Шрамы

— Ай, блять! Ты ж не куклу шьёшь! — Ну прости! Было бы проще, если бы ты не двигался и не орал. В огромном советском доме было не привычно темно, лишь небольшие проблески света выходили из-за двери кухни. За дубовым столом у окна сидели два молодых человека. Один — парень со специфической внешностью, алыми глазами и волосами цвета первого снега, сидел, едва нагнувшись вперёд. Второй, закутанный в тёплый бежевый шарф, стоял за спиной первого и покорно что-то зашивал на правом плече. — Сука, мне же больно! — продолжал, не смотря ни на что, Гилберт. — Когда же ты заткнёшься, окаянный, — пробурчал под нос Иван. Бледная кожа экс-Пруссии слабо светилась при свете маленькой лампы на столе. Всё плечо пересекал большой уродливый шрам, который сейчас смотрелся особенно ярко. От тяжёлых выдохов России и не умелого управления иглой, каждый мускул плеча Байльшмидта невольно содрогался. — Здорово тебя эта троица поцарапала, — усмехнулся Брагинский, прокалывая очередную дырочку в коже. — Тебе кажется это смешным, тупой русский?! Зачем я вообще тебя попросил об этом?! — резко дёрнулся Гил, делая себе только больнее. Иван очередной раз устало вздохнул. — Ты ж весь дом сейчас перебудишь, — снова начал шить Россия. — Вот проснутся Чехия и Словакия с Польшей и опять тебя покромсают за прошлые обиды. Ты этого добиваешься? — Если они ещё раз ко мне подойдут, я от них живого места не оставлю! Эти сволочи совершенно забыли, кто перед ними! Да я их… Закончить Гилберту не дал Брагинский. Не желая выслушивать тираду о силе и величии экс-Пруссии, русский нежно поцеловал немца. Несмотря на сопротивление, Россия с удовольствием отметил, что Гил не только отвечает на поцелуй, но и страстно перехватывает инициативу доминирования. Но этот момент единения оказался недолгим. Байльшмидт грубо оттолкнул от себя Ивана, отчего он едва не опрокинулся на стол. — Ты охуел! — смущаясь выкрикнул Гилберт. — Ах, как же было тихо эти пару минут, — с придыханием сказал Россия, закатывая глаза. — Неужели ты не можешь чуть-чуть помолчать, пока я не закончу. Немец злостно сверкнул глазами цвета рубина и облизнул губы, на которых ещё оставался привкус губ Ивана. — Так какого чёрта я должен терпеть всё это отношение, вы и так выжали из нас с братом все соки. Заставили работать на вас, унизили перед всем миром, — Гилберт уже было готов сорваться на пронзительный крик. — Разбомбили уже сдавшиеся города, выстрелили в юридического трупа, и всё для чего? Отомстить? Нет, потешить своё самолюбие, растоптать уже погибшего врага, оставить побольше шрамов на память. И даже ты… Байльшмидт поднял тяжёлый взгляд на Брагинского. Тот стоял у стола, опустив глаза куда-то под ноги. Убедившись, что экс-Пруссия закончил эту пытку и наконец-то замолчал, Россия стал постепенно стягивать с себя шарф и рубашку. — Ты чего? Я как бы стриптиз в твоём исполнении не заказывал, — пошло ухмыльнулся немец, когда Иван оказался топлесс. Услышав очередной подкол, Брагинский обернулся. И только тогда экс-Пруссия увидел его. Большой жуткий шрам, тянущийся от спины через бок к животу. Большего уродства добавляло то, что шрам было ужасно зашит, стежки были рваными, не ровными, местами нити прогнили, и их не удосужились поменять. Казалось, что кровь до сих пор текла по разрезанной плоти. — Что… это… — испуганно прошептал Байльшмидт. — Это? — злобно улыбнулся русский. — Это Сталинград, мой дорогой. Это осталось от битвы, которую мы утопили в человеческой крови. Когда каждый квадратный метр города был залит кровью. Когда никто не ждал чуда и бился не за свою жизнь, а за жизни родных и близких. Они умирали за мою свободу, и «на память» об этом, ты оставил этот шрам. Тут он резко дёрнулся в сторону Гилберта и остановился в паре сантиметров от его лица. — Ты думаешь, я должен был оставить это просто так?! — теперь уже сорвался Иван. — Ты думаешь, я забыл бы о моих людях и просто простил бы тебя, как Мать Тереза?! Когда же ты научишься смотреть дальше своего носа, Гил? Россия тяжело дышал, воспоминания недавнего прошлого комом подступили к горлу, слёзы навернулись на аметистовых глазах. Вспоминать это было действительно больно. И Гилберт это прекрасно понимал. Получив мрачное наслаждение от обескураженного немца, Брагинский отошёл от него и отвернулся. Даже издалека экс-Пруссия слышал тихие всхлипы Ивана. Сердце больно заныло, чувство обеспокоенности за возлюбленного толкало к русскому. Тихо встав, Байльшмидт подошёл к Брагинскому со спины и нежно обнял уткнувшись в шею, одновременно робко проводя от шраму пальцами. — Прости, — извиняться перед Россией ему было не впервой. — Я не прошу многого, только прости. Мы оба многое пережили, и я думаю, что… мы должны быть вместе, настолько долго, насколько сможем. Иван повернулся в кольце рук к Гилберту. Слов подходящих не находилось, поэтому он снова дрожащими губами поцеловал немца, тут же отдавая инициативу ему. Байльшмидт целовал нежно, словно боясь причинить ещё большую боль. Им понадобилось много времени, прежде чем они оторвались друг от друга. Телесные шрамы заживают долго, но душевные болят намного дольше…