Шрамы на его теле

Бум. Бум. Бум. Бешено бьется сердце, бешено и надрывно, буквально из последних сил, и потому так громко, и потому так больно. Он не сможет открыть глаза, даже не потому, что нет сил - он уверен, что смог бы приподнять веки - а потому, что они опухли и запеклись его собственной кровью. Сидя на грязном и сыром полу с завязанными за спиной руками и упираясь лбом в сырой камень, всё, о чем он мечтает - это жара Афганистана. Ему мерещится обжигающий песок под ногами и горячий ветер, бьющий в лицо. Как же было хорошо. Умереть в плену - это не позор, если смог спасти других, если успел передать информацию, если до последнего боролся. Но тут не жарко, тут даже не плен, здесь ловушка, и он в ней - приманка. Гнев опять вырывается стоном из окровавленных губ. Солдаты не плачут, они воют диким воем, пугая врага и призывая помощь. Джон не солдат, больше нет, он просто человек, которому больно. Но он не плачет, он бьется головой о пол. Бум. Бум. Бум. И с каждым ударом голос в голове становится громче, а сознание покидает его. *** Солнечный тихий денёк всегда предвещает беду. Весёлым шелестом деревья встречали его, озорные лучи бликовали на стенах его нового дома: они переехали из маленького северного городка в Лондон. - Боже, только посмотри, как тут красиво, - обернулась к нему сестра. - Даже не верится, что теперь это наш дом, - согласился с ней Джон. - Ну, тетушка Розетт не могла оставить его кому-то ещё, пойдём скорее. Дом был старым, местами виднелись трещины, где-то отпала штукатурка, но тетушка была очень аккуратным человеком, и поэтому внутри всё было убийственно чисто и слащаво. Куча маленьких розовых подушек лежала на софе, диване, в спальнях, креслах и даже на стульях. Множество узорчатых платков и скатертей покрывали всю мебель, а про бесчисленные фарфоровые статуэтки и говорить не имело смысла - казалось, нет угла или поверхности, куда тетушка Розетт не могла бы поставить уродливых гномов, потрепанных солдат, величественных балерин и смешливых псов. - Выкинем? - с озорным блеском в глазах обернулась к нему Гарри. - Абсолютно всё, - счастливо заявил Джон. Всё детство, во время ненавистных визитов в этот дом, Джон слушал наставления от тетушки, которая запрещала буквально всё, потому что любое неосторожное движение могло нарушить извращенный порядок её дома. Не дай Бог сместить подушку на полдюйма в сторону, никаких пятен на белоснежных салфетках, и, уж конечно же, никто не должен прикасаться к статуэткам. Он не мог выразить словами то наслаждение, которое получал, когда очередной фарфоровый "шедевр" разбивался в недрах мусорного мешка. - Джон? Джон, ты слышишь? - схватив брата за руку, настороженно спросила Гарри. - Что? - тут же стал серьезным Джон. - Проклятия тетушки Роуз, - возвращая на лицо радость, зловеще прошептала Гарри. - О, ты всё ещё надеешься, что твоя душа не проклята? Только не после твоих "занятий" с Энн-Мари. - Ах, ты, противный мальчишка! Подглядывать за сестрой, как не стыдно! - наигранно возмутилась девушка. - Вы так громко "занимались", что не слышала только тетушка Роуз, и то, я сомневаюсь, - увернувшись от очередной подушки, смеялся Джон. - Просто у Энн совершенно невероятный язык, которым она... - Замолчи! Прошу, замолчи, я и так попаду в ад, не заставляй меня страдать, пока я жив, - взмолился Джон, закрывая уши руками. - Засранец, - беззлобно усмехнулась Гарри. - Как будто я могу допустить, чтобы мой младший братик страдал. - Да это же твоя главная цель в жизни. Ай. - Иди вынеси эти мешки, - улыбнулась девушка, - а я сделаю нам чай. - В те самые кружки? - Да, в те самые кружки. - Мы точно будем прокляты, - хохотнул Джон, подхватывая огромный чёрный мешок. - Просто смирись и наслаждайся, - философски заметила сестра. *** Сырость, писк и холод. Всё тело болело, особенно плечо, как же хотелось встать и потянуться, но его руки всё ещё заведены за спину, а ноги небольшой веревкой привязаны к рукам. Да он же чертова "корзиночка" из уроков гимнастики! Как же всё болит. В один момент Джон уже не понимает, то ли он действительно чувствует боль, то ли он просто думает, что должен её чувствовать. Если бы он только мог выпрямить ноги, о, как бы стало хорошо. Его практически трясет от одного предвкушения, что ноги окажутся свободными, что их можно будет размять, присесть, встать, походить. Но ничего не происходит, он всё ещё лежит на боку, грязный, потный, в крови, он не помнит, когда последний раз ел или пил, он не понимает, ходил ли он в туалет или тут сразу было так сыро, он не видит каменный пол и даже не знает, что в комнате есть камера. Во рту всё пересохло, сухой язык по привычке прошелся по разбитой губе, возможно, он надеялся на каплю собственной крови, но даже этого больше нет. Чёрт возьми, почему он всё ещё тут? Разве его не должны искать, разве его уже не нашли? Его же не бросили, нет же? Подобно червяку Джон начинает ползти, без цели, без веры, просто ползёт наугад в темноте, и как же это похоже на всю его жизнь. Он смеется. Хрипло, зло, издевательски скалит зубы, чувствуя, что этот оскал будет замечен и подозревая, что начал сходить с ума, но у него нет желания сопротивляться