Хруст

***

Состав белого хлеба включает сто процентов прекрасной пшеничной муки, приблизительно шестьдесят процентов воды, четыре процента Saccharomyces cerevisiae(1), пять процентов животных жиров и два процента соли. А наблюдательный человек легко заметит особенности того, что называют «пекарский процент»(2). Когда данное кондитерское изделие подвергается инфракрасному излучению(3) от трёх до пяти минут, оно с испарениями теряет около двадцати процентов от своего веса, и его внешний слой, темнея, становится хрустящим и ароматным. Короче говоря, оно поджаривается. И получается тост. Когда его едят на завтрак в гостиной на Бейкер-стрит, тост становится уникальным и невольным инструментом утончённой пытки. Уотсон очень любит тосты. Однажды он сказал мне, что его привлекают текстура и контраст ощущений: хруст при откусывании; масло, которое, растаяв, становится тёплым и мягким; дымный привкус сладкого, с небольшой горчинкой, мармелада из севильских апельсинов(4). Я очень люблю Уотсона. Он подозревает об этом, хотя я старательно прячу свою бесконечную и неловкую любовь под колкостями, высокомерием и холодностью. Но Уотсон не догадывается, что он для меня не просто увеличительное стекло, сквозь которое я гляжу на мир во многих его проявлениях, но и сам является объектом интереса и самого тщательного изучения. Он не может этого заподозрить; однако «не может» − это, следует признать, лишь вероятность. Он добр ко мне, и я уверен в том, что он высоко ценит меня. При этом он испытывает ко мне то снисходительное любопытство, с которым нормальные относятся к ненормальным, а здоровые, особенно врачи, к больным; не только знания, полученные ими во время обучения, но и статьи в научных журналах, и разглагольствования самых разных специалистов − всё говорит о том, что я не вписываюсь в понятие нормы. Сколько себя помню, я всегда был таким; мне уже трудно представить, как можно не заметить, что ботинки прохожего плохо почищены из-за того, что пользовались старой стёршейся щёткой, а сам он работает на заводе рыбных консервов. Но я не хочу доброты, любопытства и снисходительности. Я хочу Джона Уотсона. Я хочу его спящим, бодрствующим и в полутьме, когда его руки скользят по моей настойчивой плоти; я думаю о невозможном счастье быть с ним. Я хочу наблюдать за тем, как он, румяный, тёплый и энергичный, потеет в бане, вспыхивая от чувственного желания и удовлетворения. Я хочу наблюдать за тем, как он достаёт оружие − не имеет значения, что это будет, пистолет ли, скальпель или нож для масла − представляя, как он демонстрирует кое-что другое, а именно − своё воплощение мужественности. Я хочу наблюдать, как он ест тост. И именно это мне доступно. Он медлит; обстоятельно, так же, как и в самых отдалённых уголках моего воображения, он прикасается губами и языком к уголку тоста с порцией масла-и-мармелада, прежде чем с хрустом его откусить. Откусывание (по крайней мере, не в связи с тем конкретным действием, о котором я помышляю) не является частью моих фантазий; отрешившись от них, я целиком погружаюсь в теперешний момент и чуть наклоняюсь, чтобы восхититься силой движений его чисто выбритой челюсти и губ под опрятными, рыжеватыми усами. Вы целуете воздух так, мой дорогой Уотсон, как никогда не будете целовать меня; похитив ощущение, которое вы оставляете в атмосфере гостиной, я забираю его в свою комнату и, задыхаясь, наношу на кожу. Уотсон уже привык, что его сонный компаньон выходит к завтраку, выкурив перед этим первую за день (по правде говоря, вторую или третью, мой дорогой друг) сигарету. Изображая расслабленность и лень, я могу наблюдать за ним из-под полуприкрытых век, не боясь, что он заметит и задастся вопросом, почему я смотрю на него так задумчиво и томно. Тихим солнечным утром я могу услышать, как он вздыхает от удовольствия: чувства приводят в готовность вкус и осязание; он с жадным наслаждением доедает свой тост до последнего кусочка. Он не стыдится своих аппетитов, в то время как я стыжусь своих; великий рационалист порабощён низменными чувствами − да, это признаю я, Шерлок Холмс, всегда утверждающий, что эмоции искажают действительность. В моих лихорадочных мечтах мы оба так нежны и страстны, но когда я представляю эти сцены в свете дня, меня охватывает чувство мучительной невозможности. Возможно ли двум мужчинам создать союз, основанный на близости, верности и преданности, подобный супружескому? Боюсь, этому не бывать. Но мне никогда не преодолеть себя. Вздохнув, он слизывает каплю масла с кончика пальца, а потом, прикоснувшись к губам белоснежной льняной салфеткой, сминает её в в ладони так, как могут сминаться простыни двумя телами в погоне за удовольствием и завоеванием, когда влюблённые сжимают руками перед кульминационным моментом всё, что находится в пределах досягаемости. Когда удовольствие на грани боли, и остаётся единственное: падение в невесомость, где нет ни времени, ни пространства. − Это очень вкусно. Вы уверены, что не голодны, Холмс? Очень голоден. Примечание переводчика: Я какое-то время это буду писать в примечаниях к своим переводам. :) Во избежание ненужных споров по поводу 4-ого сезона Шерлока, которые ни к чему не приведут (каждый всё равно останется при своём :) ) и для сохранности ваших же и моих нервов (Единорожка не выносит любые ссоры и споры, особенно до хрипоты − ей просто физически бооольно делается... эмпатия, чтоб её...), очень-очень прошу воздержаться обсуждать его в отзывах к моим переводам. Спасибо за внимание! :) Переводила, перевожу и буду переводить − в ближ. время, а именно в субботу, 1 июля, я постараюсь порадовать вас чем-нибудь новеньким. :) А этот миник − ещё один внеочередной сюрприз от нас с Верой.