Седошка Вороной

      – Были б печки во всех домах, проблем бы не было, – вздыхала Алевтина Николаевна, аккуратно пересыпая летучий порох из крынки в тканюшку.       Морщинистые натруженные руки подрагивали. Вшихнули завязываемые ленточки, и на колени Лешке приземлился увесистый кулек.       – На вот. Авось пригодится.       – Бабушка, ну ба-абушка, какой летучий порох? Сама же сказала, печей нет! – излишняя забота раздражала. Ему уже двенадцатый год пошел, а бабка до сих пор возится, как с маленьким. – И вообще, по печам перемещаться еще в средние века перестали.       – И то верно. Скока уж застряло колдунов-то, еле вытащили… А вона еще как зажжешься в печке, потом и ходят присказки о пылающих русских чертях… импортным колдунам на потеху…       Лешка не поправил слово “импортные” на “иностранные”, только вздохнул. Разницы бабушка все равно не видела. А если уж ругается на импортных колдунов или на обычников, то и тем более лезть под руку не стоит.       – Я письмо не получил, а ты уже собираешься, – Лешка все-таки прибрал кулек с порохом в карман растянутой толстовки. – А вдруг так и не получу? Вдруг я не колдун?       Лешка даже съежился, представив, как будет злорадствовать сосед, на год его старше. Он-то еще летом с Китежа вернулся, все бахвалился, рассказывая, что лучше всех на курсе, и учителя на него не нарадуются.       – А кто-сь вчерася-то… – Алевтина Николаевна, оторвавшись от разноцветья мешочков с травами, покосилась на внука, – кто-сь Генке Потапову-то косичку колданул?       – Так это стихийно…       Лешка покачался, отталкиваясь пятками от деревянных половиц, железная сетка еще довоенной кровати заскрипела на разные лады. Взбитая горка белоснежных подушек съехала набок.       – Ты это, не елозь, – заворчала Алевтина Николаевна, – не елозь мне тут. Подушки-то поправь.       Под внимательным взглядом выцветших голубых глаз Лешка поправил белоснежную горку. Еще и кулаком взбил, чтоб наверняка.       – С колдунскими-то способностями и так уж не возьмут? Да и родители не шухры-мухры, – Алевтина Николаевна вернулась к возне с мешочками. – Отец вон в Министерстве служит.       – Бумажки перебирает…       – А мать известный целитель! А он тут удумал! – бабушка сердито стрельнула глазами, мол, поспорь тут еще.       А что ему – против последнего точно не поспорил бы. Про маму говорят – золотые руки, а не целитель. Она многих у смерти из-под носа увела. С самой последней кромки.       – И ничего не удумал, – буркнул Лешка. Поднимаясь, он шикнул на выглянувшего из-за печки домового, чтобы не встревал со своими доводами – хватит ему и спора с бабушкой. – Я спать пойду.       И затопал к себе в комнату, изредка останавливаясь и покачиваясь с пятки на носок на половицах, чтоб заскрипели-выразили его собственное недовольство.       – А ежели в Колдовстворец не попадешь, так вона в Питере да Ебурге школы есть, – крикнула вслед Лешке Алевтина Николаевна.       – Ну, сравнила! Это же не Китеж-град!       Ночью в окно затарабанили. Лешка с трудом разлепил глаза и уставился в непроглядную темень. Вновь раздался стук, и за стеклом как-то особенно ярко вспыхнули желтые круглые глаза. Сова! Сердце ухнуло куда-то в желудок, заколотившись с удвоенной силой. Сон как рукой сняло.       Лешка, неловко путаясь в тонком цветастом покрывале, кубарем слетел с постели и распахнул оконные створки. Уханье над самой головой, шорох крыльев – и в подставленные ладони мягко спланировал, увеличивающийся на лету, желтоватый конверт с вензелем Колдовстворца. Пару секунд Лешка, не моргая, вглядывался в затейливые чернильные строчки адреса – вдруг приснилось и, если моргнешь, все пропадет. Потом, ущипнув себя пару раз, понял, что не сон, и возликовал. Свершилось!       