Лазурное небо войны

      — Стой, руки перед собой! — вместе с выкриком в воздух взмыл тяжелый, местами потертый автомат.       Незнакомка выдохнула с явным облегчением, заслышав чистую русскую речь, и разом отпустила рукояти ножей, за которые уже успела схватиться, вскочив с земли. Кромешная тьма вокруг нарушалась лишь тонкой полоской света от фонаря. Тот выпал из рук от неожиданности секундами ранее, и поднимать его девушка не торопилась. Послышались торопливые шаги. Полоска света шаловливо скользнула по деревьям, осветила низкие кусты и до отвратительного ярко ударила в лицо, прежде чем скользнуть по форме.       — Ба, Ванька, да это ж свои! — зазвучавший рядом голосок был совсем еще детским, а фонарик наконец-то опустили.       Заплясали перед глазами темные пятна, и девушка потрясла головой, отгоняя от себя наваждение и стараясь привыкнуть к темноте. Два темных силуэта теперь стояли совсем рядом с ней, а вот у самой было желание рухнуть обратно на землю и наконец-то отдышаться. Вымотанная быстрым и долгим бегом по лесу, она с трудом и хрипом дышала и едва ли еще держалась на дрожащих ногах.       — Свои, свои! — продолжал радоваться ребенок. Он хлопал в ладоши и широко улыбался, а свалявшиеся смольные волосы его топорщились в разные стороны.       — Тише ты, Аркаша, чай немцы услышат? — парнишка рядом, куда крупнее, но сам едва ли старше пятнадцати, мягко осадил ребенка и повернулся к девушке. — Ну, кем будешь, солдат?       — Наташа Арловская, — несмотря на усталость, девушка вскинула взгляд вверх и тут же обмерла.       Перед ней в тусклом свете фонарика стоял молодой парнишка, с вихрем светлых, отросших за время войны волос. Округлое лицо его было еще совсем детским и мягким, а вот сиреневые глаза смотрели со старческой усталостью. Стоило только встретиться взглядами, и сердце Наташи екнуло, заходясь в частом и волнительном ритме, а внутри все сжалось от сладостной пустоты. Это не было похоже на бабочек, которых некогда давно, еще в довоенное время, описывала ей встретившая суженного Оля — лучшая подруга детства. Чувство было настолько легким и невесомым, что сравнивать его с хаотичными насекомыми у Наташи просто язык не поворачивался. Парень перед ней так же замер.       Прошло, кажется, не более секунды. Мальчишка Аркаша все так же радостно улыбался рядом, в лесу стояла оглушающая темень, а где-то поодаль были слышны приглушенные, неразборчивые крики немецких солдат. Но для Арловской в этой секунде уместилась целая вечность, изменившая весь ее мир.       — Я Ваня Брагинский, — голос паренька чуть дрогнул, с головой выдавая его собственные и столь схожие чувства. — А это мой верный товарищ, Аркадий.       Аркадий торопливо отдал честь и поклонился. Висевшая на нем форма, явно больше на пару размеров, смешно топорщилась на худощавом теле, а ржавые ножи на поясе были единственным оружием.       — Приятно, — Наташа склонила голову в знак уважения и присела на землю.       В ногах разливалась тяжелая усталость, которая прежде заглушалась едким страхом быть убитой на месте. Мышцы тянуло, а стертые стопы саднило от пота и липшей ткани бинтов. Истоптанные сапоги доживали последние свои дни, но других, увы, не было.       — Ранена? — обеспокоенное Ванино лицо оказалось слишком близко.       — Нет, — Наташе хотелось броситься на шею этому незнакомому человеку, крепко обнять его и никогда не отпускать. — Просто устала, — вместо этого она говорила чуть замкнуто и сухо, как привыкла говорить всегда.       На войне не было места любви и счастью родственных душ. Она, совсем еще девчонка, вскочившая в партизанский отряд со школьной скамьи, понимала это слишком явно и отчетливо. Понимал и Ваня. Но все же с улыбкой протягивал ей сейчас флягу с водой и ломоть иссохшегося хлеба — слабого подобия того, что было раньше.       — Подкрепись немного, и двинемся дальше, — подбодрил он и присел рядом. — Оставаться здесь будет слишком опасно.

