Ответственность.

— Ты не подумай. На самом деле, такое стремление рано или поздно возникает у каждого работника мафии, кто может хоть сколько-нибудь анализировать то, что он делает. А у меня с рефлексией — будь здоров. Вот и получается. — Тонкие пальцы невесомо пробегаются по мокрому от вечернего воздуха парапету. — Осознание того, что ты — чудовище, которое способно только на убийства и насилие — это буквально переломный момент. Ты начинаешь вспоминать лица и имена всех тех, кого убил. И чем больше ты помнишь, тем шире открываются твои раны. И тем ближе ты к тому, чтобы они были не только душевными, но и физическими. Можно выбирать разные способы: суицид, нарочитый риск, различные аддикции. Но ты в любом случае будешь себя чем-то глушить. Можно думать, что это все ради побега от самого себя. Но на деле, это просто робкая попытка сохранить в себе человека. Наша человечность в тех ранах, которые болят. Дадзай внезапно останавливается и запрыгивает на скользкий парапет, чуть пошатывается и оборачивается на своего перепуганного спутника. На губах Осаму дружелюбная улыбка, от которой мурашки по коже бегут. Он протягивает руку мальчишке, шагающему за ним, и с воодушевлением спрашивает: — Ну, а ты? Скольких ты убил? Помнишь их лица или имена? Или тебе рано еще шагать со мной с моста? Черный плащ величественно развевается за спиной Дадзая. Фон закатного неба как нельзя кстати вписывается в общую картину. И если не думать над тем, что Осаму действительно может в любой момент сигануть в воду, выходит очень поэтично. Мальчик смотрит на него широко распахнутыми глазами, не зная, как следует поступить в данной ситуации. — Ты бы стал меня останавливать? — интересуется Дадзай, склоняя голову набок, и волосы закрывают перевязанный бинтами глаз. — Если бы я сказал, что через секунду прыгну в воду, ты бы схватил меня? Потащил на себя? Попытался бы отговорить? — Я… постарался бы Вас спасти. — А кто тебя об этом просил? — внезапно жестко обрывает мальчишку Дадзай, стерев с губ улыбку и глядя надменно и строго. — С чего ты взял, что меня надо спасать? Если ты попытаешься меня спасти — я тебя убью. Если ты попытаешься меня отговорить — я тебя убью. Если ты вмешаешься в процесс — я тебя убью. Запомнил, Акутагава Рюноскэ? Мальчик отступает на шаг и, судорожно сглотнув, кивает. Осаму выдерживает на нем пристальный суровый взгляд, а потом внезапно вновь дружелюбно улыбается, щуря здоровый глаз. — Ну, вот и славненько, — произносит Дадзай, неловко спрыгивая с парапета обратно на мостовую. — Боже-боже, ну что за ужас на лице? Ты же не думал, что я прямо сейчас прыгну в воду. У меня на этот вечер планы поважнее. Напиться с лучшим другом. Пойдем, я вас познакомлю. Не размениваясь на еще какие-то объяснения, Осаму разворачивается и бодро шагает вперед. Акутагава чуть медлит, а потом покорно следует за своим наставником. Он не особо понимает, куда именно направляется Дадзай, ведь все бары, в которых могли бы отдыхать люди, подобные по статусу ему, давно остались позади. Еще непонятнее становится, когда парень заворачивает в какой-то переулок. На миг Рюноскэ решает, что Осаму просто нравится бродить по этим улочками и вводить своего ученика в замешательство, но потом мальчишка замечает барную вывеску «Lupin». Туда-то и заворачивает главарь Портовой Мафии. Акутагава неуверенно замирает на верхней ступеньке лестницы, ведущей в подвал, в котором спрятался бар. Ему четырнадцать, и он очень сомневается, что в этом возрасте можно в такие места. Дадзай останавливается на середине лестницы и нетерпеливо машет ему рукой: — Ну, что ты там встал? Идем! Рюноскэ поспешно кивает и спускается в бар. В помещении царил мягкий полумрак, разгоняемый желтым светом около барной стойки. Пространство было буквально захламленно старыми стульями, столами, шкафами. Посетителей в это время уже не было. Только бармен в красном жилете расставлял в шкафу бутылки, да какой-то мужчина сидел за барной стойкой, болтая