Задыхайся вместе со мной

Город. Шумный и такой холодный Петербург, освещаемый светло-серыми огнями старинных фонарей, украшенных стальной виноградной лозой. На улицах раздаются постоянные всплески воды от проезжающих машин и непрекращающихся шагов людей, погружённых в собственные мысли. Где-то вдалеке всё ещё не утихают звуки сирен, но уже почти не слышно крики. Контраст, наводящий страх. В этот раз жестокость взяла верх. Лишь стены родной квартиры, слабо озарённые потускневшими лампочками, выглядели безопасными. Юноша лежал на одной половине дивана, смотря то ли на светлый, уже наскучивший ему потолок, то ли ровным счётом никуда, пытаясь осознать то, что он видел сегодня вечером. Ало-красные пламени, люди, не понимающие, что происходит, вопли — это всплывало в его памяти, даже тогда, когда всё вроде бы было позади. Глаза, казалось, всё ещё слезились от того едкого газа, а в ушах отголосками проносились визги. Настоящие эмоции были специально подавлены им, чтобы не выглядеть глупо в глазах мужчины, который находился в другом углу комнаты, возле открытого окна, где белым призраком развевались полупрозрачные шторы. Пару раз его взгляд встречался с силуэтом того человека, с разочарованием смотрящего вниз. Его состояние было понятно — всё, что он так долго создавал, превращено в руины за такие короткие промежутки времени. Тихий кашель. По полу начали раздаваться аккуратные шаги, приближающиеся к кожаному дивану. Похоже, он сел рядом с парнем, заставляя того от любопытства или ещё чего-то необъяснимого открыть глаза. Плывущая картинка. Поперечный пытается сконцентрироваться на обстановке вокруг, пытается собрать всё в чёткую реальность, видя лишь цветные пятна над собой. Перед тем как его зрение приходило в норму, мелькали воспоминания недавнего митинга: сжимающие его в толкучке люди, занавес из щиплющего газа — воспоминания, которые заставляли что-то в горле начать першить — и рука, резко хватающая его за предплечье, с силой вытаскивающая оттуда на волю. Глаза настолько плохо видят, что он не может понять кто это. Но даже так Данила продолжает идти. Он, словно слепой эквилибрист, шагающий по тонкой натянутой нити, которого кто-то ведёт за руку. Через пару минут до жути знакомый голос всё-таки раскрывает тайную личность в полной мере: «Где ты живёшь?». Наконец Поперечный лицом к лицу столкнулся со своим спасителем — с тем человеком, которому доверился, а тот с некоторой заботой протянул ему руку помощи. Двое холодных взглядов, цвета тех серо-бирюзовых фонарей, что под вечер освещают грустные улицы Петербурга, пересеклись. Вот он — не иллюзия, не картинка на экране, не маленький человечек на сцене; он настолько близко, что можно разглядеть каждый нюанс на его лице, почувствовать тёплое дыхание и, кажется, запах утреннего кофе. — Ты... в порядке? — в голосе Навального слышится нотка волнения, хотя, может быть, это лишь печаль из-за сегодняшнего «мероприятия». — Да, да, - запоздало хрипит Данила. — В полном. Я в норме. Он пытается подняться, но резко замер, хватаясь одной рукой за голову. Боль эхом разносилась по закоулкам разума, будто череп внутри вот-вот раздробится на множество кусочков. В ушах стоял оглушительный звон. — Чёрт, голова, — шипит Поперечный, прижимая к горячему лбу запястье левой руки. Алексей встал с дивана, задавая лишь один вопрос: «Где?». Парень сразу же понял, о чём он, показывая на дверь в свою комнату. Дверь бесшумно открывается, обличая, нет, не вид на обычную комнату, а некий особый скрытый мирок боли, вдохновения и свободы. Помещение, наполненное каким-то непонятным, но приятным запахом. Серые, кирпичные стены, украшенные подарками от людей, которые действительно ценят его и будут ценить. Старые и новые книги, плюшевая душа в стекле... Слишком долго. Поперечный, сжимающий до боли свои рыжие волосы, смотрел на приоткрытую дверь, ожидая хотя бы небольшой шум. Вот и он. Красно-белая коробочка от таблеток виднеется в его руке. — Воды нет. Придётся выпить её безо всего, — предупреждает Алексей, слыша резкий тяжёлый выдох. — Не хочу так, — говорит Данила с сильным отвращением, жмурясь. — Налей хотя бы из-под крана. Навальный аккуратно приблизился к Поперечному, серьёзно глядя на него. Не похоже, что он шутит. — А я не хочу, что бы ты пил эту воду, — отвечает