О чем мечтают во время чумы

На днях Мери Грей услышала трогательную историю: на другом конце города скончалась влюбленная пара. Златокудрую красавицу нашли в одном из зачумленных домов — мраморно-прекрасную, недвижную, припавшую к холодным устам своего бездыханного возлюбленного. Красиво, подумала она тогда. Имен влюбленных, к несчастью, она не знала. Жалела, что не может за них помолиться. А потом — размечталась. Вот бы, думала Мери, и ей умереть так же: друг сердца ее, погружаясь в вечный сон, выдохнул бы — «целуй меня!» — и она бы целовала, послушно пила бы до капли его последний вздох — тот самый, что смертью вошел бы в ее собственные легкие, — и… — Какие помыслы, какие речи! — вдруг слышит Мери насмешливые слова рядом с собой, и вздрагивает от неожиданности. По всей видимости, в порыве чувств она принялась мечтать вслух. — Наивная шотландская дура! — хихикает красавица Луиза и дергает Мери за тонкую косичку, вплетенную кое-как в желтые тусклые волосы. — Думаешь, смерть тебя красивой сделает? Трупом станешь — будешь уродкой лежать, так и знай! — Никак, в самом скором времени нам ждать очередной слезливой песенки? — доносится откуда-то с другой стороны, а через мгновение этому голосу вторят и другие, третьи, четвертые — словно эхо, отдающееся в голове гулом и дьявольским хохотом. Должно быть, именно так в аду звучат разговоры роя грешников. Впрочем, до их насмешек Мери нет никакого дела. Сквозь пелену выступивших слез она усиленно ищет взгляд, один-единственный изо всех имеющий для нее значение. Ищет — и находит. Внимательные серо-голубые, как грязная морская вода, глаза Вальсингама впиваются в нее через длинный стол и горы бокалов. Лицо его — красивое, хищно-острое, в огоньках свечей будто из воска вылепленное — приобретает такие четкие очертания, что Мери более ничего не способна видеть перед собой. И, уж тем более, слышать. Вальсингам смотрит на нее со странным выражением, похожим на напряжение хищника, поджидающего жертву в засаде. Но — не смеется. И осознание этого, хотя и пугает Мери, в один миг делает ее совершенно счастливой. — Заулыбалась! — пьяный крик Луизы прознает воздух рядом с Мери так, что ей становится больно. — Заулыбалась, вы гляньте! А я уж думала, она только слезы лить способна! — Что, взгляд почтенного Председателя многое тебе обещает, милая Мери? — сладко интересуется Фицжеральд через стол, проследив, по-видимому, за тем, куда смотрит жертва его ядовитого замечания. — Спой-ка ему, дорогая. Спой ему про свою златокудрую красавицу, сделай такую милость… Всем здесь, на пиру, известно, к кому стремятся душа и тело несчастной Мери Грей. И Вальсингаму тоже. Мери давно смирилась с этим — как и с тем, что ей бесполезно соперничать с призраком, чей милый образ бережно хранит в своем сердце Председатель — и не пытается перечить. — Оставь свои насмешки, Фицжеральд, — неожиданно произносит Вальсингам, выйдя из оцепенения, которым он был прикован к лицу Мери. — Она споет нам лишь тогда, когда я ее попрошу. Помолчав, он обращается к Мери — понизив голос так, будто хочет, чтобы только она слышала его: — Я их знал, твоих скончавшихся влюбленных. Франкфорт и Магдалена, так их звали. Они были моими друзьями. Мы вместе похоронили наших матерей. От этого доверительного, почти ласкового тона у Мери становится теплее на душе. Она хочет улыбнуться вновь, но это ей не удается. — Славно, что ты вспомнила о них, — продолжает Вальсингам и чуть поднимает голову, окидывая взглядом всех пирующих, присмиревших под звуком его голоса. — Предлагаю же почтить молчанием их память. И да помогут им помыслы наши вновь обрести друг друга в лучшем мире… Он первым поднимается со своего места с бокалом в руке. Его примеру следуют другие. Мери встает тоже, хотя и капли в рот не берет. Ей довольно и произнести про себя — теперь уж точно про себя — короткую молитву за упокой влюбленных, чьи имена ей так неожиданно стали известны. После того, как все почтительно выжидают минуту и в тишине садятся по местам, Вальсингам вдруг нарушает молчание еще одним обращением к Мери: — Не мечтай о таком поцелуе, милая. Не надо. Он смотрит так тяжело и серьезно, что Мери не остается ничего, кроме как покраснеть и покорно склонить голову. В тот же миг ей приходит решение: она напишет песню, но совсем другую. И в ней не будет поцелуя, отнимающего жизнь, — нет, земная любовь не зрит неба, истинное чувство куда выше и чище. …но однажды порыв ветра гасит все свечи, зажженные на длинном столе. Оказавшись в кромешной тьме, пирующие начинают визжать, хрюкать и стучать ногами, как какие-нибудь бесы, — а Мери чувствует, как чья-то рука привлекает ее к себе. Знакомые губы быстро находят ее губы и целуют так, что Мери едва не теряет дыхание. Похоже, кто-то догадался, что Мери Грей мечтает не о смертельном поцелуе, а о самом обыкновенном.