безумию. Какой в этом смысл? Для чего? Кого? Он начинает крутиться, наслаждаясь болью и холодом, один оборот вокруг своей оси, второй оборот вокруг своей оси, третий оборот... Кажется, он опять теряет сознание, проваливается в далёкое прошлое, где всё было хорошо, и не было ничего. Лицом к стене, с тенью усмешки на губах, со слегка отмытыми от крови руками он опять уснул. *** - Ты там кролика что ли увидел и погнался за ним? - Нет, но я познакомился с нашими соседями, они странные. - Что и требовалось ожидать от тётушки Роуз. Ты идешь пить чай? - Только руки вымою. Из всех странностей их умершей тетки была одна самая главная - сервиз на двадцать персон, который занимал целую полку в её буфете и который она никогда не доставала, даже по праздникам они пили из разных, иногда побитых кружек, но только не из утончённых, расписанных вручную кружечек, подаренных ещё её матери или бабке на свадьбу. - Мне кажется, или у чая странный вкус? - Ты мыла кружки? - Нет, что ты, зачем мыть кружки в которых нашла крысиное дерьмо? - Ты же сейчас шутишь, да? - А ты угадай. Джон решил, что это шутка, но, спустя некоторое время, он сам полез в буфет. Непонятно как, но в кружках действительно были крошечные колбаски сомнительного происхождения. Мерзость. *** Очень медленно сознание возвращалось к нему. Стены без окон, металлический стол с лампой, и он, привязанный к стулу. Стул. Ноги зафиксированы к его ножкам, руки, разумеется, за спиной, тело ещё сильнее крутит от боли и судорог. Это невозможно терпеть. Джон жмурится от слишком яркого для глаз света, он из последних сил старается не закричать, всё ещё надеется обойтись без сломленной гордости. Наивно. Он слышит металлический лязг. Теперь он не один, сзади кто-то стоит, там темно, и незнакомец не подаёт никаких признаков жизни; Джон действительно не знает, кто сейчас стоит за его спиной, и в чьих руках он теперь оказался. Шаг. Еще один. И еще. *** Дверь в его комнату открылась. - Эй, не спишь? - А стучаться тебя не учили? - Значит, не спишь, - кивнув себе, девушка проникла в комнату. - Мне кажется, я только что видела вора. Джон резко сел на кровати. Только вора им тут не хватало. - Где? - Внизу. Я захотела есть, пошла на кухню, смотрю, кто-то в чёрном залезает в окно соседей. - Может, это их сын? - Я тоже так подумала, но потом дома кто-то закричал. Джон, мне страшно. - Ты хочешь, чтобы я сходил и узнал всё ли у них нормально? - А если там действительно вор? - Вызовем полицию, - пожал плечами Уотсон. С трудом верилось в то, что в их тихом районе может произойти кража с убийством. - Там опасно! - всё больше паниковала Гарри. - Я возьму пистолет, - пообещал Джон. - Откуда у тебя... - Отец подарил. Неважно. Главное, я умею им пользоваться. Гарри осталась в доме, телефон был в руках, и в любую секунду она могла вызвать копов. Джон, спрятав пистолет в карман толстовки, пошёл в гости к соседям. Обычный двухэтажный дом с зелёной дверью, ухоженным газоном и садовыми гномиками - ничего особенного. Джон нажал на звонок, из дома послышались не самая противная мелодия, но никто не спешил выходить. - Эй, кто-нибудь есть? - начал стучать Джон, - откройте пожалуйста! Шаг. Еще один. И ещё. Дверь открыл молодой парень. - Добрый вечер? - мило улыбнулся он. - Добрый, - с промедлением ответил Джон. - Простите, у меня дверь захлопнулась и ключей нет, могу я одолжить у вас какую-нибудь отмычку? - Да, конечно, проходите, - оттолкнувшись от двери, парень жестом предложил войти. В доме было темно. - Пробки выбило, - пояснил парень, - так что будьте осторожны. Джон улыбнулся - как он и думал, ничего серьёзного и криминального, обычная неприятность с электричеством. - Знакомо, - ответил Уотсон.- А вы давно здесь живете? - Около недели, даже вещи ещё не все разобрал. - Мы тоже. В тишине они дошли до места, которое можно охарактеризовать, как "склад". - Монтировка подойдет? - Да, вполне, - оглядываясь по сторонам, отозвался Джон. Хрясь. *** - Вот мы и встретились, Джони бой, - растягивая слова, прошептал в самое ухо пленитель. - Скучал по мне? - проводя пальцами вдоль его рук, нашёптывал мужчина. - Можешь не отвечать, знаю, что скучал. От запястий к локтям, через плечи к груди, всё ниже и ниже к ремню. Джон застыл. Он больше не дышал, не моргал, казалось, что даже сердце прекратило биться. Этого просто не может быть! Только не он. Пожалуйста, Господи, нет. - Ты так хорошо бегаешь, малыш Джони, что мне пришлось постараться, чтобы поймать тебя, - скользя руками по его торсу, продолжал свою ядовитую песнь мужчина. - Надеюсь, ты нагулялся? Потому что больше я тебя не отпущу, - кусая мочку уха, закончил угрозу Джим. От нахлынувших эмоций Джона пробила дрожь, и он отключился. *** Он очнулся от пощёчин парамедиков. Гарри вызвала полицию спустя десять минут после того, как Джон скрылся в доме соседей. Мистер и миссис Мориарти были найдены в гостиной мёртвыми, Джон без сознания лежал в кровати их сына. По его описанию составили портрет - оказалось, это был младший сын семейства - Джеймс Мориарти. В заднем кармане штанов, спустя неделю после случившегося, была найдена записка, неровным почерком было выведено : "Ещё увидимся. Жди."