Know Your Enemy

      По лицу его стекали холодные капли январского дождя — здесь, в Селлвуде, это не было редкостью зимой, но сейчас это раздражало Митчелла и успокаивало одновременно. Равномерный шум дождя приносил то необходимое чувство защищенности и безопасности. В дожде не происходит ничего плохого. В ливне тем более.       Митч глубоко вздохнул и выдохнул, все еще пытаясь осознать что произошло. Потянулся дрожащей левой рукой к сигаретам — они привычной тяжестью лежали в нагрудном кармане вместе с зажигалкой, но доставать их с левой было непривычно. В правой руке покоился тяжелый, больше от накатывающего волнами осознания, и окровавленный по самую ручку нож. В голове билась лишь одна мысль — закуришь, и на самом деле ничего не было. Все пройдет. Никакой боли, ничего, лишь…спокойствие.       Он его зарезал, но не чувствовал это… так. Он никого никогда не убивал, но часто представлял, каково это. Но это все равно было не так, как сегодня, и даже близко не так. Иначе. Нож не входил в плоть так легко, как врезался в масло, как ему когда-то казалось. В какой-то момент ему даже показалось, что он даже рубашку не сможет пробить своим ножом, но потом посмотрел отчиму в глаза и… тьма. Сейчас он смотрел на нож в своей руке и сигарету и осознавал, что на самом деле он даже действовал не сам. Разум затмила ненависть, что копилась долгие годы.       Мать была в доме. Ревела, зажимала этому уебку раны и пыталась сделать так чтобы он не сдох до приезда скорой, пока Митч стоял на улице, промокал под дождем и пытался осознать произошедшее, разобрать его по полочкам.       Сигарета в губах — чуть слышный шорох колесика зажигалки — глубокий затяг — захлопывается крышка зажигалки.       Он и не заметил, как зажигалка оказалась в его пальцах — движения были настолько механическими, что он мог легко с этим справиться с закрытыми глазами. Только убирать обратно в карман было неудобно — левая рука с трудом слушалась, тряслась от переизбытка эмоций. Казалось, его сейчас вырвет.       Дома на полу в гостиной лежал его отчим, с которым было связано столько ран, столько шрамов, столько переломов, что он не считал больше после того как их всех в сумме перевалило за сотню.       А сейчас отчим медленно-медленно умирал. Он его не убил. Пока что.       Скорая не успеет, полиция не приедет, никто никому не поможет.       Кроме него. Он помог. Помог себе и любимой мамочке, избавился от паразита, который только сосал из нее кровь и колотил когда ему вдруг захочется. Пожалуй, он слишком любил маму для того, чтобы не защитить ее сегодня. И ненавидел себя за то, что не защитил раньше, за то, что был таким беспомощным и ненадежным. Быть может, если бы он раньше за нее вступился, то не было бы того безумного количества синяков и травм, когда они вступались друг за друга и отбивались от отчима.       Дождь разбивался о его плечи, а потом все затихло, заглохло, замерло на одно маленькое мгновение. Слишком четко он услышал рыдания матери, они были непривычными и слишком резали слух. Митч видел перед глазами ее лицо — со смазанной тушью и разводами подводки под глазами, руки по локоть в крови и полотенца, которыми она пытается зажать раны его мудилы-отчима. Это того не стоило, как считал сам Митчелл. Не стоило ее нервов и страданий — лучше бы она вышла курить с ним.       В душе Митчелла бушевала настоящая буря. Буря радости и ужаса, двух чувств, что были несовместимы в обычных условиях. И он прекрасно понимал, от чего его так колотит и почему хочется орать, пинать все, что попадется под ноги и разрыдаться одновременно. Но он стоял и ждал чего-то, что могло бы его успокоить. Свое спасение…       А ведь он и не убийца даже.       Отчим был виноват сам. Опять напился и сидел тупо пялил в телевизор. А на просьбу пойти лечь начал драться, только необычайно дико, как никогда раньше не дрался — да, он мог поколотить Генриетту и приемного сына, но это не было с такой злобой. Митч защищался. Защищал мать. А откуда у Митчелла нож?.. подарок брата.Если бы этот нож оказался в глотке урода раньше на год или два, то мать не сломала бы руку, пока от него защищалась. И у него не было бы пары-тройки шрамов. И он бы не лежал с сотрясением, якобы от того что упал с велосипеда. И плевать на то, что никакого велосипеда у него не было в помине.       Митч глубоко вздохнул и выдохнул. Сжал и разжал свободный кулак. Выпустил дым через зубы, сжимая фильтр сигареты, а потом зажмурился. Может ему это приснилось? И на самом деле он никого не убивал. Митч опустил взгляд на руки. Они в крови. И нож в крови. И на джинсах кровь, темными, мерзкими пятнами, похожими больше на масло, чем на кровь. Вся эта картина не вызывала никаких сомнений.       Все-таки это не сон.       Дрожащая рука разомкнулась вновь, в нервном, беспокойном жесте — будто бы сейчас отчим придет и снова начнет драться. Поднимется, как ни в чем не бывало, отпиздит его до кровавых соплей и завалится спать, а мать со слезами на глазах будет зализывать раны его до полтретьего ночи. И он будет шипеть и ругаться, про себя, разумеется, ведь для мамы он самый сильный и самый-самый ангел на свете.       Но этого не произойдет по одной простой причине — его отчим сейчас лежит на полу их гостиной, у старого кресла с псевдо кожаной обивкой, и пытается не сдохнуть от кровопотери. Пытается зажимать раны и отталкивает руки Генриетты, ругается и грозится убить его, Митча.       Митч нервно засмеялся. Почти дотлела сигарета — он и не заметил этого. Пришлось выкинуть и закурить бы новую, но этого не произошло. Мать вывела его из такого себе транса, взяв его лицо в руки. — Митч, ангел мой, тебе нужно бежать, — По ее лицу катились крупные капли то ли слез, то ли дождя, он не мог разобрать. Он не стал ее слушать дальше и крепко обнял. Где-то на заднем плане зазвучала сирена, и мама забеспокоилась сильнее, а ему было абсолютно плевать. Этот урод сдохнет. А мама, вот она, живая и здоровая, будет с ним. Нож упал куда-то под ноги, а Митч вжался весь в хрупкую, дрожащую женщину, что не могла сдержать рыданий. От облегчения или бесконечной досады знает лишь Бог. — I’ve got no patience now, so sick of complacence now, sick of sick of sick of sick of sick of you, time has come to pay*, — Шептал Митчелл чуть слышно и с трудом улыбнулся матери, выпрямившись. Послышался скрежет тормозов полицейской машины.