в стакане золотистый напиток, в котором звенели кубики льда. Осаму легко лавирует между стульями и приземляется рядом с этим мужчиной. Акутагава делает два шага и останавливается, нечаянно врезавшись бедром в стол. Ему больно, но он даже не морщится, ожидая, когда наставник вновь обратит на него внимание. Вмешиваться в разговор Рюноскэ не решается, вспомнив, что Дадзай хотел познакомить его со своим лучшим другом. А лучшие друзья у главаря Портовой мафии наверняка такие же опасные. — Привет, Одасаку! — радостно восклицает Осаму, плюхаясь на стул. — Так и знал, что найду тебя здесь. — Так и знал, что ты сюда придешь и не дашь мне допить в тишине виски, — улыбается в ответ Ода, внимательно глядя на парня. Мужчина невольно пересчитывает бинты и почти что с радостью отмечает, что их не прибавилось с прошлой встречи. Невозмутимый бармен без лишних слов ставит перед Дадзаем стакан и банку крабовых консерв, за которые тот сразу же принимается. Опустошив банку наполовину, Осаму сначала хмурится, а потом внезапно вздергивается, словно о чем-то вспомнил. — Ах да! Я же сюда не просто так пришел. Одасаку, знакомься. Это Акутагава Рюноскэ. Мой ученик. Сакуноске оборачивается туда, куда показывает Дадзай. Почти около самой лестницы топчется совсем еще подросток. Поняв, что на него обратили внимание, он приосанивается и быстро кланяется. Глаза у него большие и темные, будто поглощающие свет. А еще ужасно напуганные. — Он же совсем ребенок, — как-то сокрушенно вздыхает Ода, все еще разглядывая Акутагаву, который не знал, куда себя деть. Зато вот Осаму уже отвернулся и вернулся к выпивке и консервам. — Я теперь несу за него ответственность, — после паузы заявляет главарь мафии. Одасаку пристально смотрит на него, с трудом проглатывая слова, что Дадзай и за себя-то не всегда способен нести ответственность, а тут другой человек. Вместо этого мужчина произносит: — Если опустить тот факт, что ты привел ребенка в бар, то долго он еще будет стоять на пороге? — Осаму дергает плечами, явно не обеспокоенный этим вопросом. — Эй, парень, не бойся. Проходи, садись. — Я постою, — быстро отвечает Акутагава, отворачиваясь в сторону, смущенный обращением к нему. — Дадзай, — с нажимом говорит Ода. — Да приземляйся уже, — Осаму бодро хлопает по соседнему стулу, и Рюноскэ, чуть помедлив, усаживается. — Не обращай внимания, Одасаку, я просто впервые вывел его в приличное общество. Он еще немного дикий. — И сидит в метре от тебя, — бурчит Сакуноске. — Подбирай слова. А то так себе из тебя приличное общество. Ты вон даже консервы руками ешь. — Так вкуснее, — пожимает плечами Дадзай, отставляя пустую банку в сторону и вытирая руки о принесенное барменом полотенце. — А приличное общество — это ты, Анго, если он придет, и этот джентльмен в красном жилете. К слову, может этот джентльмен нальет моему ученику чего-нибудь? Виски будешь? Ай, неважно. Бармен, виски! — Дадзай, он же ребенок! — в ужасе восклицает Ода. — Какое виски? Так, уберите стакан, отмена заказа! Принесите ему лучше сок какой-нибудь. — Ну, а что? Я в четырнадцать как раз впервые напился. Одасаку вздыхает и качает головой. Этот парень весь мир меряет на себя. Хотя, казалось бы, он по стольким граблям в своей жизни прошелся, что мог бы уж постараться уберечь своего ученика от того же. Бармен, пожав плечами, заменяет виски на апельсиновый сок, пододвигая уже налитый стакан Дадзаю. Тот явно все еще не видит проблемы в своем поведении. Рюноскэ пристально смотрит на сок, будто ему могли подсунуть яд, но все-таки пробует. Забавно морщится от кислоты и снова смотрит на стакан, только теперь удивленно. Вообще-то, ему еще не доводилось пить апельсиновый сок. Сакуноске думает, что мальчишка действительно немного диковатый. Вероятно, Дадзай нашел его в каких-то трущобах и решил, что способность Акутагавы (а она обязательно должна быть, иначе бы Осаму с ним даже не заговорил) может пригодиться в мафии. Рюноскэ бросал на мужчину, с которым