Облачно с прояснениями.

Юнги курит отвратительные сигареты. Покупает сразу несколько пачек, не особо заморачиваясь в выборе между дешевыми брендами, одноразовыми зажигалками, чиркает спичками. Зажимает сигарету в длинных пальцах, — массивные кольца, мелкие ранки на подушечках, — затягивается так, что самому охота попробовать мерзкую отраву, и чешет тонким запястьем, увешанным девчачьими браслетами, ключицы. Чонгук не смотрит, вовсе нет. Открыто пялится на хена, разве что рот не открыв. Тэхен ржет с него, подстебывая, и Чонгук привычно отмахивается. Много ли этот Тэхен понимает в эстетике. Юнги такой, что хватает одного взгляда, чтобы спустить в штаны. Чонгук стойко держится. — Юнги-хен, ты на пары идешь сегодня? Тэхен привычно валяется на кровати Чонгука, пялится в телефон и ржет над донсэном. — Ну нахер, я с ночной — спать хочу пиздец как, — фыркает Юнги, закуривая прямо в комнате. Дергает пуговицы на рубашке, расстегивая медленно, — точно издевается над больной фантазией Чонгука, — и держит сигарету, зажав чуть припухшими, розовыми от вечного покусывания, губами. — Может тебе музыку для стриптиза включить? — хохочет Тэхен, и, — паскуда, — включает же. Юнги выразительно показывает фак и снимает рубашку. Чонгуку бы отвернуться, но, — Но Чонгук не может. Юнги курит, стряхивая пепел в чашку с отбитой ручкой, — пьяный Тэхен пнул ее ногой, чудо, что не разбил совсем, — и натягивает широкие пижамные штаны. — Разбуди меня в пять, Чонгук-и, и чтобы этого здесь не было. Тэхен наигранно обижается, патетично прижимая руку к груди, — Чонгук смеется, что сердце, вообще-то, слева, — и охает. — Я оскорблен, хен, ты задел мои чувства! — Иди уже отсюда, мудила, — фыркает Юнги, выпроваживая донсэнов на пары. Тэхен хохочет. — Уходим, не нуди, мамочка, — захватывает свой рюкзак, а заодно и Чонгука, — давай-давай, — подталкивает донсэна, — ночью подрочишь на светлый образ. Юнги кидает Тэхену в спину кед, который смачно сливается в поцелуе с дверью под громкий смех Тэхена. *** Чонгук не залипает на фотки Юнги, вовсе нет. Так, просто рассматривает профиль Чимина, — ну, знаете, типичный профиль любителя, недобравшего баллов, — заваленый Юнги. Руки — выпирающие вены, сухожилия, длинные пальцы, застегивающие пуговицы; сложенные за спиной, белоснежные манжеты рубашек. Шея — запрокинутый подбородок, пульсирующая жилка, капелька пота, стекающая за шиворот растянутой футболки. Ключицы — тончайшие, — ювелирная работа — словно взмах крыла крохотной птицы, запрятаные под бледной, — белой, как сахар, — почти прозрачной кожей. — Господи, фангерлишь? — смеется Тэхен, падая рядом. — Вообще-то у тебя свои пары, что ты здесь забыл, хен? — фыркает Чонгук. — Ты как со старшими разговариваешь, засранец, — беззлобно хохочет Тэхен и жмякает на сердечко под фотографией — одной из, — заглядывая в экран чужого телефона, умостив на плече подбородок. Чонгук бурчит, что он не ставит лайки под фотографиями Чимина из принципа, откладывая смартфон, и старательно пытается сосредоточиться на лекции зарубежного права, но — Чертов Мин Юнги. — Вообще-то, — начинает Тэхен, и Чонгук с большей охотой послушает препода по зарубежке, нежели хена, — у меня форточка. Ты должен быть рад, что я, великодушный хен, почтил тебя своим вниманием. — Из-за тебя нас выгоняют с лекций, — отвечает Чонгук, но откладывает ручку. Все равно с Тэхеном много не напишешь. — с тебя конспект. — Заметано. Не то чтобы у самого Тэхена он когда-то был. Чимин вылавливает их в перерыве между третьей и четвертой парой. Тэхен безбожно хочет свалить и подбивает донсэна, Чонгук сомневается, — вроде не примерный мальчик, мамин бунтарь, но, — первый курс, Чонгук пытается. Где-то на этой мысли его и прерывает Чимин, буквально вылавливая за руку, — утягивает из потока людей в небольшой закоулок, а за ним и Тэхена. Чимин — даром что старше на два года, — друг детства, в одной песочнице росли, — занимает им столик у окна и терпеливо ждет парней. Его ярко рыжую макушку отыскать среди серой биомассы — минутное дело. — Мы собираемся сегодня к Юнги-хену, ты с