***

      Шли долго. Непротоптанные тропы знакомого леса путались под ногами зарослями малины и низкой травы. Фонарик погасили, дабы свет его ненароком не выдал путников. За высокими кронами деревьев уже светлело предрассветное небо, когда Ваня замедлил шаг и, оглянувшись, остановился около небольшой низины. Вокруг росли низкие кустарники, а под ногами покоилось ровное полотно земли, прикрытое мхом и листьями. Крики немцев давно уже затихли, и теперь слышны были лишь звонкие трели пробудившихся птиц.       — Здесь и остановимся, — Ваня скинул вниз автомат и мешок с припасами, и сам опустился на землю.       Его товарищи присели рядом, измотанные долгой дорогой. Ваня разделил еще по ломтю хлеба каждому, пустил по кругу флягу, в которой уже и плескалось-то на дне, и о чем-то весело заговорил. Под его разговорами поел и уснул незаметно Аркаша. Убаюканный мягким голосом, он уперся головой в плечо Вани, и только тогда тот замолчал, переводя дыхание. Он убедился, что мальчишка крепко спит, прежде чем начать разговор снова. На этот раз слова звучали совсем не весело, а вымотано и горько.       — Мы товарищей сегодня потеряли, — Ваня говорил едва слышно и надломленно, подобно старой пластинке, которая давно уже стерлась от времени. — И брата Аркаши... Не на войне говорить о потерях, но я боялся, что он не оправится, — Брагинский мягко потрепал мальчишку по волосам и слабо улыбнулся. — Вот же странная штука, судьба, верно?       Теперь он смотрел точно на Наташу, которая сидела чуть поодаль — не то боялась присесть ближе, не то считала себя лишней в этом горе. Теперь, в свете восхода, Ваня, наконец, мог разглядеть ее милое и спокойное лицо. Наташе было от силы лет четырнадцать. Волосы ее были убраны в массивный пучок, белая, почти прозрачная кожа на лице была измазана слоем сажи и грязи, а голубые глаза смотрели излишне сурово. Губы покрывались сетью иссохшихся трещинок, а от некогда округлых щек, которые, должно быть, когда-то загорались ярким румянцем, не осталось и следа. Худощавое личико ее, однако, было прелестно, а живой и серьезный взгляд завораживал своей холодной голубизной.       — Странная, странная, — закивала задумчиво Наташа.       Она смущалась и опускала взгляд, боясь показаться излишне холодной и отрешенной. В груди бушевало нескончаемое пламя, и даже страх, что преследовал ее с самого начала войны, впервые отступил за этим пожаром и теплым взглядом сиреневых, по-детски еще больших глаз.       — Откуда ты? — Наташа подсела чуть ближе и осторожно коснулась чужой ладони. Та была грубой, со стертой кожей и множеством ссадин от веток и колючек малиновых зарослей.       — Из Ленинграда, — вздохнул Ваня. Ладонь сжалась чуть сильнее. — Скучаю по городу, авось, увижу его когда-нибудь.       О блокаде промолчали, вслушиваясь в тихий шепот ветра вокруг. Лес оживал постепенно и окрашивался ярко-рыжим насмешливым солнцем. Словно и не было вокруг войны. Словно под рукой лежал не автомат, а лукошко с ягодами, а вместо формы были на теле обычные рубахи.       — А я из деревни под Витебском, — Наташа опустила голову на плечо Вани. «Вот сейчас оттолкнет, отступится…» — судорожно думала она. Не оттолкнул. Ободряюще сжал грубую маленькую ладонь. — Ушла в партизаны с началом военных действий, а село наше… Нет больше села. Зато я есть.       Многого больше не было. Не было тех льняных сарафанов и длинных юбок в пол, кружащихся вместе с веселой девчонкой Наташей. Не было венков, которые любовно сплетала из одуванчиков Оля и вплетала в русую косу подруги. Не было дома. Об этом тоже молчали, потому что та жизнь, до войны, теперь, в 42-м, казалась такой несметно далекой и другой. Всего за год война изменила абсолютно все.       — Полно о грустном. Все еще будет, — Ваня улыбался тепло и мягко. На его осунувшемся лице слабо горел румянец под слоем грязи. Смущался, понимала Наташа, когда потрескавшиеся губы слабо коснулись макушки. — Нужно поспать. Завтра уже выйдем к деревне, а там и до штаба недалеко.       — Хорошо, — кивнула она, опустив вниз заалевшее лицо. — Только ты тоже спи, Ваня.       Имя сладко прокатилось по кончику языка и осело в уставшей тяжелой голове. Беспокойный сон, полный пугающих шорохов настиг сразу, а измотанное тело, наконец, отдыхало после долгого дня под шумное дыхание Вани, которое поразительно успокаивало.

