Холод всегда нам был по душе

Юри даже не думал, что где-то может быть так холодно. Все шутки про стереотипную Россию, про ужасную Питерскую погоду, про медведей и балалайки – теряют смысл в первый месяц, а может и раньше, Юри не особо помнит, когда Виктор перестал смеяться и стал тоскливо вздыхать каждый раз, когда очередной его свитер пропадал из шкафа. Может быть, это психосоматическое. Может быть, Юри просто плохо привыкает и любит бесить людей. – Ты никого не бесишь, – отчитывает его Виктор, выхватывая из ноосферы неозвученные мысли, и Юри пожимает плечами, потому что вот сейчас, сейчас Виктор точно бесится. У них постоянно конфликты на почве недопонимания: Юри неправильно интерпретирует действия и слова Виктора, Виктор возмущается, Юри ещё сильнее убеждается в своей правоте и они расходятся по углам, чтобы через пару часов сойтись где-нибудь на диване или на кухонном столе, обещая друг другу больше никогда не быть такими идиотами. Эта пара часов обычно холоднее всего – иногда получается так, что Юри просто съёживается под одеялом и Виктору приходится долго тормошить его, чтобы проложить себе путь внутрь кокона. И ещё больше усилий приходится прикладывать, чтобы Юри не выпнул его обратно. Потому что – сюрприз! – Виктор тоже холодный. Руки, ноги, шея, всё температурой ниже отметки, показываемой вредным градусником, который Юри как-то в качестве эксперимента пихает Виктору и заставляет сидеть даже больше трёх минут, чтобы не было никакого «недомера». Тридцать шесть и шесть – это у Юри, а Виктор мухлюет. Улыбается, смеётся, лезет под толстовку своими ледяными пальцами и ночью тоже лезет. Но ночью – это другое, чёрт с ним, ночью они оба нагреваются до сорока двух, и Юри засыпает спокойно. Виктор шутит про его выносливость, Юри готовится шутить, что регулярная половая жизнь спасает его от недосыпа. Только готовится – потому что это, всё-таки, прозвучит обидно. Нельзя сказать «я люблю заниматься сексом с тобой, потому что между нами тает лёд в прямом и переносном смысле, да, я пошутил про эту песню, зачем ты вообще принёс её в этот цивилизованный дом». В перспективе после этого не помогут даже откровения о том, что Юри в процессе забывает и о своих проблемах с терморегуляцией, и о конфликтах с Федерацией, и о том, как его вообще зовут. Но если без шуток, всё это – ненормально. Потому что с отоплением нет проблем, и зима кончается, у Юрио в квартире кошмарно жарко всем, кроме Юрио, а тут – тут вот Виктор в трусах и майке, а Юри медленно превращается в рекламный постер Ледникового Периода, замотавшись в три пледа сразу. – Ты как принцесса на горошине, – посмеивается Виктор, в очередной раз пытаясь пробраться к нему. – Если бы горошины были везде. Пол – это горох, Юри. Ой, чью пятку я нашарил? – Отступаем, – бормочет Юри, пытаясь отвоевать конечность обратно, но Виктор не только холодный, но и цепкий тренер, который знает, куда ты своей пяткой дёрнешь в следующий момент. Наступает март, какая-никакая весна, а теплее не становится, и Виктор на всякий случай протаскивает его по всем врачам, которые приходят в голову. Олимпийское здоровье всё такое же олимпийское, а психолог не входит в медицинскую страховку, так что медкарта Юри говорит – нормально. Юри говорит: «Ааааа!», когда выходит из ванной, и тут же залезает под тяжелое одеяло. – Может, у тебя просто кровь плохо циркулирует? – спрашивает Виктор и берёт в руки его ногу, старается разминать, но больше балуется, щекотно лижет выемку выше пятки, целует большой палец. – И ты не помогаешь ей правильно циркулировать, – отвечает ему Юри, жмурится, высовывая вторую ногу наружу. Иногда твои слабости сильнее, чем дискомфорт. Температура за окном становится приличной для весны, а потом всё засыпает снегом. Без предупреждения и объявления войны. – Это не я, – говорит с утра Виктор, глянув на улицу и Юри, сам похожий на сугроб в одеяле, горестно вздыхает. На тренировку они оба идут унылые. Даже Юрио не пытается ёрничать, ему, в общем-то, хуже всех – быстро хватает ангину. Неприятную и долгую. Вот она, Россия, во всём мире весна, а тут – Юри в безразмерном свитере, Юрио в шарфе, Виктор сушит волосы феном, потому что решил не надевать шапку. Весна стопорится. Отопление включают обратно. Юри подумывает о том, чтобы предложить Виктору поехать обратно в