Одиночество

Он никогда не плакал. Просто не мог. С самого детства, теряя любимого плюшевого мишку или падая на ступеньках, он не плакал. Когда впервые подрался со школьными хулиганами и порезал палец, пытаясь приготовить ужин, его глаза не блестели от солёных слёз. Когда закончился первый год обучения, и мама, держа в руке букет цветов, вытирала потёкшую тушь, он был спокоен. И даже сейчас, сжимая тонкими пальцами пожелтевший листок бумаги, с написанными на нем кривыми буквами, он не плакал. Родители умерли внезапно, но это чертово завещание написали уже давно. Словно знали. Он лишь со злостью сжал листок, бросив его в стену. Ничего большего. Дальше оставалось плыть по течению. Родственники, конечно, не оставили ребенка одного и забрали к себе. В чужой город. Дальше от воспоминаний. Ближе к одиночеству. Будучи ребенком, он решил, что отличается от остальных. Никаких прогулок, игр, развлечений. Он лишь продолжал учиться и читать старые, потрепанные временем книги, а вместо наказаний в школе получал похвальные листы, где черными буквами было написано его имя. "Пак Джину". Конечно, многие были поражены его талантами и знаниями. Но большую часть удивлял его характер. Джину никогда не отличался эмоциональностью, но после смерти родителей все стало ещё хуже. Пустой, холодный взгляд. Это было неприсуще детям. Тихое "спасибо" на похвалу, и короткие "да" или "нет" на вопросы. Что-то в нем погасло, спряталось внутри, скрывшись за множеством каменных стен. Джину об этом не думал. Он был одинок. Но одиночество не пугало его, оно было схоже с приятным наркотиком, только более сильным. В третьем классе ему предложили ходить на занятия танцами. Он согласился от скуки, не более. А потом что-то изменилось. Год за годом, неделя за неделей, час за часом. Он оставался в зале до ночи, танцевал. Бросал на пол мокрую майку, снимал мешающую обувь и включал музыку. В этих движениях было все. Ложь. Чувств в них, конечно, не было. В конце Джину устало падал на холодный пол, закрывая глаза и делая глубокий выдох. И так прошли годы. Ему было чуть больше двадцати, но он все так же проводил вечера в пустом, темном зале, наполненном лишь тихим звучанием музыки. И взгляд был все тот же, холодный. А в движениях нет чувств. Но каждый жест словно слово, написанное странным почерком, поймут который не многие. Никто, если честно, не понимал. Люди не видели той боли, что скрывается за этими движениями. Все замечали другое — красивый танец. Этого было более, чем достаточно. А Джину от бессилия продолжал тонуть в одиночестве, сооружая вокруг себя все новые и новые стены. "Пак Минхек" гласила надпись на черной толстовке. Учитель что-то долго говорил, сопровождая свою речь множеством жестов, но Джину не очень-то хотел слушать. Минхек был чуть выше и явно младше. Он стоял, опустив голову, и лишь изредка бросал короткие взгляды на остальных. Как выяснилось позже, он уже занимался танцами, но сегодня, сразу после знакомства со всеми учениками, ушёл. Джину это не особо интересовало. Сегодня вечером он снова задержится, включит музыку и будет танцевать. Не так, как требует учитель, а так, как хочет он. И мокрая футболка снова брошена в угол. И обувь снята. А Джину глубоко дышит, не собираясь останавливаться. Танцует и каждое движение пропитано болью, окутано черной пеленой, и что-то внутри словно стучит по сердцу, прося почувствовать. И когда этот стук дрожью отзывается по всему телу, Джину падает на холодный пол, на мгновение закрывая глаза, а позже впиваясь взглядом в чёрный потолок. Шаги он слышит не сразу, музыка в наушниках еще играла. Холодная рука касается его лба, и Джину недовольно шипит, поднимая голову. В зале темно и душно. А ещё одиноко. Кто-то напротив поднимается, бросая короткое "извини" и делая пару шагов назад, во тьму. Джину достаёт из кармана телефон, чтобы хоть немного осветить комнату. Напротив него тот самый Пак Минхёк, чьё имя почему-то прочно осело в голове. — Красивый танец, — Джину слышит эти слова каждый день, поэтому не отвечает, — но пустой, — заканчивает Минхёк. — Почему ты... — Извини, я это... Не со зла... Просто... — парень запинается, продолжая отступать назад. Молчит. Джину бесшумно поднимается, включает в зале свет и снова опускается на холодный пол. Мокрые волосы неприятно липли к лицу, но он не обращает внимания, лишь сильнее закидывает голову назад, закрывая глаза. Минхёк