Безумно глупый вопрос

«В Энциклопедии указано, что Арканист погиб после разрушения Столпа, но там же указано, что он все ещё работает в обсерватории. Если же он умер, как он создал свою стаю драконов? Что же с ним произошло? Он ещё жив?» Арканист не вполне осознает себя живым в последнее время. Его сражает кашель, а легкие постоянно будто сжимает в тугих тисках. Но все же двигаться он может, отвечать на редкие письма своих детей — тоже, так что на свитке появляется краткая надпись: «Что за глупый вопрос!» А затем свиток отдается одному из драконов-курьеров (кажется, в этот раз то был Эдгар) и уносится в новое путешествие к землям света. На этом день корреспонденции Арканист считает завершенным. Ему вообще часто приходит много глупых вопросов, но этот от чего-то попал в точку и заставил его нервничать. Когда-то Арканист считал, что для счастья достаточно восторга новых открытий, восторга от исполнения мечты, ради которой так упорно шел, отказываясь сворачивать пути, восторга от мечтаний о космосе и далеких звездах, что переливаются всеми оттенками розового или фиолетового, словно путы магии, сверкающие при сотворении особенного заклинания. Только потом дракон понял, что восторг появляется при этом самом особенном. При особенной идее, которую вынашиваешь месяцами и годами, и лишь одно случайное обстоятельство дает толчок на исполнение задуманного. При особенном подходе, когда можно создать себе комфортную обстановку для детального изучения проблемы. При особенном собеседнике, которому можно рассказать свою идею, объяснить её так, как собираешься выражать в дальнейшем. Следующий день тоже посвящен разборке писем. Арканист не уверен, зачем он это делает. Наверное, ему хотелось бы найти такого собеседника, молчаливого, бумажного, который внезапно затронет что-то, что волнует дракона, но что он сам понять не может. «Дорогой Арканист! Мы, твои смиренные драконы, осмеливаемся спросить — что есть наш цвет? Фиолетовый, пурпурный, розовый или иной?» «Дитя мое, можем ли мы разложить на составляющие…» Горло снова сжимает и раздирает изнутри. Арканист морщится от неприятных ощущений, а затем долго откашливается, пока от накатившего приступа не остаются лишь окровавленные лепестки. Горло ещё саднит, от неприятных ощущений и внезапно резкого запаха слезятся глаза. Он бросает беглый взгляд на растение. Роза Опустошенная. Приходится взять новый свиток. «…цвета безупречной магии? Ученики мои, каждый из вас представляет собой уникальную палитру, каждый — настоящее чудо. Его не может вообразить себе в полном объеме любой другой дракон…» Лайтвивер любила эти цветы, в смысле, по-настоящему. Они всегда были в шаге от смерти, но все ещё радовали потрясающим запахом, разносившимся на много миль в округе. Они были беспокойны и быстро расселялись по всей территории света. Они быстро осваивали новые места, обзавелись многими расцветками, росли всегда вверх, создавая трещины в камнях, но никогда не отказывались от своего. Глупость, раздраженно думал Арканист, когда его подруга вновь отвлекалась от разговоров, переводя взгляд на цветочное поле. И чем здесь восхищаться? Простая эволюция. «…которому остается лишь гадать и представлять эту магию, пытаясь выявить её истинный цвет.» Он не замечает, что этот свиток тоже доставят на территорию света. Новый приступ заставляет Арканиста отложить работу до следующего дня. *** «Говорят, что Арканист до сих пор живет, собирая запретные знания о космосе в древние тома… Однако может ли он сказать, почему дети любят тосты с корицей?» В Обсерватории нынче пусто. Дракон, изучив свою болезнь получше, разогнал всех помощников по делам, надеясь, что вернутся они очень не скоро. Ему не хотелось, чтобы кто-то видел его в таком состоянии. «Дети мои, поймите, что шутки хороши в меру. Юмор отвлекает от мечтаний и возвращает к делам насущным и повседневным; вы лишаете себя полёта фантазии.» Арканист с упреком пишет эти ответы. И с благодарностью. Ему хочется отвлечься. «Неужели что-то пошло не так из-за экспериментов? Почему мы отмечаем праздник чар, а не природы?» Какая древность, думает Арканист и сжигает свиток. Вместе с новей порцией лепестков. С каждым новым приступом затрудняется дыхание; его царапают изнутри. Кажется, он чувствует, как корни этой прекрасной неприхотливой розы впиваются в него, а колючки стискивают легкие, словно когти зверя. Болезнь его продолжается долго, многие и многие дни, так долго, что уже превращается в нескончаемую череду мук. Арканист запирается в одной из комнат обсерватории и хриплым голосом говорит своим ученикам, что им делать. Что делать ему самому, он не знает. Выдрать эти цветы. Вместе со своей глупой влюбленностью. Он может радоваться жизни и без ответа от своего особенного собеседника, который дает ему особенные идеи. Он не верит во взаимность и не хочет потерять свою дражайшую подругу. Арканист держится ещё месяц, вплоть до начала праздника ветра. Когда осточертевшие цветы в груди не дают ни единого свободного вдоха, пишет записку. О космосе, об исследованиях. Он не хочет, чтобы его ученики волновались после его пропажи. Понимание собственного увядания пришло к нему ещё давно. Но болезнь Арканист все-таки задокументировал. Назвал в честь своей розы — ханахаки, от слов «отказ» и «цветок». Понадеялся, что больше некому будет ею болеть, когда прятал постыдные бумаги на дальнюю полку. Кажется, на свиток падает несколько капель крови, но в охватившей его пелене Арканист уже ничего не видит, не разбирает собственный почерк, а буквы скачут и завиваются на бумаге, подобно вихрю. Снова кашель, на этот раз особенно тяжело — противные иглы и засохшие бутоны цепляются за язык и нёбо, царапают, саднят, выжигают изнутри. Рот наполняется слюной и солоноватой кровью с ужасным привкусом травы и удушливым запахом. Боль внутри из тянущей перерастает в острую и становится невыносимой. Арканист пробует лечь, но от движений становится только хуже. Встать он уже не может. Не может шевельнуть крыльями. Не может уйти ни от этой боли, ни от осознания её причины. Какая глупость!.. *** На другом краю Сорниефа Лайтвивер, скучая на территории света, в очередной раз перечитывала ответ на свое письмо. Она жалела, что не может найти любимой розы, которая бы полностью выражала тот истинный цвет, который принадлежал её возлюбленному.