добродушно беседовал Дадзай, быстрые, настороженные взгляды и молчал. Он уже месяц хвостиком таскался за Осаму и кое-что знал о структуре организации, в которой тот работал. В частности то, что Дадзай — это один из пяти глав Портовой мафии, один из высших чинов, а Одасаку, сначала показавшийся таким же статусным, наверняка, не более, чем исполнитель, мелкая сошка. И совершенно непонятно, почему Осаму позволяет этому мужчине собой помыкать. Но, если даже Дадзай готов его слушаться, то и Акутагава не станет возражать. Осаму, опустошивший уже второй стакан, поворачивается к мальчишке и со смешком тыкает пальцем ему в щеку. Тот вздрагивает и смотрит на своего наставника широко распахнутыми темными глазами. — Иногда он бывает забавным, — говорит Дадзай, все еще глядя на Акутагаву, но обращаясь явно к своему другу. — Он не зверушка, чтобы так о нем отзываться. Осаму резко разворачивается и прищуренно смотрит на Сакуноске. Многие бы в мафии сочли этот взгляд смертным приговором, но Одасаку мужественно его выдерживает, лишь тяжело сглотнув. Так продолжается не больше минуты, а потом Дадзай привычно легко улыбается. — Конечно, не зверушка. Он мой ученик. Планирую вырастить из него свою замену. — Осаму добродушно треплет ошалевшего мальчика по волосам. — А ты куда-то собрался? — Разве что на тот свет. Ты же знаешь. — Не преувеличивай, — усмехается Ода, звеня кубиками льда в своем стакане. — Ты еще всех присутствующих здесь переживешь. Знаешь, это все-таки не очень хорошо, что он здесь сидит. Уже поздно. Да и бар — не место для подростка. Даже если ты сам уже в этом возрасте напивался. — Ну лаааадно, — вздыхает Дадзай. — Акутагава, можешь топать домой. Бармен, налейте мне еще виски и консерв. Рюноскэ вздрагивает и неуверенно встает с места. Выдрессированный и покорный. И Одасаку даже знать не хочет, как Осаму этого добился. Пожалуй, на этом и держалась их дружба. Они не лезли слишком глубоко в жизнь друг друга, особенно касающуюся работы, и не могли разочароваться. — Ты собираешься отправить его домой одного? — Ну, а здесь-то в чем проблема? — почти устало вздыхает Дадзай, уже сожалея о своей идеи познакомить Сакуноске со своим учеником. — Не думай, что кто-то способен ему навредить. Он за свою жизнь убил людей уже больше, чем ты. Так что переживать надо за тех, кто додумается к нему прицепиться. Одасаку смотрит на мальчишку, застывшего в неуверенности рядом с наставником. На вид Акутагаве лет четырнадцать, плюс-минус год. Черные глаза настороженные, будто он постоянно находится в ожидании опасности. А еще он кажется чертовски худым и хрупким, особенно в этой великоватой белой рубашке. И, ко всему прочему, его руки по локоть в крови. Неудивительно, в таком случае, что Дадзай его подобрал и взял к себе под крыло. На самом деле, Оде не доставляет удовольствия отчитывать Осаму. Скорее, мужчина чувствует, что подобное поведение может быть чревато. Дружба дружбой, а он все еще является самым опасным человеком из всех, кого знает Сакуноске. Но сегодня он просто не способен поступать иначе. Глядя на этого запуганного, диковатого мальчишку, выполняющего любой приказ наставника, мужчина невольно сравнивает его с теми сиротами, которых навещал сам. И думает, что именно эти дети помогают ему оставаться хорошим человеком. И Ода искренне надеется, что то же самое может произойти и с Дадзаем. Поэтому стоило рискнуть здоровьем и потаскать его за уши, чтобы он понял, что фраза «я несу ответственность за него» — это не пустой звук. Одасаку поднимается с места и натягивает на плечи пиджак. Осаму и Рюноскэ, дошедший уже до лестницы, смотрят на него растерянно. Мужчина залпом допивает содержимое своего стакана и оставляет на стойке деньги. — Куда ты? — наконец спрашивает Дадзай. Он выглядит неожиданно обеспокоенным и… брошенным? — Провожу его до дома, — отвечает Сакуноске, подходя к Акутагаве и кладя руку на худое плечо. — Пойдем. Проблемы с людьми ему, может, и не угрожают, хоть Мори