Оплетенный тьмой

      Все обряды экзорцизма кажутся смешными не только Майло, но еще и Дилану, которые смотрит на очередного сектанта-церковника с насмешливой тоской во взгляде приятных ореховых глаз, а затем хитро подмигивает. Точно так же, как это делают все одержимые демонами или другими злыми духами детишки в типичных фильмах ужасов. Сейчас, признаться честно, наблюдать за «охотниками» и святыми отцами в скучных черных рясах с крупными бисеринами четок на тонкой ниточке, окольцовывающей руку или шею, просто до ужаса забавно и, в какой-то мере, даже весело. Правда, мальчишка признает, веселье это какое-то мрачное и совсем не здоровое. Собственно, как и его громкий переливистый смех, который, как говорит лидер небезызвестной банды чертового Багула, звучит словно бы откуда-то издалека. Этакого астрального уголка, в который не решаются заглядывать даже маленькие практически бесстрашные убийцы. А Дилану ничего — даже нравится бродить по старой, полуразрушенной временем халупе с прилегающей к ней грязной, опороченной кровью церковью, и распугивать желающих снять мистический боевик на любительскую камеру подростков, ну, или, тех самых пресловутых очистителей своим коронным смехом и, разумеется, совершенно случайными прикосновениями к хлипеньким вещам.       Если честно, паренек и сам не особо-то помнит, по какой причине он все же решил разорвать все связи со своей прошлой, но далекой от спокойствия жизнью. Как смог так легко, практически играючись оставить заплаканную мать и едва ли не за шкирку выкинуть наглеца-брата, который в ответ попытался разбить ему губу, как всегда? И, собственно, самый главный вопрос, который мучает ребенка уже на протяжении долгих десяти лет. Он все еще живой человек из кожи и плоти, однако старость и взросление явно опасаются прикоснуться к нему. Дилан бледен и худ, больше похож на знаменитое Кентервильское привидение, нежели чем на обычного ребенка. Хотя даже сей факт весьма сомнителен — разве у нормальных мальчиков его возраста все лицо усыпано некрасивой сеткой уродливых чернильно-синих вен? Главное, что не сыпется трухой, как слуги мистической дряни — смеется Тед. А так, в общем-то, с сарказмом замечает Дилан, все абсолютно нормально. Ребенка снова неумолимо тянет безумно хохотать, пусть он и отчетливо ощущает, что с каждой новой порцией смеха захлебывается в безумии и весьма понятном отчаянии. Дилан не призрак, потому что может спать и видеть сны. Но какое удовольствие от пространства Морфея, если даже там он видит докучливую серую повседневность — обрывки редких кадров из черно-белых фильмов, горящую крышу чужого фантомной постановки, которую некогда должен был совершить он сам? Единственное яркое пятно, что по-настоящему радует его глаз каждый раз — Майло. С неизменным серьезным выражением лица, вечными блеклыми зелеными очами и бескровными тонкими губами, которые в гневе всегда сжимаются в узкую полоску. Хоть лидер никогда и нигде не меняется. Это, как ни странно, радует.       — Ты совсем не похож на него, — как-то раз отстранено замечает мальчик своим потрясающим, удивительно глубоким и низковатым голосом Майло, когда они остаются наедине, чтобы понаблюдать за медленно разыгрывающейся опасной грозой. Громыхает так, что уши невольно закладывает, а и без того тяжелое свинцово-серое небо с особой жестокостью прорезает острый, слегка серповидный кончик молнии.       На кого он там не похож, Дилан почему-то уточнять не спешит, только ловко вскакивает с насиженного места, сопровождаемым приятным кряхтением старушек-половиц на пороге, и совсем бесцеремонно хватает призрака за ледяную, кажется, бесплотную руку. А затем с неожиданной силой тащит поближе к еле живой изгороди, чтобы разглядеть буйство природы получше. Им единственным из чудаковатой семьи нравится смотреть на дикую свободу, так редко попадающуюся им на глаза. В такие моменты, признаться честно, Дилан любит ностальгировать по былым денькам, со слабой бесцветной усмешкой на губах вспоминая, как боялся своего собственного отца. Значительно позже, конечно, выяснится, что бояться, оказывается надо было далеко не Клинта с его садистскими замашками и рожей зажравшейся свиньи. Далеко не его и даже, черт возьми, не грозного Багула, шастающего в переулках под руку с мглой. Дилан приходит в ужас только от одного человека — себя самого. Мальчишка опасается своих странных порывов, шугается своей же немного искаженной тени, когда видит ее на исчерченных трещинами стенах, боится стремительно бледнеющих тонких запястий, которые некогда выделялись приятным загаром. Ребенок-фантом недоверчиво коситься на детей из шайки, старается не говорить с ними почем зря, даже с понимающей мягкой Эммой. Его неизменным собеседником остается Майло. Его опорой, радостью и причиной иногда вести себя дурашливо. Ему доставляет наслаждение видеть слабую, но искреннюю улыбку лидера, не пропитанную насквозь фальшью и тошнотворным страхом перед Багулом.       Из груди снова рвется новый полухрип-полувизг, когда Дилан чувствует троих чужаков на «своей территории». От них за версту несет пресловутой святостью, очищенной водой в пластиковых бутылках и освященными деревянными крестами. Мужчины одеты в свободные джинсы, серые безразмерные футболки и тяжелые армейские ботинки. У них нет дряхлых книжечек прошлых столетий с пожелтевшими страницами, с которых скоро будет сыпаться бумага, зато есть клинки с непонятными символами, которые хорошо крепились ремнями к бедрам. Теперь Дилан отчетливо понимает — в этот раз фарса и смешных речей не будет.       