Хасецу, потому что прогноз погоды как таблица результатов с позапрошлого Гран-при – неутешительный. – Это всё потому, что я Эльза, – говорит Виктор, эффектно снимая кожаную перчатку и кидая её вглубь квартиры. – Иди домой, встречай рассвет, дверь открой, тебя ждёт солнца яркий свет! – Весь наш город вьюга за-ме-ла, – поёт в ответ Юри, с сожалением снимая утеплённые изнутри ботинки, ловит готовящегося драматично выкинуть вторую перчатку Виктора и целует его, притягивая к себе за размотанный шарф. Губы у него на удивление не холодные. Может, Виктор действительно просто не контролирует свои силы. Он же ледяной принц. Может, по ночам он замораживает квартиру и катается на снежных горках – или нет, он просто случайно попал своим заклинанием в Юри, который вынужден теперь мёрзнуть вне зависимости от внешней температуры. Юри озвучивает эту теорию посреди ужина. – Количество поцелуев любви уже должно было разрушить заклятье, – неуверенно говорит Виктор, ковыряя вилкой горох. – Или для этого ты обязательно должен стать статуей? Можно было бы пошутить про то, что дело не в носителе заклятья, а в том, кто колдовал, но это обидно и нечестно. Юри знает, что бывает резким из-за дискомфорта, поэтому все эти ужасные шутки так и остаются неозвученными, несмотря на то, что Виктор сам порой проходится по больным мозолям. Ведь всё это неправда, невыплеснутая вовремя агрессия, простая усталость и стресс, Виктор не заслуживает этого – и Юри не говорит. Ночью Виктор вжимает его в нагретую постель и специально медлит, двигается внутри неспешно, заставляя Юри то жалобно умолять, то ловить промежутками абсолютное блаженство. Целует почти непрерывно – плечи, шею, руки, щеки и губы, чуть погодя – бедра и ноги. В какой-то момент Юри кажется, что его кожа забывает, что это такое – не быть под прикосновениями Виктора, и любое отсутствие контакта ощущается как странность. – Мне кажется… – начинает Юри, когда они, усталые, лежат, прижавшись друг к другу. – Ммм? – Виктор горячо выдыхает ему в плечо и зевает. Это хорошо. Если он начнёт злиться – то не обидится, а просто отвернётся и уснёт. – Мне кажется, ты винишь себя в том, что я мёрзну. Юри выпаливает это на одном дыхании и неловко чешет большим пальцем свою ступню. Ждёт, когда Виктор скажет «да с чего ты взял», или просто фыркнет, или каким-то другим образом выразит своё недовольное удивлением тем, что его слова и действия могут трактоваться не так, как он этого хочет. – Тебе не кажется, – тихо говорит Виктор. Вот тебе на. Он пытается отвернуться, но Юри не даёт, обнимает ладонями лицо, хоть и почти не различает выражения из-за темноты и отсутствия очков. – Ты не можешь контролировать это, и поэтому не можешь быть виноват. Ты не Эльза, Витя, – вроде бы очевидные вещи, но Виктор упрямо воротит нос. – Посмотри на меня. Это просто затянувшаяся акклиматизация. – Если бы я не… Это может продолжаться вечно. Виктор так же хорош в своем упрямстве, как Юри – в интерпретации фактов. – Тихо, – говорит Юри и прижимается совсем близко, так, что их дыхание смешивается. – Я очень сильно тебя люблю, и ты делаешь мою жизнь лучше. Если ради тебя мне придётся мёрзнуть – это неприятно, но терпимо. И ты в этом не виноват. – Я тоже очень сильно тебя люблю, – довольно шепчет Виктор и гладит его по пояснице. Юри закрывает глаза и выравнивает дыхание – надо уснуть до того, как этот замечательный человек остынет и станет обратно ледяной глыбой. С утра его будят солнечный свет и холодные ноги. На автомате Юри зажимает их своими, потирает, чтобы согрелись хоть немного, и пытается открыть глаза нормально, а не с разными интервалами. – Хочешь хохму? – спрашивает Виктор на ухо. Вопрос риторический, конечно, поэтому Юри выдаёт невнятное «мммгхм» и продолжает разморозку. – Синоптики обещают самое холодное лето за последние тридцать лет. – А теперь скажи что-нибудь хорошее. – Ты всё ещё выглядишь очаровательно по утрам. Юри понятия не имеет, почему это считается за «хорошее» – сам-то он себя по утрам не видит, но Виктор заразительно улыбается, поэтому сомнения откладываются. Постепенно он догревает ноги Виктора до приемлимой температуры, нежится несколько минут в тепле, а затем резко встаёт и, запахиваясь одеялом, идёт на кухню ставить чайник. Идущий сзади Виктор поёт о том, что холод всегда был ему по душе.