***

      — Наташенька, а ты что в лесу делала? — Аркаша проснулся первым и уже успел сбегать до ближайшего ручья, где наполнил до краев все три фляги и сам всласть напился. Солнце к тому времени поднялось высоко и просачивалось сквозь кроны, украшая землю кружевным узором.       — От немцев бежала, — Арловская уже малость привыкла к этому веселому пареньку, а потому отвечала куда охотнее, чем ночью. — Я мины на путях закладывала, когда эти ироды заметили. Еле успела ноги унести.       — Вона как, — Аркаша важно закивал. Старшие пока не поручали ему особо важных заданий, но и не оставляли в стороне. Аркаша часто бегал в ближайшие деревни за продовольствием, подбирал оружие после боев и вообще помогал там, где взрослые были куда заметнее ребенка. — А мы вчера настоящий немецкий штаб штурмовали! Ух и задали им жару!       По голове мальчишки прилетела слабая затрещина от Вани. Он смотрел укоризненно и слабо покачивал головой, от чего светлая челка падала на глаза.       — Аркаша, ну что ты за ребенок, нельзя со всеми трепаться о заданиях, — произнес он, укладывая фляги в мешок и закидывая тот за спину. — А если враги тебя схватят, тоже сразу все расскажешь?       — Так то ж враги… А Наташка-то своя! — обиделся было мальчишка, но Арловская мягко потрепала его по смольной голове.       — Ваня дело говорит, — согласно закивала она. — Верить на войне никому нельзя. А вдруг я засланный предатель?       Аркадий задумался, но тут же мотнул головой.       — Тебе можно, — серьезно сказал он. — По глазам вижу, что хороший человек. Такие не предают.       Ваня только вздохнул, взваливая на плечи следом автомат, а Наташа тихо рассмеялась. Возможно, этот мальчишка и был прав.

***

      Дорога днем выдалась куда легче. То ли поросль поредела, то ли склон пошел вниз, но шагать было проще и веселее. Разговоры велись тихо, чтобы ненароком не пропустить никаких тревожных звуков и не привлечь внимания к себе, но и они были приятнее ночного молчаливого страха. К деревне вышли уже к закату.       — Ох, ребятки, да и дать-то вам нечего… — причитала какая-то древняя бабушка, пропуская их в свою избу. — Молоденькие-то какие, золотки мои…       Старушка наскребла по дому тройку яиц да крынку с молоком. Ужин вышел негустым, но ребята были благодарны и этим крохам. Напоследок старушка сунула им за пазуху пару краюшек и долго уговаривала остаться на ночь.       — Нельзя нам, бабушка, — мягко говорил Ваня за всех. — Не дай боже, беду на деревню накликаем. Мы уж лучше в лесу переночуем.       — С богом, хорошие мои… — прощалась с ними бабушка.       Ваня как в воду глядел. Едва они поднялись по склону к лесу, как на другой стороне показался небольшой немецкий отряд. Вооруженные, измазанные не хуже их самих, они двигались стройным шагом прямо к деревушке.       — Неужто за нами шли? — испуганно прошептал Аркаша, прячась за спину Вани.       — Кто знает, но мешкать нельзя, нужно дальше идти, — твердо произнесла Наташа, утягивая мальчишек за собой.