Майло смотрит чуточку обеспокоенно и встревоженно, когда первый человек в их рядах спокойно просит его не играть в любимые игры с этими мужчинами и с силой тянет не куда-нибудь, а именно в ненавистное им место — подвал, где храниться их сокровище, без которого их астральной жизни придет конец. Сегодня Дилану немного страшно, а страх оседает в груди горьким неприятным варевом. Они ничего не смогут сделать живым людям, кроме как запугать до полусмерти. Мальчишка, разумеется, мог бы рискнуть и скинуть им на головы старый утюг, но куда слабому подобию человека до взрослых, явно тренированных мужланов? Дилан не глуп, поэтому крепко хватает лидера за руку и заставляет последнего разогнать своих товарищей одной силой воли. Он отлично осведомлен, что единственный друг наделен такой необъяснимой властью. И, когда последний призрак послушно скрывается в тени с деланно недовольным взглядом и красноречивой миной на лице, Дилан не церемониться с прощанием. Крепко вцепляется в грязную жилетку внезапно одеревеневшими пальцами и дергает на себя до противного визга ниток, а затем непривычно нагло усмехается в чужие губы, которые замирают так непозволительно близко от его собственных.       — На этот раз не смешно, Дилан, — тихо шепчет Майло, даже не пытаясь отстраниться, наоборот, осторожно укладывает холодные ладони поверх угловатого лица. — Вообще, — зачем-то уточняет он и устало прикрывает глаза, когда слышит новый ироничный смешок. Лидер заметно расслабляется в чужой хватке и осторожно касается своим лба чужого. От полумертвого Дилана всегда идет иррациональное тепло, которое так нравиться сравнительно юному привидению.       — Не смешно, — спустя какое-то время покладисто соглашается он и с замиранием сердца вслушивается в приглушенные голоса наверху. На этот раз мальчишка чувствует вязкую, разъедающую внутренности боль. Ему кажется, что по прогнившим венам бежит далеко не кровь, пусть и потемневшая из-за постоянного контакта с паранормальными сущностями. Сейчас это что-то попротивнее и побольнее. Дилан целует целомудренно и коротко, закрыв ореховые глаза, но отстраниться не желает. Да и ему попросту не позволяют.       — Помнишь, ты сказал, что я не похож на кого-то? — с неуместным в данной ситуации любопытством интересуется он. Кстати, как всегда, не к месту. Ребенок-фантом не дожидается, пока Майло подаст хоть какой-то знак, что помнит о своем высказывании, и продолжает: — Расскажешь? Времени у нас все равно не так много.       — Знаешь, порой мне кажется, что ты издеваешься, — бархатно смеется Майло и снова легко мажет по чужим губам, словно это какая-то очередная игра. — Я много чего говорил, Дилан, но ты запомнил только это. Какая ирония, на самом-то деле… — паренек качает головой, и несколько коротких прядей спадают ему на лицо, щекоча другу нос. — Ты особенный, чтобы там тебе не втирал твой брат. Сам-то помнишь?       — «Не такой ты уж и особенный, — фыркнул Дилан, пытаясь скопировать манеру речи Зака, — я тоже вижу их», — слишком легко цитирует он и удивляется сам себе. — И причем здесь это?       — Просто ты уже не первый мальчишка-фантом, оставшийся с нами в очаге тьмы. До тебя был еще один, — со странной, можно даже сказать, нервной дрожью в голосе выдавливает из себя Майло и прижимается к хрупкому тельцу еще сильнее в поисках защиты и поддержки. — Если стану рассказывать дальше, то, скорее всего, снова увижу его. Не заставляй меня, Дилан. Это страшно.       — «Бойся того, во что играют твои дети», да? — совершенно не впопад выдает паренек. — Это он тебе сказал перед тем, как стать тем Багулом, которого я знаю, верно? — совершенно нетактично фырчит он и внезапно чувствует чужие душевные метания, которые мгновенно отдаются в сердце резонансем отчаяния, легкого зародыша паники и чего-то еще горько-сладкого. Совсем непонятного. — Занятный вышел из твоего бывшего друга пожиратель детских душ, признаю.       — Дилан, прошу, скажи мне, что ты отказал ему, — беспомощно просит Майло, с жадностью ловя уже в который раз чужие губы. Он все еще боится открывать глаза — вдруг мальчик-фантом прямо здесь и сейчас, в его руках рассыпется сизым пеплом.       — Прости, — коротко выдыхает мальчишка, и лидер привидений широко распахивает глаза, внимательно вглядываясь в уже проступившее на чужом лице отвратительное наследие демона в лице неестественного бельма на правом глазе. Вокруг миниатюрной фигурки мальчика опасными клубами вьются агатово-черные кружева теней, а кожа сплошь покрывает уже привычным «орнаментом».       — Зачем? — сипло хрипит Майло, и в его глазах отражается столько боли, печали и скорби, сколько Дилан не видел ни разу в своей скудной жизни.       — Просто в этот раз обряд экзорцизма явно не будет смешным, — слабо улыбается молодой повелитель тьмы, скомкано просит позаботиться об остальных ребятах. А напоследок, прежде чем выйти к охотникам, негромко просит: — Запомни меня Диланом, ладно?       Даже когда подвал полностью заполоняет непроглядная чернота, способная убить любого, кто опрометчиво сунется в ее чертоги, новый повелитель страха не отпускает Майло, трепетно прижимая его к внезапно вытянувшемуся уже более крепкому подростковому телу. Образ старого Багула теряется где-то во временном безмолвии, а лидер судорожно цепляется руками в развивающийся черный плащ на Дилане. Он чувствует все еще теплую, большее широкую ладонь на своей спине и закрывает глаза повторно.       — Я всегда говорил, что ты особенный, — повторяет призрак и осекается впервые в своей жизни, не зная, как теперь называть нового повелителя…