Лабиринт ждёт тебя

Томас сбился со счёта времени, пока смотрел на содержимое записки в своей руке. Он понятия не имел, как это, обозначенное для него, нечто оказалось в одном из карманов его рюкзака. Он сжал чёртову и не значимую бумажку и двинулся вперёд. Томас и сам не мог себе объяснить, зачем полез не в тот отсек, который ему был нужен, чтобы найти свой телефон, но, сделав это, позабыл о первоначальном намерение отыскать необходимую вещь. Сжал записку сильнее. Разжал. Томас не понимал, почему руки начинали предательски трястись. Сознание вопило, что это всего лишь чья-то идиотская шутка; кто-то решил поиздеваться над ним, зная, какой Томас на самом деле ранимый, и что любая попытка напугать его (которая на самом деле не будет являться таковой для кого-либо другого) не потерпит своё фиаско, и его нервы натянутся словно струны, а сердце начнёт учащённо биться. Томас сделал глубокий вдох и осмотрелся, проверяя, не следит ли кто за ним. Может быть, при других условиях, при другом освещении на пороге собственного дома, он посмеялся бы, но сейчас хватался за мысль, что кому-то это нужно, напугать его. Сделав ещё шаг, Томас упёрся в дверь. Хорошо, что двигался медленно, а не то бы сильно приложился лбом. Он развернулся и прижался к двери спиной, медленно опустился и сел. И опять прочитал записку. Ты — следующий. Лабиринт ждёт тебя. Томас запирал глубоко внутри себя чувство страха, но оно разрывало изнутри и вырывалось наружу, накрывая его волной паники, потому что он — вещество, а страх распространяется в нём при абсолютно любых ситуациях, при которых он попадает дезориентацию и не знает, что делать. Детонация. Томас горел. Эта записка ни несла бы совершенно никакой смысл, если бы Томас не видел довольно часто один и тот же сон. Сон, в котором он бежал по огромному лабиринту, сворачивая направо, налево, устремляясь в глубину длинных коридоров, пока за ним гонится не только темнота, но и существа, название которых воспаленный отчаянием и страхом мозг блокирует, и не давая понять природу этих звуков. И Томасу после каждого сна кажется, что это не живые существа, а некие машины, созданные убивать. Он страдал бессонницей, а если засыпал, вновь мчался по лабиринту, чувствуя, как горят лёгкие, как ноют мышцы и болят ступни, словно он всё это время нёсся босым по холодным плитам. Бессонница — это просто симптом. Томас пытался понять, что у него не в порядке, прислушивался к своему телу, но всё оборачивалось провалом. Он засыпал. А если нет, задавался вопросом: сплю я или нет? не сплю или да? Томас чувствовал на себе ответственность в самый последний момент сна, когда он наконец-таки добегал до огромных врат, почти закрывшихся, когда на другой стороне стоял какой-то парень, высокий и худощавый, и протягивал руку. Томас чувствовал на себе ответственность, потому что помнил, что любит (или любил) этого светловолосого юношу, но посмел оставить. Он пытался во сне успеть схватить его за руку, пока врата не закрылись, и реальность не вцепила в него свои противные щупальца и не утащила в настоящий мир. Томас спрашивал себя, пока не мог заснуть ночью: а что из всего этого реальность? И не находил ответа. Реальность лучше та, которая безопаснее, но Томас мало что понимал и помнил о себе здесь, как будто у него случилась потеря памяти, и не все воспоминания вернулись. Он не знал, как оказался в этом доме, купил ли сам, или же жил в нём с родителями. Если второе, то где они, эти близкие и самые родные люди? Томас ходил на работу, но не помнил, как устроился на неё и на каком факультете и в каком институте учился до этого, прежде чем начать зарабатывать. Томас не помнил свой возраст, не помнил имя человека по ту сторону врат от лабиринта во сне. Томас не помнил, что он забывал себя. Но почти всё казалось совершенно в порядке, за исключением того, что его преследовало чувство нехватки времени. И страх. Во сне Томас помнил другого себя, отличительного от себя здешнего, который боится пяти слов в записке. Тот Томас несётся по лабиринту не от кого-то, а к кому-то, к парню, чьё лицо выглядит знакомым, к которому тянется весь Томас, как к единственному человеку в мире, которого он любит и может любить. Он поднялся на ноги, на удивление, с первого раза попал ключом в замочную скважину и открыл дверь. Томас бросил рюкзак у входа и направился в свою комнату, рассматривая вещи, которые не помнит, как приобрёл, если, конечно же, делал это сам. Томас не помнил даже друзей, а помнил только то, что на работе сильно не вливается в коллектив, потому что ему даже не кажется, что он моложе всех окружающих его женщин и мужчин, это реальность, и Томас в этом уверен. Он об этом помнил. Но не помнил, чем же занимался, не понимал каждый день всё больше, почему же на нём белая одежда, и этот факт тоже забывал, ведь всё так, как и должно быть. Всё в порядке. Томас не помнит, что он знает, кем является для всех на работе. Не помнит, что ему только думается, что кто-то готов пошутить над ним, даже как с этой запиской, которую написал себе сам. Он направился спать, позабыв о времени, и даже о том, что это забудется. Но это не имеет сути, потому что Томас не помнит, что теряет память и не вспомнит сон, который приснится. Но это не сон, это — воспоминания.