И чего переживал? Подумаешь! Конечно, пришло бы письмо. Ему-то и не придет? Лешка с диким ором промчался по комнате колесом туда-обратно. За стенкой заскрипела железная кровать. Зашебуршал обрывками бересты домовой из подпечка, заворчал неразборчиво, напоминая, что ночь на дворе. Лешка зажал рот руками, но губы неминуемо растягивались в широкую победную ухмылку. Лешка еще полчаса читал и перечитывал письмо. А под самое утро уснул с ним под подушкой.       Утром он проснулся от запаха хлеба. Суббота – бабушка пекла пирожки с ватрушками. И хлеб тоже – пекарню давно закрыли, а домашний хлеб вкуснее магазинного. Может, бабушка и покупала бы магазинный, да Лешка очень уж любил горячие корочки уплетать. Выйдет на крыльцо с кружкой холодного молока, пьет и хлебной коркой заедает. Глаза от удовольствия жмурит.       Сквозь кружевные занавески прямо в глаза били солнечные лучи. Лешка повернулся носом к стене. Так бы и уснул дальше, если бы из-за распахнутой в сенки двери не донесся веселый мамин голос:       – Ау? Это кто тут у нас письмо из Колдовстворца получил?       И откуда она знает? Или просто не сомневалась в отличие от него? Маму Лешка с весны не видел, потому мгновенно выпрыгнул из-под покрывала и помчался в коридор навстречу. Мама, Дарина Павловна, только-только переступила высокий порог, а он уже влетел в распахнутые объятья и втянул свежий запах травы. В маминых волосах застряли травинки, а за ухом, подмигивая желтым глазом, качалась ромашка. Лешка обнял и тут же отпрянул, нечего тут нежности разводить.       С кухни, вытирая руки полотенцем, выглянула бабушка:       – Опять в траве валялась, неугомонная? Пешкодралом утопалась? Нешто никто не подвез?       – Мама, а какое замечательное утро! Бабочки порхают, жаворонки щебечут. Колдовство не иначе, – Дарина Павловна тряхнула темными кудрями и подмигнула Лешке. – А видел, какую тебе дед метлу припас? – спросила она у сына. – В сенках, в углу стоит.       – Видел, – Лешка поморщился. – Он бы еще дуб с корнями вырвал.       – Чем тебе береза не подходит? – заворчала бабушка. – Дедом заговорена. А что корешки торчат, так это даже лучше – мешочки всякие развесишь и лети себе спокойно. Уж всяко лучше импортных-то.       – Потом и для игры пригодится, – добавила мама.       – Первокурсников в игру не берут, – возразил Лешка. – А у деда в последнее время метлы себя странно ведут.       – Как странно?       – Болтают, – насупился Лешка. – Вчера бестолочью меня обозвала одна… особо наглая...       – Так это чтоб никто не трогал лишний раз, – успокоила его мама. – Давай, показывай список. Что там купить надо?       Бабушка снова вернулась на кухню, доставать подоспевшую партию пирогов с малиной. А Лешка сбегал за письмом и вручил маме лист, на котором перечислялись вещи, необходимые первокурснику Колдовстворца.       – Ну что ж, – сказала Дарина Павловна. – Кое-что мы тут купим. Кажется, у соседей остались кое-какие учебники за первый курс. Мам, ты не помнишь? Остались ведь? Или они Потаповым продали? – прокричала она в сторону кухни, потом снова вернулась к списку. – Остальное – в Китеже купишь. Сам. Вроде бы день до церемонии есть, чтобы по магазинам пройтись. Справишься. Справишься, ведь?       – Ага.       В груди стало как-то необыкновенно тепло и хорошо. Мама не нянчится, как это бабушка любит делать. Лешка представил, как выберет волшебную палочку у Демки Светлоярского, и разулыбался. Вообще-то мастера звали Дементий, но в разговорной речи имя сокращали до Демки. Сам Дементий не обижался, но это не значит, что при встрече можно было обращаться к нему фамильярно. А Лешка и не собирался фамильярничать. Поклонится и со всем уважением скажет:       – Мастер Дементий, дозвольте одной из ваших волшебных палочек хозяина обрести. Пусть выберет меня моя волшебная палочка.       