нами? — спрашивает Чимин, и Тэхен подтверждает слова друга, кивая с набитым ртом. — В клуб? — уточняет Чонгук. Тэхен крадет палочками его кусок мяса, и донсэн бьет его по рукам. — Ага, в клуб, — хихикает Чимин. Чонгук не примерный мальчик, — почти невинный цветочек, — но соглашается. — Будет весело, — ржет Тэхен и играет бровями, — сможешь подрочить в туалете. Чонгук кидает в него листья салата. Много ли этот Тэхен понимает. *** В клубе слишком шумно, непривычно громко, но — Чонгук втягивается. Он пьет третий коктейль за счет заведения, заботливо приготовленный Сокджином, смеется, крутится на стуле за барной стойкой и дерется с Тэхеном на флюорисцирующих трубочках, как на световых мечах. Юнги ушел полчаса назад готовиться (по крайней мере так сказал Сокджин), и Чонгук, — все еще невинный цветочек, «не-не, я не буду пить», — пьян больше всех. — Так значит, ты ни разу не видел выступления этих оболтусов? — Сокджин от нечего делать протирает барную стойку, укоряющим взглядом глядя на Чимина, подливающего Чонгуку в бокал свою дозу алкоголя. — Неа, — Чонгук ерзает на месте, вертит головой, — точно оторвет за вечер, — и довольно улыбается. — Но если они сейчас не выйдут, я пойду танцевать. И остается на месте. Потому что чертов Мин Юнги. В огромной толстовке, высоких кедах, с подведенными глазами и капюшоном, натянутым чуть ли не на глаза. Зажимает микрофон своими невероятными пальцами, прижимает к губам, зачитывая хрипловатым прокуренным голосом, и Чонгук забывает о банальной необходимости дышать — так и сидит с открытым ртом. Смех Тэхена сливается с общим шумом, пробиваясь до Чонгука словно через стекловату. На сцене — Юнги в импровизированном баттле против Намджуна, доводят до помутнения рассудка, а после просто зачитывают вместе. И это — вау. Настолько вау, что Чонгук последующие полчаса сидит тише воды ниже травы до возвращения Юнги за стойку. Намджун занимает свое место за пультом и толпа оживает, сливаясь в уже привычный белый шум. Чонгук не смотрит на Юнги, вовсе нет. Прожигает взглядом выглаженный белый воротничок формы заведения, пялится на дурацкий галстук, и алкоголь бьет в висках настолько, что единственной мыслью, выжженной кислотным цветом вывесок с этикетками, пульсирует в висках — схватить, зажать, прямо здесь, на чертовой стойке, и плевать на хенов. Юнги перехватывает взгляд донсэна и — охуевает. По-другому и не скажешь. У Чонгука сегодня голубые линзы, черная лента на шее и пиджак с кружевной обводкой. Воздуха не хватает до удушья — и дело вовсе не в выступлении. Неловкую тишину прерывает Тэхен, как всегда (не)вовремя влезая. — Вау, Джин-хен, прячь все спиртное, тут сейчас искры полетят, и твой бар взлетит к чертовой матери, — ржет засранец и шумно втягивает через трубочку коктейль. Юнги оживает и отточенным движением бьет его, — как нашкодившего котенка, ей богу, — тряпкой. — За всех платит сегодня Тэхен-а, — мстительно шипит Юнги, и донсэн сразу подскакивает. — А че я сказал-то! Чимин заливисто хохочет. Чонгук не произносит ни слова до закрытия. *** Вечно играть в молчанку не выйдет — это очевидно. Как-никак живут в одной комнате, но Чонгук оттягивает момент до последнего, боясь вместо рта распустить руки. Алкоголь в крови поднимает концентрацию адреналина и требует действий. — Так и будем просто пялиться друг на друга? — разрывает тишину Юнги. Словно натянутая струна, лопнувшая посреди концерта, она больно бьет по рукам, подобно отрезвляющей пощечине. Чонгук моргает и отводит взгляд от тонких пальцев, заклеенных пластырем — Юнги разбил стакан под тяжелым взглядом донсэна. Юнги растягивает галстук, удавкой висящий на шее и подходит к донсэну, лукаво улыбаясь. Чонгук непривычно тихий и потерянный — больше зажатый. — Ну, хотя бы посмотри, блять, на меня, Чонгук-и, — хмыкает. Чонгук поднимает взгляд и Юнги, — чертов Мин Юнги, — непозволительно близко, буквально в сантиметре от него. Чонгук задыхается от этого расстояния между ними и жадко (жалко) глотает воздух. — Ну давай, куда делась вся твоя уверенность, что была в клубе? Чуть ли не трахал взглядом, а