Плацебо

      Жизнь существ, наделенных иррациональной силой, в разы дольше, чем обычных людей.       Превращение в человека было наравне и, скорее всего, даже впереди самого главного, слишком добродушного в порочных реалиях желания — мир всему миру. Он исполнил свою второю мечту. С помощью рук Зеро, что порхали над ним, как вороны, взлетающие с веток: в перерыве между словами она кусала губы, чтобы не закричать от боли, но ее ладони раскрыты и источают свет — а это главное. Ведь если она сожмет кулаки — он превратится в прах, и его в тот же момент подхватит холодный ветер. Да вот только она верна своей магии: он тогда стал человеком. Настоящим. И это не иллюзия, не аллегория и не сон. После исполнения второй мечты он принялся за исполнения первой, главенствующей. Пожертвовав собой, искупая несуществующие грехи; самое важное — помогая докучающим ведьмам избавить мир от мертвой в своих начинаниях магии.       Оставшаяся осточертевшая магия не была проклятием, — клеймом. И клеймо было лишь у тех, кто прожил тот момент столетней давности, и кто не вымер за этот срок. Несколько старых, но до оскомины глупых ведьм.       Зеро приходила на его видавшую виды могилу, в то время как на главной площади страны танцевали, пристукивая каблуками, и пели песни в честь праздника. Избавление от ведьм и их порочной магии. Да вот только она, сколько бы не радовалась столь примечательному событию, не могла не пролить на его черствую могилу слезы, судорожно колдуя букет полевых — неживых, к сожалению, — цветов, потому как каждый раз забывала — то ли память ее не так долговечна, как физическое тело, то ли...       Она придает цветы земле и чуть вздрагивает, когда ледяные порывы ветра опаляют шею.       — Почему ты здесь?       Зеро слышит голос Тринадцатого и закрывает глаза, но слезы вырываются из-под неплотно сжатых век. Женщина приподнимает уголки губ, и горечь разъедает рдеющие уста. Она молчит с минуту и решается ответить вопросом на вопрос:       — Разве не очевидно?       На надгробье, что она соорудила саморучно — коряво, но с душой, если она, душа, конечно, у нее есть, выцарапана — бережно, словно на лепестке нежнейшего цветка, — эпитафия, повествующая о том, кто здесь лежит и когда он покинул бренную землю.       «У нас прощаются так же, как и здороваются.» Она кладет ладонь на чуть влажную от ее слез землю, что покрывает его могилу.       Тринадцатый смотрит на нее, как на прокаженную, как на проклятую. Но не смеет ничего сказать вслух — сам не лучше. Потому что «прокляты» они оба; и больны, быть может, тоже. ***       Зеро идет по шумному городу. В нее ненароком влетает мальчишка лет десяти и задирает голову, чтобы разглядеть препятствие.       Но что-то в них обоих бренчит воспоминаниями. Зеро, не дыша, вглядывается в перламутровые глаза — такие, что получились у ее бывшего наемника в результате скрещивания двух разных заклинаний двух разных магов. Но качает головой: бред. Мальчик убегает, скрываясь за поворотом с другой ребятней. Зеро опять — второй раз за утомивший день — ощущает давление в глазных яблоках — щиплет, как от открытой червленой раны. Но не смеет его окликать: новая жизнь не должна страдать.       Наследница Сорены хлопает ее по плечу — утешает. Потому что считает себя больше человеком, понимающим в противоестественных чувствах хоть что-то, чем ведьмой, но не смеет предавать бабушку.       — Все хорошо, — шепчет она, оставляя ненадолго свою ладонь на угловатом плече.       Зеро ей верит.

— the end —