Амбивалентность

      — Служба спасения, что у вас случилось?       — Приезжайте и закиньте мое тело на ближайшее кладбище, иначе через пару дней я начну вонять.       Чёрт бы их побрал, этих самоубийц! Я, конечно, не какой-нибудь там религиозный фанатик, но иногда всерьез подумываю над существованием ада. Если кому-то там и гореть, то самоубийцам, а еще убийцам и моему шефу. Такой тип, что если они не присоединится к первым, то у меня есть неплохой шанс присоединиться ко вторым. Отправить именно меня на вызов к какому-то мужику, да еще посреди ночи — я полицейский, блин, или проститутка какая-нибудь? Нужно еще пару раз упасть в обморок на работе, чтобы он понял: мертвых я боюсь!?       Но с начальством ругаться себе дороже, меня и так еле-еле взяли. Кому нужен коп прямо из-за академической парты? Понятное дело, никому, так что жаловаться не приходиться. Теперь вот катаюсь туда-сюда со старшими, опыта набираюсь. Нас в «бобике» сидит четверо. Коллин, единственный водитель единственной машины, Питер, служивший в полиции, когда я и в школу-то еще не пошёл, и Митчи, повернутый на протоколах и прочей бумажной волоките, но, в общем-то, нормальный мужик. И эту компанию дополняю я, ….       — Пэрри, малыш, подвинься, ты своей задницей мне сумку примял.       Да, Пэрри-малыш. Это прозвище привязалось с первого дня работы в этой компании. Они не со зла, хотя звучит, конечно, противно. Я согласен и на Пэрри-утконоса, и на Кэти Пэрри, но это «малыш» меня просто выбешивает. А сказать неудобно, ведь в комплекте с «малышом» идет почти неисчерпаемый запас терпения к моим косякам. Поэтому покорно пододвигаюсь и молча дуюсь, в окно смотрю.       Приехали и по очереди вылезаем из машины. Дом очень даже ничего — живи я в таком, подумал бы сто раз, перед тем как испускать дух. Когда целыми днями смотришь то на обшарпанные стены нашего кабинета в участке, то на разбросанные шмотки соседей по квартире, и не такие мысли в голову лезут. Красиво тут: клумбы с цветами, дорожки такие аккуратные, по бокам фонарики, крыльцо деревянное с резными перилами… Обычно мне до лампочки и цветы, и перила, но в попытках отвлечься от остывающего тела хозяина дома я становлюсь тем ещё эстетом.       — Пэрри, малыш, ты бы остался в машине, — голос Митчи звучит обеспокоенно.       — Ему не восемь лет. Если будет сидеть в машине и смотреть в окошко, чему он научится, кроме пары новых ругательств от Коллина?       Я и не пытался отлынивать от работы, а он все равно начинает меня воспитывать. Решаю не реагировать на их перебранку. Вечер уже не удался, не буду сильнее портить паршивое настроение.       Здесь, в доме, темно, по коридору идём с фонариками. Митчи осторожно приоткрывает каждую дверь, в поисках сами понимаете чего. В детстве я любил прятки в темноте, но сейчас совсем не тот случай.       — Да брось ты дрожать, Пэрри, мать твою! Тело еще не нашли, а ты уже обделался со страху.       — Просто замерз, — буркаю я.       ....Следуя логике Питера, теперь официально можно обделываться со страху — в кабинете на кожаном кресле сидит (или лежит?) тело. На зеркале рядом брызги крови, где-то под ногами валяется пистолет. Зрелище не из приятных, честно сказать, но держусь.       Питер надевает перчатки, зажигает свет в комнате и аккуратно складывает оружие в стерильный пластиковый пакет. Держусь. Митчи открывает портфель в поисках формы для отчета, который ему предстоит заполнить. Держусь. Перевожу взгляд на кожаное кресло, и моей силы духа как ни бывало.       — Я выйду на воздух, вы не против?       Питер так демонстративно закатывает глаза, старый хрен, мол, я же говорил, что он тряпка. Дожидаюсь кивка от Митчи и пулей вылетаю из комнаты. Да, метафора неподходящая, признаю.       В коридоре становится полегче, перебарываю приступ тошноты. Внезапно мне не хочется уходить из дома. На улице ну очень холодно, а болтать с Коллином в машине я сейчас не в состоянии. Поброжу тут немного, приду в себя и быстренько свалю, пока не заметили. Не думайте, я не вор какой-нибудь, и не любитель сплетни собирать. Но сегодня странноватый вечер, и я не удивляюсь, ни тому, что вижу, ни тому, что делаю.       Заглядываю по очереди в каждую комнату, но не нахожу ничего интересного. Это была не попытка пошутить про ещё один труп. Просто ничего не привлекает моего внимания: все комнаты кажутся однообразно вычурными, повсюду кожаная или деревянная мебель. Ни фотографий, ни всякой другой дребедени, которыми наполнены нормальные дома. Ощущение, что рассматриваю номер какого-нибудь пафосного отеля стоимостью в мою полугодичную зарплату.       