Starry sky

Ярко мерцающие звезды освещают наш путь, а я лишь заливисто смеюсь, откидывая голову назад. Ночь выдалась воистину волшебная и прекрасная. По асфальту бьет мелкий дождь, волосы Исака прилипли к макушке. Наслаждаюсь его блестящими изумрудными глазами и двойными ямочками на щеках. Звезды повесились, смотря на Землю. Не поняли, почему я горю ярче любой из них. Жадно целую его аккуратные губы, облизывая каждую трещинку на них, выцеловывая каждый участок фарфоровой кожи, оставляя на ней фиолетовые отметины. Родной, ты мой серотонин. Исак лишь недовольно вздохнет и натянет ворот водолазки, говоря, что я на нем живого места не оставил. Я лишь ухмыльнусь, указывая на свою шею. Два придурка. До невозможности влюблены и обречены. Хватаю Исака за руку и дергаю в сторону круглосуточной кофейни. Он подается за мной, нервно оглядываясь по сторонам, когда я перехожу дорогу. Глупенький Исак, какие машины в полночь? Сейчас мы одни. Наедине с горящими звездами, которые потухли, смотря на нас, — молодых и красивых, эмоциональных и перспективных. Они лишь вспыхнули и погасли навсегда. Не замечаю, как рука Вальтерсена выскальзывает из моей. Слышу лишь шум мотора байка и тихий крик следом. Оборачиваюсь и умираю. Потухаю, как огонек сигареты. Приземляюсь у тела мужчины своей мечты и закрываю лицо руками, всхлипывая. Под его белоснежной футболкой разрастаются алые цветы, обхватывая моего мальчика и забирая. Бьюсь головой об асфальт и отчаянно хватаюсь за их стебли, но поздно. Отобрали. Забрали. Навсегда погаснет каждый. Вспыхнув ли, просто прогорая — не суть. Мы тоже будем звездами-висельниками на сетчатках чьих-то глаз, на страницах чужих книг и, в конце концов, на линиях родных ладоней.

***

Через круглое окошко просторной и уютной комнаты влетает свет фонарного столба и скользит по моему лицу, оставляя полоску света на коже. Стоит ли говорить, что я не сомкнул глаза сегодня? Впрочем, когда напротив лежит Эвен, это приносит лишь толику удовольствия. Мысли бессвязно путаются в голове, лениво переступая с ноги на ногу. Они разные, но все сводится к одному, — к Эвену. Все мы часто слышим выражение «словно во сне». Я чувствую то же. Влюбиться — это как пытаться заснуть. Ты проваливаешься в сон и не понимаешь, когда это случилось. Это просто происходит и всё. Тогда любовь скорее можно сравнить со сном. И если это так, то я определенно не хочу просыпаться. Мне нравится. Нравится то, что в моем внутричерепном Лувре не осталось места для картин Эвена, написанных кровью, потом и спермой. Попросту, он — мое лучшее и последнее из безумий. Мое лучшее столкновение, прямо в лобовое, на скорости от ста и выше. Мой единственный незакрытый гештальт. Я прикован к нему, словно веревками, — такими плотными, связывающие запястья и больно их натирающих. Канул в тебе, Эвен, слышишь? И не желаю выползать. Совершенно. На самом деле, любовь печальна. Она соленая, как слезы, стекающие по щекам от разбитых сердец, и могущественна, как морской шторм. Она призывает выть и кусать ключицы, а потом взлетать в бесконечное небо, усыпанное мерцающими звездами, и падать вновь. Лежать, разбившись вдребезги, распластавшись на сырой и холодной земле, пропитывая ее свежей кровью. Я готов. Готов испытывать все это ради того, кто так мирно посапывает напротив. Готов бороться с этой биполяркой, которая распускает руки и временами тянет Эвена к себе. Но я тот еще собственник. Впрочем, это видно по алеющей коже на шее Найшейма. Я готов вырывать его из ее когтей, прижимать вихрастую макушку к себе и целовать россыпь родинок на лице, потому что он — мой. Крик. Крик его имени — и я чуть ли не подпрыгиваю, смотря на Эвена. По его щекам стекают слезы. Я ненавижу его слезы. Они уродуют его прекрасные глаза, его лицо. Потому что Эвен должен улыбаться. Единственное, что он должен, — это быть счастливым. Я хочу, чтобы его глаза сияли, а на губах играла улыбка. Сердце сжимается, пропуская удар. Подпрыгиваю к нему, беря его лицо в ладони и успокаивающе шепча: — Эвен, тшш. Я с тобой, все хорошо. — Ис… — голос старшего срывается всхлипами. — Исак, ты жив. Это был лишь кошмар, — прижимает к себе, лихорадкой целуя мое лицо. Я выдыхаю, проводя рукой по пшеничным волосам. Ненавижу кошмары. Особенно, когда они беспокоят Эвена. Просто знаю, как дико он после них измотан. Приходится заново учить его дышать. Когда пройдёт это чувство потерянности? Он будто в сигаретном бреду — в нем нет ощущений. Он будто картонный лист. И словно просит: «Сделай из меня что-нибудь». И я повинуюсь, целуя его лицо и перебирая волосы, а потом, конечно же, готовлю тосты с кардамоном. — Что тебе снилось? — Что ты бросил меня. — Послушай меня, солнышко. Я никогда не брошу тебя. Не в одной из вселенных. И не важно, какие там занавески — желтые или белые.