стоит. Немного мешкает, а позже тоже садится на пол, как можно дальше от Джину. Они долго молчат. А позже тишину разрезают тихие шаги и едва уловимое звучание музыки. Джину лениво открывает глаза и замирает. Минхёк танцует. Но... Разве можно назвать нечто подобное просто танцем? Нет, это было что-то иное, яркое, сильное и живое. Переполненное какой-то легкостью и свободой. От этих движений там, внутри, словно происходил переворот, все менялось и... Остановился. Минхек дёрнул короткий провод наушников и, потерев нос, посмотрел на Джину. Старший молчал, а его взгляд оставался холодным. — У тебя родинка под губой, — замечает Минхёк, а в его голосе читается тепло. "Красивый танец, но пустой", — повторил про себя старший. И как он мог его видеть? Все равно. Но внутри него явно что-то сломалось. Так это и началось. Минхёк приходил каждый вечер, но на занятиях не появлялся. Постепенно Джину начал привыкать к чужому дыханию, коротким фразам и ярким улыбкам. Хотя нет. К улыбкам он не привык. Младший часто улыбался. Это было странно. Или же это было странно для Джину, который не показывал своих эмоций? Никто не знал. Уже неделю так. Остаются вечером танцевать. Не более. Джину бы предпочёл одиночество, но не ему было решать. Сегодня Минхёк тоже снял майку и обувь. Странно это, но все равно. У каждого в наушниках своя песня, а танцуют словно под одну. Джину останавливается первым, привычно падая на пол и закрывая глаза. Минхёк улыбается, но садится подальше. Следующий вечер проходит также. И позже тоже. Младший постоянно улыбается и чешет нос, бросая короткие фразы, но не получая ответа. Минхёк говорит, а внутри Джину что-то безвозвратно рушится. Они сами не поняли в какой момент наушники заменила колонка. Песня стала одна. И их танец тоже. Позже их мокрые майки лежат в одном углу, а после того, как Джину падает на пол, Минхек садится не так далеко, как раньше. Младший закрывает глаза и несильно чешет нос. Привычка. Время продолжало идти, стирая все новые дни, но здесь, в темном зале, они по-прежнему оставались одни и танцевали. И с каждым разом всё дольше. Короткое приветствие сменилось разговором, по большей части бессмысленным диалогом, но это стало таким обыденным, что смысл никого не волновал. В какой-то момент их дыхание стало единым. Джину этого толком не понял, но почувствовал. Как же это было странно. Одиночество переставало казаться сильным наркотиком, большую зависимость стали вызывать улыбки и тонкие пальцы, что так часто чесали нос. В какой-то момент Минхёк замечает родинки на чужих руках и шее. А Джину промолчит, но в памяти оставит одну, на тонкой ключице младшего. А Минхёк садится всё ближе. И внутри всё же что-то меняется. На пол они падают вместе, тяжело дыша и закрывая глаза. Солёный пот падает с лица, а мокрые волосы неприятно прилипают к коже, но оба не обращают на это внимание. Минхёк теперь ложится близко, совсем рядом. А в зале всё так же темно и душно. И только их дыхание наполняет это широкое пространство. Еще несколько дней и расстояния между ними практически не остается. Вот только взгляд у Джину всё ещё холодный. По его сердцу точно кто-то бьет, и эти чертовы стены внутри него рушатся. Но никаких чувств точно нет. Есть танец. А еще чужая улыбка и родинка на ключице. Месяц уже прошёл, а ничего не менялось. Хотя есть кое-что, Минхёк волосы покрасил. Красный оттенок. Странно это. Но Джину вспоминает про свои рыжие пряди и отбрасывает лишние мысли. Старший как всегда приходит в зал раньше, но впервые замечает, как Пак пришёл первее него. Минхёк почему-то сидел на полу и... Плакал. Джину не решался подойти. Включил свет и замер. Младший наспех растер слёзы по щекам и посмотрел на хёна. Улыбался зачем-то. Джину выключил свет и, подойдя ближе, смело обнял его. Оба они замолчали. Минхёк лишь сильнее прижимался к тёплому телу и утыкался холодным носом в чужое плечё. Джину ничего не говорил, лишь гладил его волосы. Такой непривычный красный оттенок. И такое привычное тихое дыхание. Объяснений не было. Джину не спрашивал, Минхёк не рассказывал. Просто потом все было как прежде. Улыбки, разговоры и смятые в углу футболки. Танцы до двух ночи. Гляделки. Да, именно, они стали смотреть друг на друга. Падали на пол уже, по привычке, близко и блуждали взглядами по тёмным фигурам, словно могли видеть во тьме. Но не более. И как же всё было странно. Минхёк часто облизывал