Неожиданно вырываюсь из лабиринта этих однотипных комнат. Это помещение просторное, гораздо больше, чем все предыдущие. Или, может быть, мне просто так кажется, потому что здесь совсем нет мебели — только огроменный книжный шкаф. Серьезно, огроменный, он полностью закрывает собой стену и упирается в потолок, а потолки здесь просто дохрена высокие!       Читать люблю и всегда любил, поэтому отправлюсь изучать эту домашнюю библиотеку. Какой педант, этот хозяин, он даже смастерил пластиковые карточки с фамилиями авторов. Вижу среди них знакомую — Доттерман. Лет пятьдесят назад он выдавил из себя единственную за всю карьеру книжку, которой суждено было стать моей любимой. Там главный герой, такой находчивый мужик, всегда спасается от всякой дряни. И других спасает, ведь он коп. Из-за него я сейчас тут и стою, так бы даже не подумал становиться полицейским.       Ох, ну и издание у вас, старина Доттерман — коллекционное, в таком красивом переплете. Беру книжку в руки — не потому, что хочу стырить, вовсе нет. Не поставлю же я ее на свою книжную полку между обтрепанными учебниками и стопками счетов. Просто хочется иногда, для разнообразия, подержать в руках что-нибудь дороже десяти долларов.       Перелистываю страницы, и тут раздается неожиданное «дзынь». Свечу фонариком себе под ноги и вижу непонятную безделушку — она блестит, отражая свет от фонарика. Наклоняюсь ближе — предполагаю, что это ключ. Только ну очень странной формы, весь изогнутый и витиеватый. Для дверного замка слишком маленький, да и от сейфов таких не бывает. Но раз это ключ, то он явно что-то открывает. А если он спрятан, значит, просто обязан открывать что-то интересное.       Напрочь забываю про осторожность — если мой глубокоуважаемый коллега Питер снова предъявит претензии, скажу, что заблудился. Он и так думает, что я глуповат, так что ещё раз убедится. Я чувствую, будто приближаюсь к какой-то большой тайне. Веду себя глупо, как маленький, но азарт во мне уже разгорелся. Ключ, ключ, что здесь можно открыть ключом?       Осматриваю всю книжную полку, по очереди перелистывая книги в поисках подсказок. Пусто. Изучаю каждую стену. Пусто. Уже отчаявшись, опускаюсь на колени и рассматриваю пол — победа! Я вижу изогнутое отверстие, в которое, в принципе, можно вставить ключ, и трижды поворачиваю его по часовой стрелке. Несильно надавливаю на пространство вокруг замка, и, спасибо боже, эта замысловатая дверь поддается!       Внизу темнота, вижу очертания лестницы. Сомневаюсь — ползти черт знает куда, да еще и с риском переломать ноги, или хоть раз поступить как взрослый человек? Скрыть следы своего присутствия и по-тихому свалить из дома, да поскорее. Ребята, наверняка, уже закончили работу и теперь ищут меня. Выбор, думаю, очевиден: я опускаю ноги на поскрипывающие деревянные ступеньки и осторожно спускаюсь вниз.       Так, ступенька, еще одна ступенька… Аккуратно, Пэрри, не промахнись. Вот так, ещё шаг и я, наконец, твердо стою на дощатом полу. Чтобы случайно не наткнуться на что-нибудь, осторожно протягиваю руку вперед и, спасибо тебе, Господи, нащупываю выключатель света. В любой другой день у моего хренового фонарика в самый неподходящий момент точно бы села батарейка. А у лестницы бы оказались недостающими несколько ступенек, и я точно свернул бы шею. А сегодня мне как-то подозрительно везет — наверное, это хороший знак.       Щёлкаю выключателем, и неожиданно яркий свет со всей дури бьёт мне в глаза. Ещё несколько секунд ни черта не вижу, всё плывет, но потом комната приобретает нормальные очертания. Чёрт, лучше бы она этого не делала. Мне не по себе: зачем вообще нужно было сюда лезть? Почти решаюсь убраться подальше от этого дерьма, но не могу пошевелиться. Так и стою, хлопаю глазами и подмечаю все новые и новые подробности этого места.       Комната не очень большая, квадратной формы. Видимо, отремонтированный погреб. Стены деревянные, недавно выкрашены белой краской. Впрочем, не буду утверждать это с такой уверенностью — стен почти не видно. Три из них скрыты под несколькими сотнями фотографий и газетных вырезок. Сверху — деревянные таблички с цифрами. «1994-2007», «2007-2012», «2012-….».       Я, было, подумал, что попал в какой-нибудь семейный музей, но потом присмотрелся к фотографиям. С них на меня смотрит один и тот же человек. Молодой такой паренёк, примерного одного возраста со мной и… да, и с хозяином дома тоже. Не знаю, какого черта ко мне в голову забрела мысль о хозяине дома. Но в считанные секунды мне стало очень жутко. Это ведь не его фотографии.       