едва ли будет в восторге, если твой протеже будет убивать прохожих, но заблудиться в незнакомом районе все еще может. Можешь остаться сидеть здесь, я еще, возможно, вернусь. Одасаку подталкивает мальчишку чуть вперед, и тот, опасливо озирнувшись на Осаму, все-таки шагает по лестнице. Ода понимает его. Он и сам бы не отказался опасливо оглянуться на друга. Мужчина спиной чувствует на себе его взгляд. И Ода бы даже не удивился, если бы над ухом просвистела пуля. Или не над ухом. Но этого не происходит. Они с Акутагавой спокойно выходят на улицу. После бара свежий воздух кажется неприветливым и прохладным. Рюноскэ передергивает плечами и смотрит на своего сопровождающего. Даже в тусклом свете вывески Одасаку видит его озлобленность. — Куда надо идти? — К мосту, — быстро бросает Акутагава, явно пытаясь сделать свой голос не таким агрессивным. — А дальше я и сам могу добраться. — Посмотрим, — расплывчато отвечает Сакуноске, направляясь к переулкам, которые ведут на мостовую. — Ты переживаешь, что Дадзай разозлится, что ты ушел со мной? — А Вы не боитесь, что Дадзай-сама Вас убьет за такое поведение? Вы ведь рядом с ним — никто. — Боюсь, — честно кивает Одасаку, и Рюноскэ смотрит на него ошарашено. — Однако иногда нужно рискнуть, но поступить правильно. Я верю, что Дадзай понимает, что в этой ситуации прав я. Он может быть жестоким и упрямым, но самодурство — это не его черта. Он хорошо с тобой обращается? Акутагава сконфуженно молчит, шагая рядом. От дальнейших вопросов его спасает громкий оклик: — Одасакуууу, подожди! Я пойду с вами. Сакуноске оборачивается и с улыбкой смотрит, как к ним спешит Осаму, придерживая плащ. От выпитого его ведет слегка в сторону, но выглядит он бодрым, только слегка запыхавшимся. Догнав Одасаку и Акутагаву, Дадзай упирается рукой в плечо мужчины, словно желая перевести дыхание, а потом распрямляется и улыбается. От одышки не осталось и следа. Очередной спектакль. А Сакуноске радуется, что парень не затаил зла. Акутагава идет чуть впереди, оглядываясь по сторонам. Ему не по себе от того, что Осаму и его друг шагают за спиной, но мальчик молчит. — Это ведь ответственно? — внезапно тихо спрашивает Дадзай с очень серьезным видом. — Ну, что я провожаю его до дома, чтобы он не заблудился и никого не убил. — А? — растерянно выдыхает Ода. — Да. Думаю, да, ответственно. — Хорошо, — кивает парень все с тем же серьезным видом. Сакуноске смотрит на него удивленно. А потом его губ касается улыбка. До места, где жил Акутагава, они доходят молча. Район был едва ли не самый неблагополучный в Йокогаме. Вокруг не было никаких нормальных домов, все больше рыбацкие бараки, по которым часто, в отсутствии хозяев, прятались по ночам сироты. К одному из таких мальчишка и заворачивает. Разница между ним и беспризорниками была разве что в том, что у него есть ключ от хлипкой двери. Рюноскэ останавливается в нерешительности около двери и оборачивается на своих спутников, как бы желая узнать, что они собираются делать дальше. Ода сокрушенно вздыхает, в который раз за вечер, отмечая это уже, как вредную привычку. Вообще-то, мафиози не стоит столько переживать за других. Зато вот Дадзай, мурлыкающий под нос какую-то песенку, явно таким не страдает. — Ты не возражаешь, если мы зайдем? — спрашивает Сакуноске, и Акутагава неопределенно дергает плечами. Кто он такой, чтобы возражать главарю мафии или его другу. Помещение, в которое они заходят, темное, холодное и сырое. Рюноскэ ведет рукой по стене и что-то щелкает. После продолжительного треска, под потолком загорается одинокая лампочка. Комната не отличается интерьерным изобилием: железная кровать со старым матрасом и одеялом, не внушающим доверия, стол и стул. На столе расположились письменные принадлежности, лампа и пару книг, на стуле — скромный набор одежды. В дальнем углу спряталась еще одна дверь, ведущая, вероятно, в ванную комнату. — Ну что, наша миссия выполнена? — интересуется Дадзай, пытаясь заглянуть