***

— Так всё же куда тогда увели Алби? Томас опускает голову и предпочитает игнорировать этот вопрос, потому что Ньют не должен знать. Никто из тех ребят, что отправят до него, не имеет права знать, что происходит. Им сообщают, что всё в порядке. Томас понимает, что необходимо ответить Ньюту то же самое, но не делает этого. Не хочет врать. — Я не знаю. И всё же врёт. Они находятся в маленьком помещении, в котором, Томас точно уверен, никто их не застанет. Ньют интересуется, почему же Томми — его Томми! — в этом так уверен, на что Томас молчит, потому что Ньют не должен знать, что ему известен каждый уголок огромного комплекса, где держат всех ребят, и парней, и девушек. Ньют не должен знать совершенно ничего, потому что он — следующий на «чистку», а затем в лабиринт. И Томас привёл его сюда, чтобы попрощаться. — Ньют? После длительного молчания зовёт его Томас. — Что? Томас знает самое страшное, что ждёт человека, которого он любит. А ещё страшное для него самого то, что Ньют больше не будет с ним так близок. Томас не уверен, что через года, когда он сам прибудет в лабиринт, Ньют останется прежним, его беспамятство и сформированный местоположением и условиями жизни характер определённо окажется другими. Но он не хочет думать об этом, потому что тогда уже сам не будет помнить прежнего Ньюта, а самого себя тем более. — Я не хочу, чтобы ты забыл. — Забыл что? Томас берёт его за руки и проговаривается. — Не хочу, чтобы ты забыл, что я люблю тебя. Чтобы ни случилось, я уверен, что всё получится. В глазах Ньюта читается непонимание. Он хочет начать говорить, тем самым перебить Томаса, но тот накрывает его рот рукой просит молчать. Какая разница, если Ньют узнает что-то, что введёт его в заблуждение, если вот-вот он попадет на чистку? Каждому её устраивают по-разному, и Томас настоял на том, чтобы для Ньюта всё длилось как можно быстрее, чтобы он не видел сон, в котором бы жил какое-то время, постепенно забывая всю «реальность». — Ты забудешь меня, я забуду тебя, но мы встретимся, обязательно встретимся. И, поверь, для тебя это время разлуки будет совершенно не значимым, потому что ты не будешь знать меня, пока я буду здесь наблюдать за тем, кого люблю. Это будет невыносимо. Ньют не выдерживает. — О чём ты говоришь?! Я не понимаю! — Тише, тише, — Томас крепко сжимает его руки. — Ты забудешь этот разговор. Я выиграл немного времени, чтобы привести тебя сюда, но сейчас нам нужно идти обратно, потому что, хоть я здесь и нахожусь среди лидеров, мне не следует быть с кем-то из всех вас наедине. Я нарушал так много правил ради тебя, Ньют. Но это перестанет работать с момента твоего прибытия в лабиринт. Ты забудешь мою просьбу, но я прошу тебя, будь осторожным, не оставайся в лабиринте после закрытия врат, первая фаза закончится после прибытия меня и Терезы. И тогда мы будем вместе. Я верю в то, что мы полюбим друг друга снова. Всё вернётся. Мы дойдём до конца, найдём лекарство… И Томас замолкает, потому что знает, что однажды огласят список неимунных, среди которых окажется Ньют. Но Томас верит, что его, как и остальных, удастся спасти. — Я запутался. — Всё в порядке, Ньют. Всё хорошо. Томас прижимает его к себе, понимая, что это последние долгие объятия с Ньютом. Он не может быть уверенным в том, что в лабиринте будет другом Ньюта. Есть вещи, которые невозможно знать наперёд, но, несмотря на это, Томас позволяет себе мечтать о лучшем для них обоих, потому что он будет его любить, просто забудет об этом. Чувства существуют не только на словах. — Что всё это значит? — дрожащим голосом спрашивает Ньют. — Это значит, что я люблю тебя. И я спасу тебя, обещаю. — Но, Томми, — Ньют пытается вырваться из объятий, но Томас его не отпускает, — да отпусти ты меня. — Нет. — Какой лабиринт? О чём ты сейчас говорил? — Послушай меня, Ньют, — Томас смотрит прямо ему в глаза. — Я не должен был тебе всё это говорить, я и не всё сказал толком, но я не могу больше скрывать от тебя правду, как бы должен не был. Воспоминания мгновенно переносят его в последний день перед чисткой. Сон про Ньюта рядом сменяется на сон, в котором он наблюдает за любимым человеком в последний раз через экраны мониторов. Томас один в помещении, и он не боится, что кто-то застанет его со слезами. Он плачет, потому что не хочет забывать Ньюта, потому что знает, что проснувшись в лифте и увидев родное лицо в живую, не вспомнит, что Ньют болен Вспышкой. И не вспомнит, как обещал его спасти, стоя в последний раз перед Ньютом, который помнил Томаса. Он никогда его не называл так, а только — Томми. «Томми, я люблю тебя», — в голове звучит голос Ньюта. Томас плачет сильнее. Мелькает мысль надежды, что другой Ньют будет назвать его так же. Томас не помнит, что всё это — воспоминания во сне во время чистки, пока ему снится другой сон, где он живёт обычной жизнью, ходит на работу и получает странную записку. Реальность смешивается с вымыслом, но какая в этом разница, если он даже не вспомнит совсем скоро, что Ньют может умереть?