он на его каприз. — Не хочешь пить сам... Мужчина на пару минут затихает, отворачиваясь. Первые мысли Поперечного были о том, как же легко обидеть Навального, но когда тот пододвинулся к нему, он заметил удерживаемую им в зубах маленькую белую таблетку. Он готов ради него на такой поступок? Голова раскалывалась. Мысли путались, возможно, из-за боли, а, вероятно, совсем по другой причине. Навальный медленно наклонился к Поперечному так, что тому кажется, что его попросту дразнят. — Думаешь, я такой слабенький? — тихо, с ухмылкой шипит он, сталкиваясь нос к носу с Навальным. Юноша подаётся вперёд, пытаясь выхватить изо рта заветное лекарство, ощущая горький и невероятно противный вкус. Он поцеловал Навального с такой страстью, будто бы хотел испить его, словно тот был драгоценным кубком, наполненным заветным вином. Глотая проклятую таблетку, Данила с силой потянул на себя своего спасителя, явно желая отблагодарить его. Алексей с неохотой разорвал столь разгорячивший его поцелуй, оставляя внизу губ парня тонкую струйку слюны. Сейчас в его глазах Поперечный казался чьим-то маленьким, но таким дорогим подарком, который хотелось рассматривать вновь и вновь. Навальный обжигал кожу Данилы своим дыханием, сладко целуя его шею. Помещение, казалось, наполнялось запахом после грозы. Дождь и молния создали между собой незыблемую гармонию. Мужчина ласкал свою спасённую пташку, выслушивая его злобное шипение, чувствуя, как он вздрагивает от каждого прикосновения. Но было ли это спасение? Возможно, обескрыленная птица по глупости оказалась в запертой клетке? Был ли запах свободы для него дороже золотых прутьев? По телу юноши начали скользить холодные руки Навального, который медленно стягивал рукав его футболки, чтобы добраться до ключиц. Алексей оставлял на теле парня розовато-багряные засосы, а Поперечный только слабо извивался в ответ, не в силах, вернее сказать, без желания выбраться из его рук. Он, наблюдающий за действиями Навального, просил его прекратить, но судя по срывающимся стонам хотел обратного. Алексей впился в его губы, принуждая Поперечного надолго лишиться кислорода. Тот, наконец освободившись, начал нервно хватать ртом воздух, поднимая голову наверх. В этот момент мужчина взял его за подбородок, фиксируя такое положение. Данила дёрнулся, снова пытаясь вырваться. Навальный лишь заглянул ему в глаза. — Не двигайся, — сказал он, спускаясь ниже, вновь начиная целовать его шею. Облизывая кадык, Навальный перешёл на плечи, оставляя и там мокрые дорожки. Он склонился к самому концу торса, прикусывая ткань чёрной футболки, медленно поднялся к лицу Поперечного, оголяя его тело. Во властном взгляде читалось то, что Навальный собирался сделать. Он передал конец футболки с небольшим мокрым пятном парню, заставляя его держать ткань зубами. Сам мужчина опустился вниз, ставя собственные метки на теле Данилы, слыша сверху что-то похожее на тихие стоны. Алексей, оставляя на парне множество мокрых дорожек, посасывал соски и скользил пальцами по рёбрам, видя, как от удовольствия Поперечный запрокидывает голову и стонет. Навальный медленно поднялся, заглядывая ему в лицо, победно усмехаясь. Он большим пальцем открыл его рот, заставляя того выпустить намокшую ткань. Тот взгляд — господство, похоть, осознание, что кто-то беспрекословно подвластен ему — это заводило их двоих, связывало одной нитью. Они оба были компонентами взрывоопасной смеси, готовой сотворить целую революцию. Они оба были прикованы друг к другу. Оба хотели одного и того же. С каждым новым прикосновением раздавался сладостный стон, звучащий будто вызов, посланный от одного к другому. Всё это вынуждало кровь закипеть, позволить неровным ногтям царапать спину. В комнате становилось жарче с каждым резким выдохом. Духота удушала, но этим двоим уже давно не нужен был кислород — они дышали лишь друг другом. Той ледяной ночью лил дождь. И под светом серых фонарей на спящих улицах, среди свежести после холодного ливня слышались громкие стоны. Они давно потеряли грань между болью и наслаждением, реальностью и выдумкой, забывая о времени и, видимо, обо всём на свете. — Я хочу, чтобы ты был моим, — слышался голос мужчины, который с невероятной легкостью разносил по улицам ветер. Юноша только пьяно усмехнулся. — Я уже твой.