Оде в глаза. — Мы можем идти? Lupin должен быть еще открыт. — Какой. Кошмар, — выдыхает Одасаку и качает головой. Осаму кривится, понимая, что к выпивке сегодня уже вряд ли вернется. — Нормально, — отмахивается он, заваливаясь на кровать, которая издает протяжный скрип. — Когда Мори меня только подобрал, я жил в таких же условиях, пока не заслужил чего-то получше. Все справедливо. — Боже, Дадзай, о какой справедливости речь? — спрашивает Сакуноске. Ему хотелось бы разозлиться на такой непробиваемый детский эгоизм друга, но он даже голос на него не мог повысить. Не потому, что боялся. А потому, что Осаму Дадзай такой же глупый ребенок, как и Рюноскэ, как и те пять сирот. Видимо, такая уж у Одасаку судьба. Акутагава, стоявший около стола, ожидал, что ссора продолжится, что, возможно, Дадзай сейчас выхватит пистолет и просто прострелит нахалу хотя бы ногу, если не голову. Но Осаму молчит, глядя в потолок, размышляя о чем-то своем. — Ладно, — потерев пальцами лоб, произносит Одасаку. — Здесь есть кухня? Или хотя бы холодильник. Ты же наверняка голодный. Рюноскэ понимает, что обращаются к нему, и быстро мотает головой: — Здесь нет кухни. И холодильника. И со мной все нормально. — Боже-боже, Одасаку! — вздыхает Дадзай, поднимаясь с кровати и направляясь к выходу. — Если ты будешь так переживать за каждого обделенного жизнью ребенка, то тебе никакого здоровья не хватит. Я в таких условиях выжил, и он справится. Сакуноске перехватывает его за локоть и оттягивает в дальний угол комнаты. Осаму выглядит растерянным, но все еще не злым. — Ладно, я понимаю, что Мори нельзя назвать отцом или опекуном года, — шепчет Ода, и сам себе ужасается, ведь если эти слова дойдут до босса, тело Сакуноске найдут, если, конечно, найдут, на какой-нибудь свалке. — Но это вовсе не значит, что ты должен быть таким же. Не нужно мстить миру с помощью этого мальчика по принципу «мне было тяжело и плохо, поэтому ему должно быть так же». Если ты знаешь, каково жить подобным образом, то почему бы не попытаться его не толкать в эти условия, а дать что-то лучше. Ты пришел сегодня со словами, что несешь ответственность за этого мальчика. И это здорово. Действительно здорово. Только вот ты, кажется, пока не очень понимаешь, что это значит. Дадзай слушает неожиданно внимательно и серьезно. От него исходит задумчивое спокойствие. Одасаку продолжает непроизвольно сжимать его локоть, пытаясь просчитать, что же происходит в голове у этого парня. Молчание затягивается на несколько минут. Потом Осаму шумно вздыхает и произносит: — Жди здесь, я сейчас вернусь. Ода разжимает пальцы, и Дадзай выходит из барака. Первой параноидной мыслью вспыхивает то, что он пошел звонить Мори и говорить, что один из исполнителей окончательно потерял страх и понятие субординации. Но мужчина быстро себя успокаивает. Это же Дадзай. Он просто не может так поступить. — Почему Вы это делаете? — внезапно раздается тихий голос, и Сакуноске, на миг забывший, что не один, вздрагивает и оборачивается. — Зачем пытаетесь быть добрым ко мне? Мне это не нужно. И Дадзаю-саме не нужно. Мы с Вами только около часа знакомы. — Ну, во-первых, — пытается улыбнуться Ода, — я со всеми добр, особенно с детьми. Такой уж я человек. Во-вторых… Я же могу быть с тобой честным? Во-вторых, я делаю это не то, чтобы ради тебя. Скорее ради Дадзая. Я знаю, что он хороший человек. И даже неважно, сколько крови на его руках. Я просто знаю и верю, что он хороший. Только вот он сам этого не понимает. И ведет себя, как ублюдок, потому что… ну… видимо, это проще и понятнее, особенно в условиях мафии. Но я хочу подтолкнуть его к этому пониманию. Акутагава кривит губы и отворачивается. Осаму Дадзай — хороший человек. Ничего смешнее не придумать. Только вот почему эти нелепые слова отдаются такой ноющей тоской в груди? Ведь Рюноскэ-то знает, на что способен его наставник по отношению к нему и другим. Но, может, поэтому Дадзай не убивает этого настырного мужчину, а