Так, Пэрри, спокойно… главное спокойно. Дыши г-глубоко и сосредоточься. Ты в доме совершенно незнакомого человека. Да. Этот человек уже мёртв. Да. Пока твои товарищи работают, ты слоняешься по дому и роешься в его вещах. Да. Ты отыскал кладовку, которая оказалась… твою мать, которая оказалась грёбанным музеем, посвящённым жизни какого-то парня! Вдох-выдох, всему этому наверняка есть логичное объяснение. Есть, и ты его найдёшь.… Найдешь и со спокойной совестью уберёшься отсюда. Да, да, уберёшься, и больше не будешь вспоминать об этом. Так и сделаю.       Подхожу к свободной от фотографий стене. Она, по сравнению со своими покрытыми слоями скотча соседками, выглядит пустовато. Посередине висит старая вырезка из газеты. Гринланд, штат Нью-Гэмпшир.       «Сегодня, 17 ноября, на улице нашего города произошло страшное несчастье. Этот день унес жизнь Ричарда Болденса, что стало сильнейшим потрясением и невосполнимой утратой для всех нас. Весь город скорбит вместе с Шарлоттой Уолш, чьим близким другом являлся усопший. Эта отважная женщина, несмотря на тяжесть своей боли, всё же согласилась на коротенькую беседу с корреспондентом нашей газеты.       — Шарлотта, здравствуйте. Расскажите, пожалуйста, как вы оказались свидетелем этой трагедии?       — Вчерашним вечером я вышла прогуляться…. Было уже поздно, часов, наверное, десять. Со мной такого почти не бывает, чтобы отправиться вот так, одной, слоняться по городу. Но тогда я чувствовала, что необходимо выйти, нутром чувствовала, и это не давало мне покоя. Сейчас-то понимаю, ради чего Господь заставил меня выйти из дому тогда.       — И какую цель заготовил для вас Господь?       — Я около получаса просто ходила туда-сюда. А потом мне захотелось увидеть Риччи, моего бойфренда. Мы не виделись весь день, я соскучилась и решила забежать к нему, пожелать спокойной ночи.       — Что вы увидели, когда пришли к его дому?       После этого вопроса в нашем диалоге повисла пауза — этот фрагмент истории для Шарлотты самый тяжелый.       — Сначала я подумала, что под окнами валяется какая-то пьянь. Мало ли, как люди проводят выходные, такое не редко бывает у нас, сами знаете. Человек лежал лицом к земле, и я испугалась, не стало ли ему плохо. Подошла ближе и увидела, что мои туфли забрызганы свежей кровью. Я поняла, что он мертв, и закричала. На крик сбежались соседи, меня отвели к кому-то выпить чаю и успокоительного, пока не приедет полиция. А соседи тем временем перевернули человека с живота на спину — и поняли, что это Риччи. Я же узнала, когда приехала полиция, и меня начали допрашивать. Сказали, раны на лице, нанесенные чем-то острым, многочисленные переломы — он выброшен из окна. Какая отвратительная смерть, бедный Риччи… Мой дорогой, бедный Риччи… Я никогда, никогда больше его не увижу, понимаете? Не помню даже последние слова, которые я ему сказала накануне…. Как ни стараюсь, не могу вспомнить.       — Шарлотта, милая, а будь у вас возможность сказать ему что-то на прощанье, что бы вы сказали?       — Дорогой, я тебя люблю».       Да уж, печальная история, ничего не скажешь. После интервью есть ещё небольшая приписка от местных стражей порядка. Заканчивается она многозначительным «Бросили все силы на поиски убийцы». Перевожу как эксперт в вопросах языка копов: «Решили замять дело, чтобы не придавать ему огласки».       Но эта вырезка привлекла моё внимание не слезливыми речами. Поверх пожелтевших от времени газетных колонок текста ярко-красным маркером — «Брехня». Поперек фотографии опечаленной Шарлотты Уолш — «Убийца». Надписи явно не ровесницы этой вырезки — цвет не поблёк, свежий. Вероятно, это дело рук хозяина «музея». А если и не он, то газета точно что-то значит. Иначе чёрта с два он отвёл бы для нее целую стену.       — Пэрри, ты где? Мы уходим! Ты здесь, сынок? — я слышу приближающиеся голоса Питера и Митчи. — Малыш, отзовись, ты в доме?       Черт! Я забыл о своей гребанной работе. Нужно выбираться отсюда и бежать к ним, иначе домой плестись пешком. Поспать несколько часов и привести башку в порядок — то, что мне просто необходимо. Ну, блин, и вечерок у меня выдался. Встреча с трупом. Полуобморочное состояние. Потайная комната со спрятанными ключами. Собрание трофеев по слежке за каким-то парнем. Загадочное убийство, произошедшее почти четверть века назад. Непонятные обвинения поверх чужих страданий. Насколько же тяжелы мои проблемы с головой по десятибалльной шкале, если я твердо решаю сюда вернуться?       Я чувствую себя героем какого-то бульварного детективчика. Там тоже люди по «необычным» стечениям обстоятельств наталкиваются на большие тайны, раскрывают их, да еще попутно кого-нибудь спасают. Только это-то не плод чьего-то больного воображения — за этим правда стоит какая-то тайна. И, вашу мать, можете до конца жизни называть меня малышом Пэрри, если я обойду её стороной!