***
Он возвращается в Инабу теперь больше из чувства долга, чем чего-нибудь ещё, не для того, чтобы защитить всех от смутного ползущего тумана, но от чего-то более конкретного, более целенаправленного. Разумом он знает, что Адачи скорее всего надоело то грандиозное, что он там планировал (или не планировал, и на деле не понятно — что хуже?), и теперь он перешёл к более банальным радостям, вроде эмоционального «захвата флага». Или может нет. Может быть он хочет нормальной жизни и взял то, что дают, — другими словами, бесплатное жильё и чистые носки. Или может он действительно любит Доджиму. Может он чувствует волнение в груди, когда слушает, как тот полощет рот по утрам, когда он ловит взглядом его волосатые ноги из-под одеяла. Может он хочет, чтобы все они были семьёй, и, как родной дочери, помогать Нанако с таблицами умножения и гордо приклеивать её рисунки к холодильнику. Юу ненавидит эту мысль больше всех, потому что если это правда, то что он может сделать? Он сомневается в её правдивости, тем не менее, потому что должен.***
Когда он возвращается в этот раз, всё осталось неизменным, что означает, что продукты пребывания Адачи — даже больше, чем в прошлый, — разбросаны, как обломки кораблекрушения, по всему дому. Парочка вещей, которые он принёс из своей тесной квартиры: древняя тарелка, напольная лампа, скрипящее кресло — свалены в угол комнаты Рётаро (их комнаты), коробка старых комиксов лежит не распакованной рядом с кухонной гарнитурой. Юу взял на себя наблюдение за вещами в таком смысле, будто документировал распространение последней стадии болезни. Главное различие в этот раз — две фотографии, добавленные на полку за диваном. Первая — снимок дяди и Нанако на пляже с его тётей в скромном цельном купальнике с распущенными волосами. Он подозревает, что снимок лежал в коробках последние пять или около лет, так как он никогда раньше его не видел. На рамке, будто местами отсыревшей, здесь и там грубые коричневые точки. Второе фото недавнее, скорее всего снято в последние несколько месяцев, с Нанако и Доджимой на пикнике, они едят арбузы, розоватый сок на руках и лицах. Рядом с ними Адачи приобнимает рукой Нанако, у которой семечко прилипло к щеке. Для Юу это хуже, чем любые другие попытки пометить территорию и выстроить заборы, вроде оставленных на столике журналов или брошенных на полу в спальне маек. Что дальше, он задаётся вопросом: дурацкие музыкальные кассеты, подобранная с улицы кошка? Это слишком глупо, чтобы представлять, вроде отрывка из сопливого романа, но вот, тем не менее, фото, сидящее на видном месте, словно первый признак сыпи.***
Нанако ушла сегодня к подруге. Она уходит теперь чаще, когда есть Адачи, чтобы присмотреть за домом. Его уборка в лучшем случае отвратительна (в ванной теперь есть постоянное кольцо ржавчины, он никогда не замечает липкие круги от пива на стойке, пока они не засохнут до состояния клея) и он не умеет готовить и бесполезен, но Доджима уверен, что грабители будут обходить дом стороной, пока внутри кто-то есть и горит свет. Доджима тоже дома этим вечером, но он занимает ванную наверху уже почти час, пока Адачи смотрит телевизор, и Юу делает домашнюю работу на лето на кухонном столе. Обычно он бы делал её в своей комнате, где он спит, но на том столе не умещаются все графики, тетрадки и учебники. Он успокаивает себя мыслью, что так может продолжать наблюдение — нелепо, будто Адачи внезапно подскочит и подожжёт диван. Некоторое время стоит относительная тишина, царапанье ручкой и звуки телевизора, пока наконец со второго этажа не раздаётся громкое «глаг-глаг» стекающей в ванной воды. Во время рекламного перерыва Адачи перебирается к холодильнику и достаёт чу-хи с лимоном, который, как случайно знает Юу, любит так же сильно, как пиво. Сейчас, впрочем, это