Теневая сторона

Стежок, второй, третий. На белом шелке вьются зеленые лозы, резные листья щерятся острыми углами, грозди черных ягод с сизым налетом свисают на тонких стеблях. Престольная пелена для церкви Святой Октавии почти вышита — остались только виноградные заросли у подножья скалы, на гребне которой застыла девушка с солнечным нимбом вокруг лица. Луиза подносит иголку к глазам, чтобы вдеть в ушко салатовую нить на пару тонов светлее предыдущей, и замечает, как еле сдерживает зевок ее наперсница. — Простите, Тонья, я увлеклась, — уставшие глаза слезятся, и Луиза трет их костяшками пальцев, как зареванная девочка. На часах — без четверти десять. Они засиделись, Луиза запрокидывает голову, разминая затекшую шею; Антония, вдова из благородного рода Сурьенес, сызмальства привыкшая коротать вечера за рукоделием, с облегчением откладывает пяльцы. — Ничего, дора Луиса, — она сидит, не касаясь спинки кресла, сейчас чем-то неуловимо похожая на Мирабеллу Окделл. — Если вы более не нуждаетесь в моей компании, я бы хотела удалиться. Хочу завтра сходить к заутреней, не мешало бы пораньше лечь спать. — Идите, Тонья, я не стану вас задерживать, — Луиза отодвигает от себя корзиночку с цветными клубками. Оставшись одна, она сидит с закрытыми глазами, пока под веками не прекратят мельтешить алые точки. В миг, когда сон вот-вот сморит ее, Луиза встает, перед зеркалом вынимает из волос шпильки, без помощи камеристки стягивает с себя платье медового бархата с золотыми розами. Аристократическое общество не особенно жалует ее, по мнению многих, скакнувшую слишком высоко; ее не зовут на приемы, не приглашают во дворец, и Луиза использует возможность покрасоваться в своих роскошных нарядах перед редкими гостями особняка Алва. Женское тщеславие — не грех, хотя, может быть, в ее возрасте и не пристало потакать подобным слабостям, но другой отрады у нее нет. Луиза смотрит в зеркальную поверхность. Наверное, когда она загадывала желание стать той, кем есть сейчас, идущие от сердца слова подслушала закатная тварь и решила исполнить все так, чтобы Луиза возненавидела главную мечту своей жизни. Впрочем, не она ли сама еще несколько лет назад была согласна стерпеть что угодно, только бы быть рядом с синеглазым герцогом? ...«Кем приходится вам это существо?» «Цилла — моя дочь, монсеньор». «Плохо, сударыня. Вас с ней связывают родная кровь и общее имя. Спасти вам жизнь может только одно: если кто-нибудь примет вас в свою семью и даст новую фамилию. Тогда выходец потеряет след». «Ах, монсеньор...» «Не плачьте. Дела не так уж и безнадежны. Вы согласитесь стать моей женой?» ...Сегодня у них необычный гость. Ричард Окделл, куда более угрюмый, чем тот растерянный мальчишка, которого Айрис давным-давно хлестала по щекам; куда более ожесточенный, чем тот несчастный влюбленный, осыпавший Катарину цветами; куда более замкнутый и напряженный, чем тот задиристый петух, готовый сцепиться с герцогом Приддом по малейшему поводу. Он просто другой. И Луиза боится его. Неожиданно для всех он объявился после Излома. Несколько лет жил бирюком на своем севере, восстанавливая истерзанное землетрясениями герцогство, и только теперь отважился приехать в Олларию. За ужином он не поднимал взгляда от тарелки, коротко отвечал на расспросы бывшего эра, в сторону Луизы не смотрел вовсе, должно быть, из-за того, что она слишком напоминала ему о погибшей сестре. Луиза же, напротив, вглядывалась в знакомый профиль с погрубевшими чертами, гадая, правда ли этот хмурый юноша смог поднять руку на свою королеву. Спустя годы смерть Катарины обросла уймой слухов, один фантастичнее другого, и пусть в тайном письме герцога Эпинэ преступником прямо называли Ричарда Окделла, Луиза не могла поверить этому. Нельзя представить, чтобы Рокэ Алва принимал в своем доме убийцу беззащитных женщин. Луиза проводит щеткой по волосам, в последние годы изрядно поседевшим, накидывает поверх пеньюара легкую шаль и выходит из комнаты. Вряд ли им с герцогом сегодня удастся поговорить («Как ваши дети?» — «В порядке, благодарю вас, я получила письмо от Герарда»), но Луиза уже привыкла желать ему доброй ночи, прежде чем самой лечь в пустую постель, для нее это настоящий ритуал. Она идет по темным коридорам в мягких атласных туфлях, как тень, как призрак, невидимая и неслышимая, несуществующая хозяйка огромного дома. Застывает перед дверью чужих покоев в сомнении — любопытство так и подмывает приникнуть к замочной скважине и послушать, о чем эти двое могут говорить наедине. Миг Луиза колеблется, а потом без стука тянет за ручку. — ...Как будто не знаешь, зачем все это, — Рокэ Алва полулежит на черном диване, подперев голову рукой, и наблюдает за Ричардом, который меряет шагами вощеный паркет. — Знаю, — тот останавливается, роняет голову, трет ладонями виски. — Мне это не нравится... — Кажется, я дал исчерпывающие объяснения, — в голосе Рокэ звучат раздраженные нотки, но он будто одергивает сам себя и продолжает с неслышанной доселе мягкостью: — Иди сюда. Сердце Луизы превращается в ледышку, холодная кровь вымораживает внутренности. Она понимает все и сразу, уж слишком нежным выходит жест, которым Рокэ подманивает к себе Ричарда, слишком покорно тот отзывается, слишком, слишком... Ей стоило бы уйти и не смотреть, как руки с сапфировыми перстнями скользят по сукну колета, очерчивая чужие лопатки, русые волосы падают на покрасневшие щеки, а губы двоих встречаются, но ее ноги примерзают к полу, и она не может ступить ни шагу прочь. Наверное, твари, которые исподволь превращают людскую жизнь в Закат на земле, сейчас торжествуют.