69

…тусклый свет электрической лампы, ноющая боль в рёбрах, тишина. Шухей медленно приходит в сознание. Он лежит на полу в небольшой, незнакомой полутёмной комнате, а напротив, скрестив руки на груди, стоит человек. Хисаги прищуривается и пытается приподняться… …И тут же падает обратно на футон. Просто это оказалось уже слишком. Они едва не потеряли Мацумото, и был ранен Иккаку, и Хинамори, и Кира, а потом и он сам… и эта жуткая, непрекращающаяся битва длиною в день… или два? или дольше?.. и Айзен, и арранкары… а теперь – этот человек. Человек, который был для него идеалом, которого он боготворил и на которого равнялся, которому обязан жизнью и которого много лет считал погибшим, теперь этот человек стоит перед ним, как тогда, спрашивает «Жив?» и хмуро разглядывает не слишком аккуратную перевязку. И этот человек снова его спас. Хотя, скорее всего, даже не подозревает, что снова. Наверное, он просто сходит с ума. И Шухей смеётся. Сиплым, сбивчивым, лающим смехом, улыбаясь широко и радостно, а из глаз безостановочно, против воли катятся крупные слёзы. Точно, совсем как тогда. И он смеётся сильней. Но сквозь смех, и боль, и свистящие выдохи… и даже если это всего лишь иллюзия, он всё равно… — Кенсей-тайчо… я так рад, что вы живы. «Мда, простое успокойся тут не поможет…» Кенсей смотрит на раненого парня у своих ног, и то ли цифры на щеке, то ли неожиданное, неуместное «тайчо», то ли этот истерический смех поднимают из памяти мутное, расплывчатое воспоминание того дня… того самого дня, предпоследнего в Сейрейтее. …отчаянный крик, и громадный пустой, и «Сдувай, Тачиказе!» «Как тебя зовут?» «Хи…Хисаги Шухей», — хлюпая носом, запинается замызганный руконгайский мальчишка. — Хисаги Шухей, — вслух повторяет вайзард, задумчиво скребя в затылке пятернёй. И парень перед ним давится смехом и вмиг затихает. Хе-хе, похоже, и правда он. Не вполне уверенный, что боец сейчас в состоянии соображать, Кенсей всё-таки объясняет: — Ранили Тоусена. И Генрюсаю удалось договориться о десятичасовой передышке. Так что спи давай. Нас разбудят ко времени. Произносит всё это и ложится рядом, под прямым углом, головой на край футона; седые коротко стриженые пряди щекотно колют Шухею обнажённую кожу плеча. Ложится и тут же засыпает, по-военному быстро. Есть время спать – надо спать, привычка, наработанная годами службы, от которой уже захочешь и не избавишься. А он наверняка и не хочет. Хисаги прекрасно всё это знает, но разве можно уснуть, когда… Немного успокоившись, Шухей осторожно, стараясь не потревожить спящего, приподнимается на локте и поворачивается на бок. Рана отзывается неприятным, тянущим чувством, но зато теперь можно как следует разглядеть самого важного для него человека. И он разглядывает, долго, внимательно, пристально. С особенным удовольствием отмечая чуть видные «награды» прошлых боёв, и серебряный пирсинг, вцепившийся ухо, и то, что капитан не изменился совсем, всё такой же молодой и… Хисаги не даёт себе додумать. Мысль кажется дикой и настолько неправильной, что лучше поскорее избавиться от неё… Шухей неосознанно встряхивает головой. Зря. Одно мимолётное колебание воздуха – и капитан в момент просыпается. Вздёрнув проколотую бровь, подозрительно смотрит на Шухея. — Ты чего? От неожиданности шарахнувшись обратно на футон, Хисаги выдаёт первое, что приходит в голову: — Сто лет вас не видел, — и сам удивляется собственной глупости. Но, похоже, дурацкая ситуация веселит капитана. Кенсей шумно фыркает: — Странный ты какой-то… а по виду не скажешь, — и мгновением спустя разворачивается неуловимым движением, ложится рядом, лицом к лицу, и почти оказывается сверху. — Шея затекла, — ворчит Кенсей и, подперев щёку кулаком, отчего-то очень серьёзно рассматривает Шухея. И Шухей, наконец сообразив, что занял единственный в комнате футон, уже собирается извиняться за неудобства, но тут капитан протягивает руку и легко касается его левой скулы. Шухей удивлённо моргает. — Зачем? — коротко спрашивает капитан. — Чтобы всегда помнить, кому я обязан жизнью, — спокойно и просто отвечает Хисаги. Кенсей только хмыкает, и большим пальцем неспешно обводит чёткие контуры знакомых цифр. А Шухей закрывает глаза и прислушивается, пытаясь лучше запомнить новое, удивительное ощущение горячей, сухой, чуть шершавой ладони на своей щеке. Капитан совсем близко, он тёплый и пахнет мылом, и лимоном, и воздухом после грозы, а сам Шухей – кровью, стерильными бинтами и спиртом, но