О чем не расскажут стены...

Табаки сидит на стылом подоконнике, задумчиво разглядывая морозную вязь на окне… Узоры змеятся, дразня тем, чего на самом деле быть не может. Табаки водит по ледяному хрусталю пальцем, видя на нем себя, разного, и Его, совсем близко… Шакал отрывается от этого созерцания лишь в тот момент, когда к нему бесшумно подходит Сфинкс и пристраиваясь рядом, глядит с тоскливой усмешкой. — Суеверие, — отвечает на безмолвный вопрос Шакал, отрывая озябший чумазый палец от стекла. — Видишь, там в узорах… Я тоже. Безрукий кивает: — Да, там можно увидеть все что угодно. Но ты мне лучше скажи вот что, — зеленые глаза смотрят на Шакала едва ли не с жалостью. — Рисуя под потолком дракона, ты случайно не изобразил на нем сердечко пронзенное стрелой? Чисто машинально. Табаки вздрагивает, прикрывая глаза ресницами, но быстро берет себя в руки и брезгливо морщиться, Сфинкс попал в самую точку, словно слышал то, оброненное шепотом. Тихую мольбу, обращенную в темноте к Дому. Просьбу вернуть Его. Дом услышал. Вернул себе свое. Вот только… Лорд вернулся другим. Табаки понял это первым, удивленно ловя непривычную идущую изнутри Белого Дракона покладистость, сначала думал, что ему кажется, но опасения неловко и болезненно подтвердил Горбач. И дело было не в уродливо остриженных волосах, отнюдь… Изменилось что-то внутри. Считалось, что Лорд просто вырос за то время, что томился в наружности… Согласен ли с подобным диагнозом был Табаки? Да даже если и так? Разве это должно было что-то менять? Но поменяло… Табаки ворчливо огрызнулся, убеждая Безрукого в том, что подобная пошлость не в его духе, что он только вставил глаз, следуя инструкции во сне, но… Разве можно так просто отбрехаться от того, кто глядит тебе прямо в душу пронзительными зелеными глазами? И хочется плакать от унижения и беспомощности. Шакал отстраняется от морозной паутинки и задиристо выпячивает грудь, скрестив на ней руки. А чуть позже, вернувшийся с прогулки Лорд, раскрасневшийся и с безумными глазами, словно пьяный болтает об огне, к которому он наклонился слишком близко, наскоро сооружает себе зелье, в состав которого входит скорлупа Василиска… И понимают его слова про огонь, только двое — прищурившийся, настороженный Сфинкс и готовый вгрызться в собственную руку, чтобы не завыть прилюдно, несчастный Шакал.