теперь сдулся? — Юнги усмехается, — насмехается, — стягивая чертовую удавку и расстегивает пуговицы на рубашке, медленно, невесомо, задевая Чонгука локтями. — думаешь я не знаю, что ты дрочишь на меня, Чонгук-и? Чонгук, кажется, не дышит уже с минуту и осоловело смотрит на хена. — Ты пьян? — голос подводит, срываясь на сип. Рубашку с хена хочется просто сорвать, дико, — чтобы ткань трещала, — но Чонгук не шевелится. Юнги смеется, встает на носочки и прижимается губами к мочке уха. Он не пьян, вовсе нет. Юнги просто в хлам. — Доброй ночи, Чонгук-и. Чонгук не может заснуть, не теперь так точно, и уходит проветриться. *** О произошедшем негласно решено не говорить. Чонгук неделю бегает от Тэхена, Чимина, от блядского Мина Юнги, не ночуя дома, а если и пересекаются — смеется так, что напускная маска беззаботности вот-вот пойдет трещинами. Чонгук прячется в пустых классах, отсиживается у Сокджина и Хосока, — хоть эти не возятся с ним, как свахи, не задают вопросов, а молча принимают и поддерживают легенду ничего-не. К концу второй недели Чонгук натыкается на Юнги в пустом актовом зале. Привычно прячется в дальнем углу, замечая хена слишком поздно — не уйдешь, не спрячешься. — И долго ты собираешься бегать от меня, Чонгук-и? — легко спрашивает Юнги, словно светская беседа о блядской погоде. У Чонгука затяжные тучи и жизнь катится по наклонной. Юнги закуривает и откидывает крышку фортепьяно, любовно пробегаясь по клавишам подушечками пальцев — Чонгук зависает, но — подходит ближе. — Здесь нельзя курить, хен, — спокойно, не дрожащим голосом, — молодец, пацан, садись, пять, — кричит в голове голос Тэхена. — Да что ты говоришь, а я и не знал, сейчас немедленно брошу, — хмыкает Юнги, и ядовитая усмешка просекает его точеное бледное лицо. Чонгук не смотрит на руки Юнги, нет. Открыто пялится, как пальцы скользят по клавишам, выбивая из измученного инструмента надрывные ноты. Юнги играет, — зажав сигарету в губах, — с закрытыми глазами, тяжело, чувственно, глубоко. Чонгук забирает у хена сигарету ледяными пальцами, заставляя обернуться к себе. Мелодия ломается ля-бемолем. Юнги делает шаг первым — поднимается с низкого табурета, тянет донсэна за шиворот майки и — целует. Грубо, требовательно, жестко, так естественно, что Чонгук теряется на секунду, а после — растворяется. Сигарета остается погибать на полу, потерянная и выбитая — случайно — из рук. Чонгук чувствует себя так же. Клавиши надрывно кричат, когда Юнги усаживает донсэна на фоно, растянутая майка летит на пол, а тонкая ткань рубашки пошло, — похабно, так по-блядски, что хочется выть, — трещит по швам. Юнги не мелочится — покрывает тонкую шею донсэна яркими пятнами-укусами, срывая с губ полустоны-всхлипы, упивается ими, как последним глотком воздуха, рычит до хрипоты, не в силах остановиться. Чонгуку рвет крышу не хуже, зарывается пальцами в мягкие выжженные до белизны волосы и теряется. — Черт, Чимин-и, где твоя камера, тут сцена примирения, — скулит Тэхен, и Чонгука откидывает от хена на раз-два. Клавиши кричат от такого нахальства. Юнги цыкает, запуская пятерню в волосы, и смотрит на Тэхена. — А тебя-то сюда кто звал? — на лице — каменная маска спокойствия с нотками раздражения от прерванных прелюдий. У Чонгука — стойкое послевкусие дешевого табака на губах. — Я искал малыша Кукки, а ты его, оказывается, тут растлеваешь, — нагло хохочет Тэхен, бесстрашно подходя, и падает в первых рядах — только попкорна в руках не хватает. Юнги — ожидаемо — закатывает глаза, пока Чимин мнется в проходе. Как только умудряется совмещать блядство во взгляде с душой невинной ромашки — загадка века. Чонгук давится смехом, когда рука Юнги опускается ему на поясницу, приростая, как родная. — Кто-то сегодня вернется домой и перестанет ошиваться у Хосока, — наглая рожа Тэхена расплывается в квадратной улыбке, но вообще-то — он искренне рад. Юнги смотрит на Чонгука, и тот кивает, быстро облизывая губы. К слову, о погоде — у Чонгука — переменная облачность, но синоптики обещают прояснения к концу недели, без осадков, и никаких грозовых туч.