Конечно, Лешка справится самостоятельно! Давно все важные моменты изучил по секретному светлоярскому путеводителю – знает, где что лучше выбрать и как обратиться к мастерам, чтобы они отнеслись к покупателю благосклонно. Это даже интереснее будет, чем с мамой или папой за ручку! Все купит сам, везде сползает, все посмотрит. Чем не приключение?       Мама погладила Лешку по светлым волосам, вздохнула, закусила губы. Нет, вздохнула не из-за того, что отпускает в Китеж одного, а в который раз расстроилась из-за цвета его волос, точнее из-за отсутствия цвета.       Года два назад Лешка у родственников в соседнем селе гостил. В колдунском селе – потому как там сплошь и рядом семьи колдунов проживали. Только случилось что-то ночью, все село загорелось. Немногие спаслись. Лешка чуть живой выбрался из обгоревшего дома с двоюродной сестренкой на руках. Как вылез на улицу, всклокоченный, закопченный, так дом позади и рухнул головешками. Когда в бане отпарился, оказалось, что волосы побелели. Раньше были черными, как у отца с матерью, а теперь седые. Потому и кричали друзья, зовя на речку купаться:       – Эй, Седошка, выгляни в окошко!       Таким вот своеобразным способом соединили его имя и слово “седой”. И фамилия звучала теперь насмешкой – Вороной. Седошка Вороной. Но Лешке такое даже нравилось. Ну кроме разных обзывательств по типу “Седошка – нос картошкой”. За это вчера Генка косичку на затылок и схлопотал.       – Да все норм, мам, – Лешка сразу понял, почему мама переживает. – Я потом заклинание выучу, и каждый день буду волосы менять, как метаморф.       Дарина Павловна улыбнулась и взлохматила короткие белые прядки на его голове.       – Седошка.       – Айда, чай пить, – бабушка снова выглянула с кухни. – Я стол накрыла. А ты, Алексей, марш умываться!       Ближе к ночи вернулся из лесной мастерской дед, и они с мамой и бабушкой вновь устроили чайные посиделки на кухне. Лешку спать прогнали. Он лежал с письмом под подушкой, упершись лбом в стену – прислушивался, потому что мама рассказывала, как там у отца дела, и когда они вдвоем домой наведаются. Потом разговор плавно перешел на тяжелые случаи в больнице – Дарина Павловна переживала, что не всех может вылечить.       – Так мол и так, говорит, из наших ночью никого не забрали. Всех отстоял! Так с войны и не вернулся. Что делать с ним, ума не приложу. Не лечится это. Заклятьем сильно прилетело. И ведь герой с орденами. Многих спас. И в войну партизанам помогал. И вешали его, и поджигали, только одна фашистская погань нашлась...       – Ох-ох-хох, – вздыхала бабушка.       Так Лешка и заснул под неторопливые рассказы матери и вздохи бабушки. И снилось ему, как встает он на пути фашистских магов с палочкой в вытянутой руке. Все полегли, один он еще стоит – в изрытую землю по лодыжки погрузился.       – Здесь ляжешь вместе с нами! – кричит, а рука дрожит от бессонных, окрашенных красным, ночей.       – Так ведь это не про меня, – краем сознания понимает Алешка. – А про колдуна того, кого мама вылечить не может.       И расползается зло гидрой, ухмыляется зубастым ртом. Дымным облаком застит глаза, гарью забивает легкие – не вдохнуть, не выдохнуть. Что-то взрывается, трещит. И где-то далеко сквозь дым алеет зарево пожара.       – Полягу, говориш-шь? – шипит гидра, и лопаются-лопаются стекла за дымным черным хвостом. – А ты? К нам придеш-шь? Сильным станешь. Придеш-шь?       – К тебе? – презрительно цедит Лешка. – Да ни за что!       – А посмотрим, Алеш-шенька, посмотрим. Времени еще мно-ого…       Утром Лешка встал злой и не выспавшийся. Что за дурацкий сон ему приснился? Чтобы поднять настроение, Лешка вытащил из шкафа старый учебный кафтан отца и примерил. Красные рукава – цвет Семаргла. И у него свой кафтан будет, с красными рукавами, потому что иначе, чем на факультет Семаргл, Лешка не хотел. Пусть умники выбирают иное, а он со злом будет сражаться, как поколения предков до него. Как тот колдун, которого мама вылечить старается. Лешке только в Семаргл!