даже, напротив, слушается его? Потому что Ода Сакуноске верит в него? — Я все решил! — бодро сообщает Дадзай, залетая в комнату и снова плюхаясь на кровать, которая издает еще более жалостливый, чем в прошлый раз, скрип. — Боюсь спросить… — неуверенно произносит Одасаку. — Я заказал доставку еды, — отмахивается Осаму, хлопая по свободному месту рядом с собой. — Минут через пятнадцать должны привезти. И только пусть попробуют не найти это место после всех моих объяснений. Даже обезьяна бы поняла. Ну что вы так удивленно на меня смотрите? О, придумал! Давайте рассказывать страшилки! Сакуноске улыбается и качает головой. Какой же этот парень еще ребенок. * — Я исправился! — гордо сообщает Дадзай еще на пороге, заваливаясь в Lupin. На последней ступеньке он спотыкается и не падает разве что потому, что падать в этом баре негде. Кряхтя, парень выравнивается, подходит к барной стойке и усаживается на место между удивленным Одой и флегматичным Анго. — Теперь он живет со мной! — повернувшись к Сакуноске, произносит Осаму. — Думаю, он про своего ученика Акутагаву Рюноскэ, — поясняет Анго, заметив замешательство Оды, и, прежде чем удивленный Дадзай что-то успевает спросить, произносит: — Через меня, вообще-то, проходит вся информация мафии. Ты же не думаешь, что такой глупый факт мог скрыться от моих глаз? И ведь действительно, удивляться особо нечему. Осаму легко пожимает плечами и снова поворачивается к Одасаку, улыбаясь. Он сияет, как новенькая монетка, и явно ждет какой-то реакции. Не то, чтобы Ода не задумывался над судьбой мальчика в течение прошедшей недели, но не ожидал, что Дадзай будет что-то для него делать и захочет одобрения именно от Сакуноске. — Ну… Это здорово. Наверное. — Ответственно? — прищурив глаза, уточняет Осаму, и Одасаку растерянно моргает. — Ну, я правда не понимаю! — Это, конечно, здорово, что ты решил о нем заботиться, — вздыхает Ода, все еще удивленный внезапным воодушевлением друга. — Но это лишь часть из понятия ответственности. Как бы так объяснить… Ты сказал, что несешь за него ответственность. За него в целом, а не только за физическое и материальное благополучие. Ты несешь ответственность за то, каким человеком он станет под твоим руководством. И ты должен понимать, что ты, в конечном итоге, хочешь в нем увидеть. И воспитывать в нем это столько, сколько будет нужно. Пока я видел только запуганного, озлобленного и выдрессированного на послушание ребенка. Но я не думаю, что это является твоей конечной целью. Хотя, конечно, могу и ошибаться. Анго скептически хмыкает, глядя в свой стакан. Ему явно известно больше, чем может себе позволить Одасаку, но Сакуноске это и не нужно. Ему достаточно собственной уверенности в том, что Дадзай хороший человек, и того факта, что самого Осаму волнует понятие его личностной ответственности за другого. А методы воспитания пусть остаются уже на его совести. Ода не первый день работает в мафии и понимает, что тут нет места жалости и добросердечию. И чем выше ты по званию, тем меньше требуется проявление этих качеств. И точно так же он понимает, что Дадзая не просто так боятся. Но даже если он жесток по отношению к мальчишке, то пусть за этой жесткостью хотя бы скрывается чуть более глубокая цель, чем тяга к насилию и самоутверждению. — Одасаку, — после долгой паузы негромко произносит Осаму, глядя на друга внимательно и серьезно, — а ты тоже несешь за меня ответственность? Анго давится своей выпивкой. Сакуноске удивленно округляет глаза и молчит. Он никогда даже не смел задумываться об этом. В конце концов, их разделяла статусная лестница размером с Эверест. Но… — Просто интересно было, — пожимает плечами Дадзай, так и не дождавшись ответа. И больше эту тему не поднимает. * — Славная погодка, не так ли, Акутагава-кун? Мальчик зябко кутается в пальто и кивает. Черные глаза пристально следят за наставником, который бодро шагает по парапету моста, игнорируя опасные порывы ветра. — Я вот, знаешь, что