это только обостряет восприятие. А ещё от капитана веет силой и жёсткой, ломаной, необычной рейацу – рейацу не шинигами. Почему?.. Увлёкшись, Хисаги пропускает момент, когда прикосновения из безотчётно-задумчивых становятся любопытными, а ладонь, очертив линию подбородка, медленно спускается ниже, невесомо гладит шею, неторопливо обводит выступающие ключицы и, согрев обнажённое плечо, замирает на лентах бинтов. И с каждым новым касанием собраться с мыслями и отыскать объяснение всё труднее, а дыхание становится хриплым и сбивчивым, сладко тянет внизу живота, и в комнате теперь очень жарко. — Хочешь? — отрывисто спрашивает Кенсей, и Шухей кивает. И, уже согласившись, немного запоздало напоминает себе, что просто не имеет права отказать этому человеку, а странная реакция собственного тела решительно ни при чём. — Поменьше двигайся, я всё сделаю сам, — негромко говорит Кенсей и поднимается; ухватившись за лямки, через голову стаскивает футболку без рукавов. Хисаги шумно втягивает воздух: на широкой груди по-прежнему темнеют угловатые шесть и девять. Ещё одно, самое главное подтверждение – перед ним и правда спасший его капитан, всё это не видение и не ошибка, и завороженный этими цифрами, Шухей не сразу понимает, что они уже оба раздеты. И что в руках у Кенсея рукоятка занпакто с заживляющей мазью. И что минуту назад он согласился… Поздно. Прохладные пальцы легко проскальзывают внутрь и вдоль позвоночника ледяной волной растекается паника; Хисаги весь подбирается. — Расслабься, это не так уж и страшно, — очень знакомо, агрессивно-насмешливо оскаливается капитан, и как ни странно, это помогает. Шухей спрашивает себя, а чего он боится? Боли – нет, любое ранение гораздо больнее. Кенсея – невозможно, он совершенно уверен – этот человек не может причинить ему вреда. Того, чем они сейчас заняты – чушь, всё, что приемлемо для Кенсея, нормально и для него самого. Чего же тогда? Своих желаний? Но сейчас ещё приходится считаться с чужими. И от этой мысли вдруг вспыхивает в груди жаркий, необъяснимый восторг. Это же Кенсей. И Хисаги обещает себе сделать всё, что потребуется. И расслабляется. Доверяет. Почувствовав это, капитан усмехается – Шухею кажется – одобрительно. Пальцы исчезают, и Кенсей входит в него, замирает. Ждёт. А дав время привыкнуть, начинает двигаться, медленно, размеренно, плавно. Капитан осторожен до крайности – ни одного резкого движения, ни единого прикосновения к ране, но ощущения всё равно непривычные и едва ли приятные. А потом Кенсей слегка смещается вверх и, приподнявшись, пропускает руку между телами, ведёт ладонью по напряжённому животу, спускается ниже, поглаживает, легко сжимает и… ох! чёрт возьми… Всё меняется кардинально. Стараясь не задеть рану, Кенсей, опираясь на локоть, удерживается на одной руке и чуть касается белой повязки. Не слишком удобно, но его всё равно надолго не хватит. Парень под ним горячий и узкий, и судя по реакциям, такие эксперименты для него явно в новинку, но отдаётся он так открыто и откровенно, что это заводит похлеще любых хитростей и умений. Становится интересно, каков он в бою. И вайзард вдруг очень остро жалеет о том, что этого парня не было в его отряде. — Быстрей!.. — безголосо выдыхает Хисаги и, забыв про ранение, начинает подхватывать ритм. Кенсей ускоряется. Неожиданное удовольствие колючим электрическим током пробегает по телу, сводит мышцы жгучей судорогой, и Хисаги сдавленно вскрикивает. Кенсей закрывает ему рот ладонью: — Тише, тут слышно всё, — а другой рукой сжимает уверенней и сильней. И Шухей рад этой ладони, не будь её – он заорал бы в голос, а так только глухо стонет и, зажмурившись, прогибается навстречу тёмному, оглушительному оргазму. Пару мгновений спустя Кенсей шипит сквозь зубы ругательства, дёргается резко и не в ритм и, судорожно, но осторожно опустившись на локти, утыкается лбом в плечо Хисаги; Шухей слышит, как гулко и бешено колотится чужое сердце. Несколько секунд Кенсей висит на руках, а потом отстраняется, перекатывается на спину и снова ложится на футон под углом, и плечо Шухея снова приятно покалывают жёсткие серые пряди. Капитан дышит ровно и глубоко, и Хисаги с какой-то странной гордостью думает о том, что Кенсей похож на ветер – может быть резким, а может быть – вот таким… — Если выиграем – повторим, — прикрыв глаза, хрипло ухмыляется Кенсей. «Никаких если», — мысленно хмыкает в ответ Хисаги. И сигнал тревоги пронзительным визгом взрывается над головой.