Черта

      Казалось бы, ничего не изменилось. Небо по-прежнему голубое, ты по-прежнему человек, солнце все еще светит. Но чувства — другие. И сам Стас — другой. И от этого решительно не по себе. Даже сейчас, когда он стоит возле подъезда, где жила его девушка, и курит сигареты в пугающих количествах. Темная челка лезет в глаза, потная и пыльная, но ему все равно. И мир как будто лишился красок, оставив только черный, белый и бесчисленные разновидности серого. Даже сигаретный дым уже не приносит успокоения, да и алкоголь тоже. Ничто его не приносит, и Стасу смешно. Но даже смешно как-то грустно. С истерическим оттенком.       Он стоит у подъезда и вспоминает. Что стало его «чертой», и как все начиналось. Как познакомились с Леной — банально, в интернете. Как она честно рассказала, что ей нужны только и исключительно свободные отношения, и как она не потерпит любые ограничения своей свободы, но и его ограничивать тоже не будет. Он решил, что это блажь. Способ набить себе цену. Да и увлекся ею очень сильно. Они много времени проводили вместе, и у нее дома он был далеко не один раз, как и она у него.       Он помнит, как этот самый подъезд, вернее, лавочку у него, покрасили. Как Лена случайно села на нее, и они потом вдвоем отстирывали белое платье от пятен зеленой краски. Безуспешно, зато тогда она впервые показала, что имеет ввиду под «свободными отношениями». Как говорила с ним по пять часов. Как смеялась: громко, заразительно, никого не стесняясь и запрокидывая голову, обнажая беззащитную шею, которую он целовал.       Помнит Стас, и как первый раз позвонил ей, и столкнулся с менее приятными последствиями ее «свободных отношений». Когда он позвонил ей на мобильный, надеясь устроить сюрприз, а Лена ответила, что занята, ведь у нее новый знакомый. И по тону как-то сразу было понятно, что значит это обтекаемое выражение. Она умела говорить культурно, но выразительно.       Как он тогда бесился! Рвал, метал, швырялся мебелью и кричал ей, что она только его и больше ничья. На счастье Лены — в телефонную трубку. И как она равнодушно бросила, что мужчины, пропускающие ее слова между ушей, решительно ее не интересуют. И пожелала всего доброго.       Как он пытался ей дозвониться он тоже помнил очень хорошо. И как караулил возле работы, в надежде вразумить. И как Лена, его добрая, улыбчивая девочка, мрачно цедила:       — Оставь меня в покое, ненормальный. Если не хочешь, чтобы я на тебя заяву накатала. Мне психически нездоровые ревнивцы не нужны.       Это его тоже бесило. Помнил Стас, и как посмотрел какой-то фильм, наведший его на идею. Он знал многое, умел тоже немало, и его злило, что на страницы в контакте у Лены постоянно появляются фотогрфии с другими мужчинами, где она смеется и совершенно не вспоминает его. И он помнил, как решил сделать то, о чем подумал.       Как следил за ней. Неделями. Выискивая закономерности в расписании, заискивая перед тупенькой секретаршей, даже спал с ее любовником, потому что тот много рассказывал о ней, причем с безумно знакомым Стасу восторгом. Это было… Странно, но он чувствовал, что делает все это не зря. Что Лена будет принадлежать ему — или никому. Он видел перед мысленным взором, как она плачет и валяется у него в ногах, умоляя не причинять ей вреда.       Помнил Стас, и что реальность оказалась куда хуже, чем его призрачные грезы. Когда его обожаемая и ненавидимая одновременно девушка оказалась в заброшенном доме на отшибе, обнаженная и связанная, очнувшись там после удара по голове, она смотрела как и всегда: прямо и немного с вызовом. А рассмотрев похитителя, процедила:       — Стас, если ты хотел поиграть в БДСМ, ты мог бы просто мне об этом сказать. До того, как мы расстались, я имею ввиду. Развяжи меня, за это сажают.       — Нас никто уже не связывает, — буркнул он. А затем залепил ей размашистую пощечину.       — Тупая блядь! Какого хуя тебе меня мало было?!       Она даже не вздрогнула. Только рассмеялась.       — Ну прости, Стасик, ты мне скорее как собеседник нравился. А в постели ты скучноват. И тогда ты меня ударить боялся. Смотрю, осмелел, когда я потеряла возможность ударить в ответ, а?       Он ударил снова. Молча. И еще несколько раз. Голова хорошенькой рыжей тридцатилетней женщины шаталась из стороны в сторону, на румяных щеках оставались следы ладоней, но сама она была до отвращения невозмутима. Пока не получила кулаком в печень. От этого ее зеленые глаза потемнели, да и слезы наконец брызнули. Но он быстро понял, что виной тому всего лишь физическая боль. И закричал:       — Ты понимаешь, тупая сука, что я могу тебя оставить здесь подыхать?! И ты сдохнешь, как и положено бляди, от голода и холода!       — Валяй, — бросила она равнодушно. — Ты можешь меня избить, можешь трахнуть, можешь оставить здесь умирать. И что? Ты станешь от этого менее закомплексованным ничтожеством? Ты сядешь, Стасик. И сполна познаешь все то же, что и я, мордашка-то у тебя смазливая, и, как говорил Жора, с мужиками у тебя получается лучше, чем с бабами. Давай же, действуй! Или струсил? — она презрительно усмехнулась.       Стоит ли удивляться, что после этой отповеди бил он ее где-то с час. За это время она не издала ни звука, но он вдруг понял как минимум две вещи: Лена хотела умереть. И он перешел свою черту раз и навсегда. За убийством… дальше просто ничего нет. А его бывшая девушка — не дышала. Избитая, искалеченная и изломанная, она не подавала ровным счетом никаких признаков жизни. И в этом не было ровным счетом ничего удивительного.       Он так там ее и оставил. И приехал домой только два дня спустя, потому что тот самый домик находился за чертой города. А потом наблюдал, как Лену ищут. Как допрашивают всех ее бесчисленных любовников. И ждал отчего-то какого-то конкретного воскресенья, уверенный, что ее найдут именно в этот день.       Что интересно, так и случилось. Сегодня был понедельник, нашли останки Елены Поляковой вчера. И никто его не заподозрил. Ровным счетом никто. Только он сам знал… Что не имеет права нести цветы к ее могиле. Не может больше тянуть рук к кресту. Не может даже называть себя человеком. Убийство Лены было дверью в никуда. Он понимал это. И потому курил одну сигарету за другой у ее подъезда и вспоминал и их встречи, и ее смерть. Отстраненно. Потеряв любовь к жизни.       И как бы Стасу ни хотелось винить во всем ее… Но даже звезды были слепы к нему, перешедшему черту и отнявшему человеческую жизнь. Он чувствовал это всем своим существом. Так стоит ли удивляться, что на следующий день после ее похорон, Стас повесился?..       За нею дверь вникуда…