всё, что у них есть. Он заваливается обратно на диван и открывает банку. — Ты знаешь, мне действительно нравится здесь жить, — говорит он и кладёт ноги на стол. Вид его ног в дырявых серых носках, выворачивает Юу изнутри. — Этого никогда бы не случилось без твоей помощи, так что, наверное, я должен сказать тебе спасибо. Юу наклоняется и продолжает записывать вычисления, ручка нажимает на бумагу так сильно, что почти рвёт тетрадь. — Нечего ответить, хах? Что ж, некоторые люди просто не любят, когда их благодарят, я понял. Забавно, я думал, что ты из тех, кто упивается похвалой, из-за всех этих добрых дел, которые ты сделал вокруг в городе. Или мои благодарности недостаточно хороши для тебя? Юу рискует быстро взглянуть вверх. Адачи смотрит на него со спокойным выражением, ноги скрещены почти на лодыжках. Если бы не дыры в носках, он бы выглядел почти собранным, завершённым. Юу отводит взгляд первым и переворачивает страницу в своей тетради, ничего не понимая и не видя. — Без разницы, — Адачи смеётся, отхлёбывая напиток. — Если честно, вот за что я должен тебя поблагодарить, так это за секс в моей жизни. Таким образом, координаты L являются (cosβ; sinβ). Таким же образом, как и выше, мы видим, что координаты K являются (cosα, sinα). Юу пытается на этом сконцентрироваться примерно с такой же успешностью, как если бы он рыл яму ложкой. Это бесполезно, его разум скользит по словам, как насекомое над озером. — Иногда, когда Нанако уходит на свои маленькие шуточные свидания, Доджима-сан позволяет себя связать, — он всё продолжает. — Ничего слишком странного, но я думаю, его заводит боль — он говорит что-то про доверие, но я не знаю. Я думаю, он чувствует необходимость быть наказанным за — Без слов в едином порыве Юу встаёт со стула и, смотря в пол, шагает в гостиную. — Эй-эй, не нужно так злиться, — говорит он, загораживаясь свободной рукой. — Я просто говорю, как я ценю всё это, ты сделал мне одолжение, и теперь мне отсасывают член, нечего здесь злиться — Юу стоит перед Адачи всего мгновение, достаточное для того, чтобы взглянуть на фотографию за ним, — его двойника, приведение, другую половину, напечатанную на плёнке, безмятежную, замороженную, нереальную, — перед тем, как он хватает его за рубашку и бросает на пол. До того, как Адачи успевает как-то отреагировать, кроме крика, Юу садится на него верхом: он держит рубашку в одной руке, другую — с силой собрав пальцы вместе — сжимает в кулак и бьёт Адачи в челюсть. Тот начинает смеяться, почти беззвучно. Кроме правильной техники удара (что-то, что он помнит от Канджи), в этом нет никакого мастерства, только битьё каждого дюйма лица Адачи, до чего он может достать: нос, глаза, подбородок, челюсть, щёки и больше всего смеющийся рот. Его рука начала болеть, кожа на костяшках стёрлась до крови, но он не может остановиться. Тору под ним корчится, пинает его ноги, отталкивает руками, но он как мешок костей. Юу сильней и к тому же, если отбиваться всерьёз (даже если перепалку начал Юу), Доджима мог бы что-то заподозрить, так что он едва пытается сбежать, чтобы выйти, как всегда, сухим из воды. — Хватит! — он начинает кричать. — Хватит, прекрати! — и Доджима сбегает с лестницы, принося за собой запах шампуня. Он хватает майку Юу в кулак и оттаскивает его в сторону. Адачи выглядит потрясённым теперь, кровь струится из его носа в полуоткрытый рот, окрашивая зубы в пятнистый оранжевый. Юу отряхивает правую руку, чувствует мясо над суставами. — Что, блять, с тобой такое? — Доджима разрешает себе внезапное ругательство, потому что в доме нет Нанако. Он поворачивает Юу и собирает его воротник в кулаке. Племянник поник в его хватке и Доджима встряхивает Юу пару раз, будто ожидает, что из того выпадут монеты. Или таблетки — что-то, что могло бы объяснить его внезапную вспышку так, чтобы понял полицейский. — Доджима-сан, всё нормально, — начинает Адачи сквозь полный крови рот, немного стекает вниз по подбородку, капает на рубашку. — Нет, не нормально, — он отпускает хватку с толчком. — Иди в свою комнату, я поговорю с тобой позже. Когда Юу поворачивается и на дрожащих ногах уходит наверх, его дядя провожает Адачи до кухни, поддерживая за спину. Он плюёт в раковину, и кровь с глухим звуком ударяет по металлической поверхности.***