***

      Эта ночь была беспокойной и суматошной. Едва они отошли от деревни на приличное расстояние, был устроен спешный привал. Спали по очереди и урывками. Первым дежурил Аркаша, который, заслышав вдалеке лай, спешно растолкал Ваню и Наташу. Вещи подхватили сразу и бросились дальше, до следующей низины. Но и здесь поспать удалось недолго.       — Да что ж им ночью-то на месте не сидится… — причитал Ваня под далекий лай, петляя между деревьев.       После третьего подъема стало ясно, что спать сегодня не выйдет, особенно когда сзади донесся выстрел осветительной ракеты.       — Может, сдал нас кто? — Наташа уже тяжело дышала от быстрой ходьбы, а ноги снова саднили, сбитые в мясо и кровь.       — Да ежели и так, деваться-то некуда, — вздохнул Ваня, крепче сжимая Наташкину ладонь в своей. Отпускать девчушку от себя не хотелось совсем.       К утру все были вымотаны донельзя и с тяжелым сердцем вслушивались в далекий, непрекращающийся лай.       — Вот что, нельзя нам дальше так идти, не то их к самому штабу выведем, — Ваня с трудом оперся на дерево и скинул вниз походный мешок.       — А что же теперь, на месте их ждать? — Аркаша присел между корней, сладко зевая и смахивая со лба пот. Ноги уже гудели от усталости, а от позднего ужина не осталось и следа.       — Вот еще, — фыркнул Брагинский. — Разделимся мы, вот что.       Он развязал самодельные завязки на мешке и выудил флягу с водой и весь провиант, который оставался так и нетронутым с самой деревни. Все это легло на колени к Аркаше, так что мальчишка удивленно вскинул взгляд.       — А почему все мне? — тихо спросил он.       — Не теряй времени, ешь, — посоветовал Ваня, следом доставая папку с документами. — Аркадий, у тебя будет очень важное задание, с которым сможешь справиться только ты, — Брагинский говорил это серьезно, без тени привычной улыбки на лице, пока Аркаша принялся уплетать за обе щеки скудные пожитки. — Эти документы должны любой ценой оказаться в штабе, иначе эта миссия будет провалена и смерть наших товарищей окажется напрасной.       Наташа слушала все вполуха, куда больше обращая внимание на окружение. Лай постепенно нарастал и приближался, времени говорить у них было мало.       — Сейчас доешь и сразу двинешься вверх по ручью, — продолжал тем временем наставлять Ваня. — Пройдешь пару километров, и беги сразу к штабу, что есть сил. Ни за что не останавливайся, пока не окажешься там, все ясно?       — А вы?..       — А мы с Наташей перейдем через ручей и уведем их подальше от тебя, а потом, когда скинем хвост, окольными путями проберемся к штабу, — улыбнулся он. Аркадий задумчиво кивнул, допивая воду и смахивая с губ прозрачные капли.       — Тогда вперед, — твердо произнес он, вскакивая на ноги.       Его силуэт быстро, насколько это было возможно, удалялся по течению лесного ручейка. Ваня смотрел вслед пареньку и слабо улыбался под ранними лучами солнца.       — Врун из тебя так себе, — тихо прошептала Наташа, сжимая грубую ладонь.       — Пусть так, зато, возможно, спасется хотя бы он, — едва слышно отозвался Ваня.

***

      Весь день лай собак не прекращался ни на секунду, однако к вечеру все, наконец, затихло.       — Долго же они шли… — голос Наташи сипел и срывался от частого дыхания, когда она привалилась к дереву и сползла по нему на землю.       Желудок скручивало голодной резью, но кроме воды у них не осталось больше ничего. Ваня присел рядом и, вдруг, опустил голову девушке на колени. Наташка так и залилась краской, но мягко провела по жестким свалявшимся волосам.       — Устал? — спросила она. Вся настоящая жизнь снова отступала под натиском нежности и щемящего счастья. Арловская и не думала, что возможно вот так просто радоваться чьему-то присутствию.       — Нет, вовсе нет, — Ваня слабо мотнул головой и улыбнулся, касаясь измазанной щеки девушки. — Просто дай мне немного так полежать, — попросил он.       Ночь снова не спали. И хотя усталость валила с ног, хотя горло сипело и драло от жажды, они говорили. Говорили ни о чем, и в то же время, казалось, обсуждали целый мир, старались уместить в этих часах столько, сколько никогда не смогли бы уместить в собственной жизни, будь она полной, тихой и спокойной.       Под утро где-то сзади хлопнул еще один далекий выстрел и снова поднялся монотонный лай.       — Псы немецкие, — голоса почти не было ни у Наташи, ни у Вани.       Они лежали на мягком мху и смотрели в ослепительно синее небо, которое пробивалось сквозь кроны. Наташка стянула с себя сапоги, от которых и проку-то больше не было — подошва истерлась до дыр, а Ваня бросил на землю ненужный более мешок, но вскинул на плечо автомат.       — Идем? — он помог Наташе подняться и слабо чмокнул ее в лоб напоследок. Она кивнула и, стиснув зубы, двинулась следом, ступая сбитыми ногами по земле.       Настигли у самой окраины леса. Автомат пришлось бросить под наставленными пушками, и лишь руки были стиснуты крепко между собой. Немцы что-то кричали им, подходя ближе, возможно ругались, возможно радовались, Ваня не понимал их речи, а Наташа лишь холодно смотрела на взрослых мужчин, которые замерли перед ними — совсем еще детьми. Кольцо сузилось плотно и тесно, когда руки разжались и вниз полетела выдернутая чека и последняя граната. Очередь автомата прогремела раньше взрыва, но не смогла остановить того. Немцы бросились врассыпную, но было поздно.       Последнее, что Наташа видела перед ярко-алой тьмой — сиреневые ясные глаза и счастливую улыбку, предназначенную только ей. Такую же улыбку, которая лежала и на ее иссохшихся и потрескавшихся губах.