petrify

То, как вибрирует телефон в заднем кармане, Мирон чувствует, но звонка не слышит. Настолько в баре шумно. Он смотрит на телефон, пока Ян рассказывает ему какую-то невероятную историю, и история на его экране еще более невероятная, самая охуенная история на свете: Ваня Охра сотовый Напомнить/Сообщение Ответьте Обычно Ваня не звонит. Ваня даже не пишет обычно первый. Если звонит, то он обычно пьян до усрачки или объебан так, что на ноздрях засохшая кровь. Если пишет, то обычно чтобы напомнить о своем существовании. Мирон показывает Яну телефон, мол, надо ответить. Прикладывает трубку к уху: — Да, Вань. Ничего не слышно, ничего вообще, в баре шумно, Мирон говорит: — Подожди секунду, я из семнашки выйду. На улице еще толком не стемнело, душно, пахнет собирающимся дождем и покрышками. Мирон громкость дожимает до максимума: — Да, Вань, говори. В трубке дыхание какое-то паническое. — Я, кажется, умру скоро. — Че? Мирон думает, ну вот, опять объебался. Мирон думает, это что, паническая атака? Мирон думает, главное, чтобы себе не навредил. В трубке опять дышат напряженно и сбивчиво, как в припадке. Мирон говорит: — Вань, ты че несешь? У тебя все нормально? — Я в этом ебучем банке, — Ваня шепчет очень быстро, как скороговорку. — Тут чуваки в масках со стволами и вся хуйня, двоих уже застрелили, Мирон… Я отсюда, ну типа, живым не выйду, наверное. У Вани голос такой, как будто он уже со всем смирился. У Вани голос, будто он Мирону сообщает о чьей-то чужой смерти, а не о своей еще не случившейся. Мирон чувствует, как теряет равновесие, ориентацию в пространстве, вообще все. В груди какой-то переключатель повышает давление. Мирон задает очевидный вопрос, потому что какой неочевидный вопрос задашь в такой ситуации, какой вообще вопрос можно задать. — Ты звонил в полицию? Ване даже ситуация не мешает презрительно фыркнуть, только это нихера не смешно, это как будто ножом куда-то в солнечное сплетение и два раза повернуть. — Конечно, блять, звонил, — Ванин голос — шуршание губ по телефону. — Они едут, только нас стреляют, как мух, телефоны забрали сразу, тут все плачут, у меня с собой старый самсунг был, я его отдал, сижу под стойкой. Там прям сейчас кого-то убили, по-моему, блять, Мирон, мне так страшно… — Ванин голос — дрожит, дергается. Мирона колотит всего. Приходится сказать то, что надо, и Мирон эту фразу свою ненавидит всем сердцем: — Все будет хорошо. Ваня на том конце вздыхает. И собирается, вроде, что-то, возможно съязвить, но быстро выпаливает: — Кто-то идет. И Мирон наедине с собой резко и понимает, что это, может быть, все. Что там сейчас очень приглушенные голоса, а если выстрел будет — то это все, конец, он же не вывезет такую хуйню, он вообще не готов ни разу, если Вани не будет, то какой смысл вообще, и от этого осознания живот судорогой сводит. Хочет проблеваться. — Все хорошо. Они ушли. У Мирона облегчение такое, что хочется заплакать, он и заплачет сейчас, кажется, в горле комом застревает что-то. Мирон выдавливает: — Хорошо. Будет ли что-то хорошо после этого? Когда-нибудь вообще. Мирон к этому чертовски не готов. Ваня говорит: — Я на самом деле тебе позвонил сказать, что люблю тебя. Как будто в груди нож поворачивают непрерывно просто, Мирон даже говорить толком не может, и, кажется, плачет, щека точно влажная. — Я тебя тоже. Молчания секунд на пять, и все эти пять секунд Мирон думает, что теряет самое драгоценное время своей жизни, и что нужно что-то сказать, что-то важное, но в голове только паника несдерживаемая. — В смысле, не по-дружески даже, а как телка, — шепчет Ваня. — Я знаю, — Мирон тоже шепчет теперь. — Я тоже. Из бара выходят парень с девушкой, и девушка смеется, Мирону так гадко, какое она имеет право, Мирону хочется прокричать ей, чтобы она не смела, чтобы она заткнулась и не смела смеяться, не зная, что происходит. Хочется, чтобы все вокруг это испытали чувство, чтобы все остальное остановилось, потому что какое право имеет жизнь продолжаться, если Ваня в опасности, если каждое его слово может быть последним. Очередное последнее Ванино слово, это: — Мирон, ты ревешь? — и тихий нервный смешок. — Я вот как сучара. Мирон тоже смеется, тихо и нервно. Мирон боится сейчас больше, чем когда-либо. — Я больше не могу говорить. Так опасней. На улице начинается дождь. Мирон вытирает с лица холодные капли. Просит очень жалобно: — Выживи, пожалуйста. И они молчат. Дождь капает Мирону на руки и на голову, и серая футболка вся как график упавших капель. — Все будет хорошо, — говорит Ваня. Мирон ненавидит себя за эту фразу. На экране самая душераздирающая история на свете: Вызов завершен