Доджима без стука заходит в его комнату через десять минут с полотенцем и пластиковым пакетом замороженных соевых бобов. — Держи, — говорит он, садясь на диван напротив. — Для твоей руки. Юу берёт это и прикладывает к суставам, лёд успокаивает боль. — Так что, чёрт возьми, это было? — голос смягчился, теперь Доджима выглядел больше озадаченным, чем разозлённым. Юу не даёт ему объяснений, потому что что он может сказать? Адачи начал говорить о вашей личной жизни, и я сорвался? Он убийца, из-за него твоя единственная дочь почти умерла, и я думал в то время, что встать на его сторону — хорошая идея? — Смотри, ты вёл себя… странно с тех пор, когда узнал… обо всём этом. В чём дело? Доджима звучит взволнованно, его лицо настолько искренне, без скрытых мотивов, что Юу мгновение обдумывает, не сказать ли ему правду. — Мне жаль, — он говорит в итоге. — Не знаю, что на меня нашло. Бобы начали таять, конденсат просачивается сквозь полотенце и обжигает разбитую кожу. — Ему нужно будет почистить эту рубашку, — добавляет Доджима, отвлечённая запоздалая мысль. — Я думаю, тебе следует за это заплатить. Оставьте это ему, подумать о практичном, существенном, о сути. Суть в данном случае — пять сотен иен, которые Юу неловко достаёт из кармана здоровой рукой. Доджима берёт деньги и, делая небольшую паузу, добавляет: — Может тебе бы полежать немного, — перед тем, как развернуться и уйти. Он волнуется или это такой дипломатичный способ сказать ему, что он наказан? В любом случае, это неважно. Деньги — это ничего, он знает, что он заплатит тем или иным способом рано или поздно.***
И это будет рано. Он остаётся в своей комнате остаток ночи, смотря старые кассеты по своему маленькому телевизору и бегло просматривая тетради по математике. Он сдался на настоящей домашней работе и едва мог держать ручку. Адачи и Доджима вели себя тихо внизу, всё, что он слышал, монотонное мурчание ТВ, нечёткие человеческие голоса. Они поднимаются вместе по лестнице, Юу выключает свет, лёжа полностью одетым сверху на футоне. И когда они проходят мимо его двери, он может слышать, как его дядя говорит хрипло и очень любяще: — Ты точно в порядке? — Не волнуйся обо мне. Они предположили, что он заснул, и знают, что его тяжело разбудить, и без Нанако это почти как когда они одни. Вся эта кровь должно быть расшевелила что-то в Адачи, пусть даже своя собственная. Юу слышит его по ту стороны стены, вздохи, стоны, шорох, его нетерпение, словно он подросток. Наверное, это самое близкое к возбуждению, что он может получить в эти дни, кроме того… Юу даже не может думать об этом, что бы он там не делал с Доджимой, вот прямо сейчас. Это должно быть влияет и на чувства его дяди: его нужду быть нежным, защищать. — Я не хочу причинять тебе боль, — он говорит, и Адачи отвечает: — Я правда в порядке, — ободряюще, с долей уязвимости. Юу может практически это увидеть, как сердце дяди сжимается в груди, на самом деле, он просто плюшевый медведь, большой добряк — банально, но правда. Через стену до Юу доносятся ритмичные шлепки влажной кожи. Словно обескровленный, он апатично слушает. Адачи становится громче, не останавливайся, вот так, — непритворный, как никогда. В конце концов он переворачивается и закрывает голову подушкой, когда Адачи вздыхает я люблю тебя, я люблю тебя.