подумал? — произносит Дадзай, оборачиваясь к Рюноскэ так резко, что едва не поскальзывается. — Я хочу… видеть тебя сильным. Настолько сильным, чтобы ты когда-нибудь смог меня победить. Сейчас до этого далековато. И путь тебе предстоит очень долгий и сложный. Даже не знаю, справишься ли ты. Я не собираюсь давать поблажки. — Я справлюсь! — восклицает Акутагава, делая шаг вперед. Дадзай смотрит на него сверху вниз. На самом деле, Осаму поражает то, насколько Рюноскэ зависим от него и насколько желает впечатлить. И ему чертовски хочется выбить эту дурь из головы мальчишки. Потому что из Дадзая крайне дерьмовый пример для подражания. Осаму встречается взглядом с черными глазами Акутагавы. Полные решимости. Это хорошо. — Помнишь мой приказ в тот день, когда я познакомил тебя с Одой? — Не спасать и не мешать Вам, если Вы… Дадзай-сама! — Иначе я тебя убью, — улыбается Осаму. И делает шаг назад. Рюноскэ сдавленно вскрикивает и бросается к парапету. Он не знает, что чувствует больше: ужас или удивление. Секунды торопливо скачут вперед, но на поверхности реки так ничего и не появляется. Вообще-то, Акутагава не особо хорошо умеет плавать, но перепрыгивает парапет и бросается в воду быстрее, чем успевает об этом вспомнить. В голове пульсирует всего одна мысль. Вода почти обжигающая в своей холодности. Сразу проникает в нос, желает наполнить легкие. Мальчик с трудом заставляет себя открыть глаза. Он его не видит. Не видит. Веки непроизвольно опускаются, не позволяя воде разъедать глаза, а задерживать дыхание становится труднее. Рюноскэ все больше погружается, чувствуя, как вода сдавливает грудную клетку, заставляя выпускать драгоценные миллиграммы воздуха. Акутагава вновь с усилием открывает глаза и видит внизу темный силуэт. Достаточно близко, если сделать рывок. Пальцы сначала смыкаются на чужом плече, а потом Рюноскэ обхватывает своего суицидального наставника за пояс, чувствуя облегчение. Проблема остается разве что в том, что теперь они вдвоем идут ко дну. Какая нелепица. Акутагава чувствует, как бьется чужое сердце, и это почему-то кажется чертовски важным. Он не знает, откуда берутся умения и, главное, силы, чтобы добраться до поверхности. Когда он выныривает, легкие все еще отказываются наполняться кислородом. Но Рюноскэ даже об этом не думает. Он кое-как, взвалив на себя не такого уж легкого для четырнадцатилетнего мальчика Дадзая, доплывает до берега. В сознании что-то перемыкает, и в глазах темнеет. Всего на пару секунд. Когда Акутагава снова открывает глаза, он уже на берегу, хотя помнит себя в воде. Пальцы судорожно сцеплены на рубашке Осаму так, что не разжать. Сам главарь мафии сидит на земле, вполне живой и здоровый, и испепеляюще смотрит на своего ученика, который едва способен поднять себя на локтях. — Я тебе что сказал? Не спасать меня. — Рюноскэ пытается что-то ответить, но воздуха в легких все еще слишком мало, и он закашливается. — Ты нарушил мой приказ. По законам мафии мне следует тебя убить. — Я готов, если Вы так пожелаете, — откашлявшись, выдыхает Акутагава. — Главное, что Вы… живы. Дадзай молчит. Он видит, что Рюноскэ плохо и не хватает сил дышать. А еще он ждет, когда его убьют. Или хотя бы наорут. Но вместо этого Осаму флегматично вздыхает: — Я вижу, как уплывает вдаль мой плащ. Я его любил. Мальчик, наконец, с трудом разжимает пальцы, отпуская рубашку, и смотрит туда, куда направлен взгляд наставника. По поверхности воды действительно неспешно плывет плащ. — Расёмон, — едва слышно шепчет Акутагава, и черная сущность устремляется к объекту и подтаскивает его к берегу. — Какая бездарная трата своей способности, — осуждающе качает головой Дадзай и выуживает свой плащ из воды. Встряхивает его и скептически осматривает. В целом, если его подсушить и, возможно, сдать в химчистку, плащ еще можно спасти. Осаму накидывает его на плечи. Хуже уже не будет, все равно парень насквозь промок. — Ладно, на первый раз прощаю, — великодушно бросает