сухие губы, это почему-то напрягало и в то же время манило. Кажется, это был какой-то особенный вид наркотика. В один момент они стали вместе ходить домой. Джину, если честно, жил совершенно в другой стороне. Но увидев неуклюжего Минхёка, медленно идущего по тёмной улице, Пак решил проводить его. На плече у младшего вечно висел чёрный рюкзак с порванной ручкой. А еще Минхёк использовал кроссовки в роли тапочек, не обувая их до конца, порой у него даже были развязаны шнурки. Такой неуклюжий. Он натягивал на мокрое тело рубашку, застегивая лишь пару верхних пуговиц и, совершенно этого не смущаясь, шёл по улице. Первое время они молчали, перебрасывались парой слов и снова замолкали. Когда в один из таких вечеров пошёл дождь, Минхёк лишь сильнее прижимался к Джину. Тот немного мешкал и притягивал его к себе, прячась под какой-нибудь старой крышей. В один день они перешли черту. Легко понять, что это должно было произойти. Все эти улыбки, взгляды, слова. Брошенные в углу зала футболки, стоптанные кроссовки и их танцы. Минхёк, постоянно чешущий нос. Джину, чувства которого в любой момент готовы были избавится от последней ограждающей их стены. Они — две противоположности, которые так сильно притягиваются. Поцелуй вышел спонтанным и скомканным. Но совершенно осознанным. Джину прижимал младшего к холодному полу, неуклюже целуя его сухие губы. Минхёк лишь обнял того за шею, сильнее притягивая к себе. Мокрые волосы неприятно прилипают к лицу, но сейчас им совершенно не до этого. Между ними больше нет расстояния. Танец у Джину давно не пустой, а взгляд лишь сейчас перестал быть пустым и холодным. Старший отстраняется, обжигая горячим дыханием чужую кожу, и ложиться рядом. Минхёк едва заметно улыбается. Оба они лежат на холодном полу, упираясь взглядом в чёрный потолок. Их дыхание до безумия учащенное, а сердца и вовсе не бьются. Джину почему-то улыбается. Впервые. Как же всё это странно. День за днём они остаются в пустом зале. Танцуют до потери сил, а после... Всё дальше и дальше. Легкие поцелуи стали переходить в более глубокие. Джину кусал губы, которые Минхёк так часто облизывал. Целовал нос, который младший так часто чесал своими тонкими пальцами. После ниже, по белой шее, к тонким ключицам, с едва заметной на них родинкой. Это продолжалось долго, но время, казалось, таяло, как тает в горячих ладонях кубик льда. "Я люблю тебя", — прошептал Минхёк, а Джину притворился, что не слышал. Вечером он почему-то не пришёл. Впервые. Младший сидел в тёмном зале и, включив в наушниках музыку, упал на пол. Эти стены, вероятно, многое помнят... А на улице снова дождь. Минхёк застёгивает пару пуговиц на рубашке и, привычно обувая кроссовки, уходит. Завтра он собирался придти снова. Каждый день будет возвращаться и ждать. Идя по мокрому асфальту, Минхёк не вынимал из ушей наушников. Короткий звук, перебивший мелодию, сообщал о новом сообщении. Парень нащупывает в кармане телефон... Это было последнее, что он увидел. Так часто бывает, машина не успевает затормозить, пешеход не успевает убежать... Жизнь кончается. Джину сидел на холодной земле. Он никогда не плакал. Просто не мог. С самого детства, теряя любимого плюшевого мишку или падая на ступеньках, он не плакал. Когда впервые подрался со школьными хулиганами и порезал палец, пытаясь приготовить ужин, его глаза не блестели от соленых слез. Когда закончился его первый год обучения, и мама, держа в руке букет цветов, вытирала потёкшую тушь, он был спокоен. И лишь сейчас, читая не чёрной плите короткое "Пак Минхёк", он заплакал. Растирал по щекам горячие слёзы, но был не в силах остановиться. — Почему, — холодный шепот оборвал давящую со всех сторон тишину, — почему?.. Джину замолчал. Сидя у подножия могилы, он вспоминал. Минхёк запомнился ему неуклюжим. С порванным рюкзаком, парой застёгнутых пуговиц на рубашке и поношенными кроссовками. С дурной привычкой облизывать губы и чесать нос. Не будет больше всего этого. Этих танцев, слитых в единое, этого тихого дыхания и этой пары мокрых футболок, брошенных в углу зала. Если одиночество было наркотиком, то Минхёк стал лекарством. Только вот все лекарства кончаются. "Я люблю тебя", — всплыли в памяти чужие слова. Джину наспех достает из кармана телефон, открывая список отправленных сообщений. Оно там было всего одно. Он написал его в тот самый вечер. Для Минхёка. "Я люблю тебя" Прочитано.