места в его жизни. Большего ли, Родионова? Рука машинально ложится на плоский пока живот — вот теперь твоё большее. Иного не будет. Как бы ни хотелось. А хотелось бы? Мимо проплывает город, серый, зимний, ледяной. В голову приходят давние слова Игоря. Когда это было? Кажется, сто лет назад. «Хочешь, на море отправим тебя?» Хочет. Она хочет быть подальше отсюда. Не думать, что происходит, не ломать голову, что будет завтра. Не бояться за него каждую минуту, замирая в ужасе, когда перед глазами встаёт его тело с аккуратной дырочкой во лбу. Она устала жить в страхе. Понимает, что так, видимо, будет теперь всегда. И малодушно мечтает уехать. Собрать вещи и исчезнуть из города навсегда. И больше никогда его не видеть. Вот и сейчас, в отделе, не может на него не смотреть. На тени, что под глазами залегли. На нарочитую небрежную позу, в которой легко угадывается напряжение. Он на взводе. Она тоже. Кто первый выстрелит? Телефон взрывается в руках Игоря громкой трелью, и Вика успевает заметить, как он подбирается, глядя на номер. Значит, ждал звонка. Сухие, короткие фразы. Договаривается о встрече. С кем? Всё пытается копать под Фишера. — Вик, мне надо уйти пораньше. — Игорь впервые за день смотрит прямо в глаза. Серьёзно. Твёрдо. — Зачем? — холодно, отрывисто. — Надо, — твёрдо, жёстко. — Всем надо, Соколовский! — срывается Вика, бросая бумаги, что держала, на стол. — Ты один здесь такой особенный? Думаешь, Жека не хочет уйти пораньше? Или Виктор? Твоим капризам потакать здесь никто не собирается. Хватит! — Мне. Надо. Уйти, — по слогам, раздельно говорит Игорь. Желваки гуляют под кожей. — Когда закончится рабочий день, — так же медленно отвечает Вика. Жека переводит взгляд с одного на другую и обратно, мечтая оказаться где угодно, только подальше отсюда. — Виктор, а я тебе нашу столовую ещё не показывал? — Так был я там уже, спасибо. — Стажёр, не замечая нависшую над ним бурю, безмятежно читает дела. — Пойдём, — с нажимом говорит Жека. — Там место одно есть, рядом с курилкой. Интересное. — Ну, раз интересное… — кажется, Виктор наконец понимает, что от него хотят. Быстро поднимается, выходя следом за Жекой. В кабинете повисает тишина. Напряжённая, электрическая. Игорь и Вика молча смотрят друг на друга, разделённые столом, двумя креслами и миллионом километров. — Может, наконец скажешь, что происходит? — раздражённо спрашивает Вика. — Тебе не надо об этом знать, — огрызается Игорь. — Не хочешь отпускать, пойду к Пряникову, он отпустит. — Да что с тобой творится?! — в отчаянии срывается Вика на крик. — Что?! Почему ты мне не говоришь? — А почему я должен? — взрывается Игорь. — Ты мне кто? Мать? Сестра? Жена?! Никто! Ты сама-то многим со мной делишься? Ты сама в свою жизнь не пускаешь, а хочешь, чтобы я со всей душой нараспашку к тебе шёл?! Не лезь в мою жизнь! — Ну ты и… — задыхается от возмущения Вика, медленно обходя стол и приближаясь. — Значит, я никто для тебя? Он остывает моментально. Как и не было вспышки секунду назад. Вздыхает, рукой быстро по волосам проводит. А Вику уже не остановить. Она полыхает злостью, ещё немного, и начнёт огнём плеваться. — Значит, всё это время я для тебя никем была? Для чего тебе всё это нужно было?! Поиграть?! Или ты думал, я сама отстану? А я… дура! Господи, какая же я дура! — Она замирает в шаге от него, смотрит снизу вверх. Зло, обиженно. В глазах слёзы плещутся. Напряжение, что копилось неделями, находит выход, прорывается наружу. — Вик, — тихо говорит Игорь, пытаясь её остановить. Но Вика не слышит. — Я даже… если вспомнить всё это… всё, что между нами было… Ну, ты и тварь, Соколовский! — Сжатый кулак бьёт по предплечью на удивление больно. Игорь от неожиданности отступает на шаг, но тут же выпрямляется, едва успевая перехватить новый удар. — Пусти меня! — Вика дышит тяжело, надсадно. Глаза метают молнии. — Пусти! Ненавижу тебя! — Вик, успокойся, — растерянно твердит Игорь, впервые наблюдая её такой. Взбешённой, яростной. И притягательной до безумия. — Пусти! — цедит Вика, пытаясь вырвать руки. — Пусти, и убирайся, куда хочешь! И чтобы я тебя больше здесь не видела! Сердце отбивает несколько ударов. Глухих, гулких. И слова, нужные, правильные, сами приходят в голову. — Ты для меня больше, чем никто, Вик. — Она вдруг резко замирает. — Ты для меня всё… Он целует её жадно, глубоко, резко притягивая к себе. Не думая ни о чём, что разделяет их, что стоит между, не давая быть вместе. Обхватывает руками, слегка приподнимая, прижимая сильно. Запускает руку в мягкие пушистые волосы, держит за затылок, не давая вырваться. А она и не собирается. Бросается с головой в поцелуй, цепляясь за ворот его рубашки, приподнимаясь на носочки, чтобы быть ближе. Игорь заключает её лицо в ладони, от неистовства переходя к нежности. Ласково порхает по губам, по щекам, векам. И Вика слепо тянется навстречу, боясь открыть глаза. Открыть и снова попасть в реальность. — Я знал, что беременные не всегда адекватны, — шепчет Игорь с улыбкой в голосе, — но как тебе вообще весь этот бред в голову пришёл? Вика молчит. Счастливо выдыхает, подставляя свой лоб под его губы. И прижимается к груди, так и не открыв глаза. Дышит им. Глубоко, жадно. В его руках уютно. Спокойно. И тихо.