Дадзай. — Пойдем домой. Надо переодеться, а то на улице как-то ветрено для такого вида. Акутагава кивает и с трудом поднимается на ноги. Осаму идет впереди него, засунув руки в карманы, и оптимистично что-то насвистывает, словно с него не льется струями вода, а одежда не прилипает противно к коже. От мотива его отвлекает глухой удар о землю. Парень оборачивается и тяжело вздыхает, глядя на все-таки потерявшего сознание Рюноскэ. — Нет, ну вот зачем лезть спасать другого человека, если ты сам потом готов помереть? — спрашивает сам у себя Дадзай, подходя к своему ученику. — Отлично, он еще и лоб себе разбил. Ну не дурак ли? Боже-боже. Осаму качает головой и поднимает Акутагаву, который оказывается тревожно невесомым и костлявым. — Надо будет тебя немного откормить, — ворчит Дадзай, взваливая мальчишку себе на спину и шагая в сторону дома. — А то как же ты меня побеждать будешь? * На сей раз Дадзаю удается прийти в бар первым. Бармен быстро ставит перед клиентом привычный заказ и тактично удаляется в другой конец барной стойки. Однако Осаму даже не притрагивается к выпивке или еде, просто наблюдая, как желтый свет пронизывает кубики льда, порождает блики на поверхности. Что в баре появляется еще один посетитель, парень замечает только тогда, когда тот усаживается на соседний стул. — Какой-то ты сегодня особенно печальный, — чуть улыбается Одасаку, но в глазах у него беспокойство. — Надеюсь, ничего страшного не случилось? — Нет, все в порядке, — отвечает Осаму, проводя пальцами по кромке стакана. — Акутагава попал в больницу. — Что? С ним все в порядке? Вы попали в какую-то передрягу? — Нет, просто я идиот. Или он идиот. Я еще не определился. У него пневмония. Сакуноске удивленно выдыхает. Ему нечасто приходится слышать, чтобы члены Портовой мафии попадали в больницу по таким обыденным, по сути, причинам. Но Дадзай все еще выглядит как будто бы расстроенным, а, значит, он рассказал не всю историю. — Так что случилось? — Купание в холодной воде приятным осенним вечером, — пожимает плечами Осаму, толкая стакан, и в нем звенят кубики льда. — Кто ж знал, что у него настолько слабое здоровье. — Ты все еще темнишь, я вижу. Что случилось? — Долгая история. Если в нескольких словах: я прыгнул с моста в воду, а он сиганул за мной, чтобы вытащить. — Ты снова пытался покончить с собой? — вскинув брови, спрашивает Ода, хотя, конечно, можно было бы уже не удивляться подобным заявлениям от Дадзая. — Ну, не то, чтобы, — задумчиво протягивает Осаму, подняв глаза к потолку. — Это была проверка. Я приказал ему не спасать и не мешать мне, если я попытаюсь самоубиться. И сказал, что если он ослушается, то я его убью. Все было под контролем. Я бы и сам выплыл через некоторое время. Мне было интересно, выполнит ли он приказ. И он не выполнил. — Ты разочарован? — Напротив, — внезапно улыбается Дадзай, задорно глядя на Сакуноске. — Это хорошо, что он его не выполнил. Я хочу, чтобы он стал сильным. А как можно стать сильным, если ты постоянно только выполняешь приказы? Но, если он пошел против меня, значит, надежда еще есть. Пусть он ненавидит и презирает меня, но будет сильным, не даст себя в обиду. Это то, что я хочу видеть в нем в конечном итоге. Хотя, конечно, мне почти неловко, что он заболел из-за этой проверки. — Вот как… — удивленно произносит Ода. — А ты ему сказал уже, что твоя попытка суицида — это часть хитроумного плана проверки его способностей? — Нет пока. — Если это не принципиально, то и не говори. Он считает, что спас тебе жизнь, пусть так и остается. Рано или поздно это может превратиться в его стимул стать лучше. Он еще успеет убить кучу людей. А вот будет ли у него в дальнейшем возможность кого-либо спасти? Если нет, то пусть с ним будет хотя бы это воспоминание. Надежда на свет. — А ты все веришь, что люди могут становиться лучше, — смеется Дадзай, а потом просто ласково улыбается. — Знаешь, поэтому ты, пожалуй, мой лучший друг. Потому что ты сам та ещё надежда на свет.